Жена Лакшмана, Анасуйя, с гордостью слушала из соседней комнаты, как ее муж выкладывает всю правду. Анасуйя посматривала на Чандри, съежившуюся у столба, и праведный гнев закипал в ее сердце: чтоб ее тигр в полночь схватил, чтоб ее змеи искусали, шлюху, совратительницу, ведьму! Не опои она Наранаппу приворотным зельем, разве бы он, сын ее собственного дяди с материнской стороны,-- разве бросил бы он женщину своей же касты, стал бы срамить ее, что она уродка, промотал бы все имущество, надел бы фамильные украшения на грязную тварь? Анасуйя видела золотую цепочку, четыре раза обвитую вокруг шеи Чандри, видела широкий золотой браслет на ее запястье и чувствовала, что готова сойти с ума. Слезы -гак и полились из ее глаз. Была бы жива ее сестра, цепочка была бы на сестриной шее; и уж не лежало бы не погребенным тело кровного родственника. И всему виной эта паскуда мерзкая--да что же никто глаза ей не выцарапает?!
Анасуйя зарыдала в голос.
Единственным пропитанием Дасачарии были обрядