Тишину нарушил выстрел снаружи. Дин знал, что сейчас не сезон оленей, так что вероятно, отец стрелял в более мелкую дичь — белку, птицу или сурка. Он вышел из лачуги и пошёл вверх по холму мимо коптильни, где хранилось мясо, а потом в лес по тропе. Он прошёл мимо ручья, из которого Джон получал чистую воду, и дошёл до края того, что осталось от старого яблоневого сада. На ветвях висели маленькие, неровные плоды.
— Папа! — закричал он.
Никакого ответа. Дин вошёл в заброшенный сад. Вскоре он увидел, что недалеко стоит отец — высокий, нескладный мужчина в охотничьей шапке и красном жилете. В руках он держал ружьё, а у его ног лежали три мёртвые белки. Он повернул к сыну своё всё ещё молодое, строгое, закалённое лицо, нисколько не удивлённое от вида сына — и нисколько не радостное.
— Тебе не следует подниматься сюда без красного жилета, Дин, — проворчал он. — Тебе повезло, что я не пристрелил тебя.
Дин не ответил.
— Что ж, здесь теперь больше не на что охотиться, — сказал Джон с раздражением, разряжая ружьё. — Ты всех распугал своими криками и хождением по кустам. Хоть есть теперь белки на обед.
Он начал спускаться к своей хижине. Дин пошёл за ним, едва успевая за его длинными, быстрыми шагами. После стольких лет охоты он всё ещё не растерял свою старую армейскую осанку, всё его тело было натянуто, как огромная стальная пружина. Когда они добрались до хижины, он не пригласил сына внутрь, да Дин и не ждал его приглашения. Вместо этого Джон бросил белок в корзину у двери, подошёл к пню у поленницы и сел на него. Он снял свою шапку, обнажив свои тёмные волосы, которые всё ещё стриг коротко, по-моряцки. Он не смотрел на Дина. Не имея места, чтобы присесть, тот рухнул на крыльцо.
— У тебя уютно, — сказал он, стараясь придумать тему для разговора. — Я вижу, что ты по-прежнему не оставляешь трофеи.
— Хм, ну да, — сказал он с ухмылкой. — Я никогда не брал трофеи, когда убивал тварей. И не собираюсь начинать теперь.
Дин кивнул. Он часто слышал этот комментарий, который всегда произносился с его типичным чёрным юмором.
— Так и что ты тут делаешь? — спросил Джон.
— У меня кое-какие проблемы, пап, — сказал он.
— С чем?
Дин покачал головой и грустно улыбнулся.
— Я не знаю, с чего начать, — выдохнул он. — Ты всегда учил нас с Сэмми, что семья — самое главное. Я жил по этому правилу. Я убивал ради семьи.
Джон плюнул на землю.
— С твоей стороны было чертовски глупо так потерять её, — сказал он.
— Я не знал, что всё так обернётся, — пригладил в панике волосы Дин.
— Но всё же ты сделал её частью нашей семьи. Она носит твоего ребёнка, — сказал отец. — Это о многом говорит. И это был чертовски глупый поступок.
Дин чуть не сказал, что его «чертовски глупый» поступок спас ему жизнь. Но быстро вспомнил, что в конечном итоге, это было бы неправдой. И всё же Дину показалось любопытным, что он знал об этом. «Вероятно, немногое, — подумал он. — Ну или по крайней мере ничего о том, что я сделал правильно, по его мнению».
— Так значит я вырастил труса и подлеца? — спросил Джон, закатив рукава.
Дин ощетинился от его слов.
— Если ты спрашиваешь, виню ли я себя в том, как всё обернулось, то да. Я не собирался делать частью своей семьи человека, который просто мне не подходит.
— «Не подходит», — повторил Джон, цинично хохотнув. — Я даже слышать не хочу, как звучат эти чёртовы буквы. По-моему так это модный способ сказать, что ты слаб. Я никогда не говорил, что мне кто-то не подходит, даже вернувшись домой с охоты, после всего, что я повидал и сделал, и всего, что было сделано со мной. Не понимаю, как кто-то может отмазываться подобными оправданиями. Твоя мама также могла сказать и обо мне. Я ей тоже «не подходил».
— Но вы хотя бы любили друг друга. Сомневаюсь, что доктор Мур способна любить.
Он замолчал, глядя в пустоту, как будто никого здесь не было. Дин подумал, что его приезд не закончится хорошо. Он решил рассказать отцу о том, что происходит в его жизни: хотя он и не услышит от него ничего ободряющего, по крайней мере, можно будет считать, что беседа состоялась.
— Всё равно я потерял её, пап, — сказал он. — Энджи и раньше не хотела говорить мне. Теперь, после всего, что я ей сказал и сделал — поздно пытаться всё вернуть.
— Да, я слышал и об этом. Но это мне поздно пытаться вернуть Мэри. А ты просто жалкий трус, Дин, который даже сам себе боится признаться, что дорожит кем-то, — он снова сплюнул. — И, дай-ка мне предположить, ты думаешь раз вы такие разные, то просто не сойдётесь? Противоположности притягиваются. Она, словно магнит, манит тебя.
Дин был поражен. Как он догадался?
— Со мной было то же самое, — сказал он. — Вы с Сэмом как будто вообще не понимаете, за что мы воюем на этой чёртовой войне. Боже, если бы вы хоть раз напрягли свои мозги, мы бы её выиграли. Семья на одном человеке не кончается. А вы решили не видеть больше ничего дальше собственного брата. Мне даже думать об этом тошно.
Дин услышал что-то в его голосе, что слышал не часто — или, по крайней мере, редко замечал. Это было сожаление. Он действительно жалел, что они не в силах выиграть эту войну за жизнь близких. Было неважно, что он совсем не виноват. Он чувствовал свою ответственность. Изучая его лицо, Дин кое-что понял. Он считал, что был очень на него похож внешне — но характером больше на мать. Но дело было в чём-то большем. Он и внутренне была похож на него — не только тем, что им плохо удавались отношения с людьми, но и его упрямой решимостью, чрезмерным, самоуверенным чувством ответственности. Всё это было не так плохо. В этот редкий момент ощущения родства он гадал, сможет ли он на самом деле сейчас понять что-то, что нужно.
— Пап, то, что я так себя повёл — это отвратительно, но…
Он остановился, стараясь подобрать слова.
— Но я совершенно не знаю как мне всё вернуть.
Джон ушёл в себя. Казалось, что он изучает собственные мысли, собственные воспоминания, говоря о себе в той же степени, как о ком-то другом.
— Просто попробуй всё начать сначала, — сказал он. — Вам двоим нужно пройти весь путь к началу. Разве ты чувствуешь не то же самое? Разве ты не хочешь всего лишь вернуться туда, откуда начал, и начать всё заново? Вернуться туда, где был ребёнком? Найти место, с которого всё пошло не так, и изменить всю свою жизнь? Завести с ней отношения. Нормальные. Человеческие. Открыть душу.
Он сделал паузу. Дин вспомнил, с какими мыслями он ехал сюда — как ему было грустно маленьким мальчиком уезжать от этих гор. В словах отца действительно была какая-то фундаментальная правда.
— Поэтому я и живу здесь в твоих воспоминаниях, — произнёс он, погружаясь ещё глубже в задумчивость.
Дин тихо сидел и внимал. Слова отца начали что-то прояснять. Он уже давно понял, что подсказка где-то на поверхности, но ему никогда не приходило в голову, что он неспроста выбрал это место, а чтобы каким-то образом вернуться в прошлое и всё исправить.
Всё ещё не глядя на него, отец спросил:
— Что тебе подсказывает сердце?
— Что за своё счастье мне ещё придётся побороться, — сказал Дин. — Это то, что я никак не мог понять все это время. Мысли всё время движутся в неверном направлении. Я стал помешан на работе и одиночестве. Это ключ ко всему. Я боюсь навредить ей, втянув в это всё.
Джон крякнул и потёр свою ногу.
— Что ж, ты уже её втянул в это всё, — сказал он. — Не давай этим страхам указывать, что тебе делать.
Дин был ошарашен. Это не комплимент. Он не пытается быть приятным в общении. Он был тем же вспыльчивым наглецом, каким всегда был. Но почему-то он сказал ему именно то, что он хотел услышать.
— Я не собираюсь сдаваться, — сказал Дин.
— Чёрт побери, только сдаться тебе не хватало, — прорычал Джон еле слышно.
Больше обсуждать было нечего. Дин встал.
— Было приятно повидаться с тобой, папа, — сказал он, и он действительно отчасти так думал.
И тут Дин наконец осознал, что на душе устоялось странное спокойствие. Мир больше не был для него чем-то серым и пугающим. Наконец разошлись тучи и появилось ощущение уверенности в собственных силах. Он даже испугался, что это чувство может исчезнуть. Но когда даже осознал, что лежит на пыльном полу среди прошлогодних листьев — оно никуда не делось.
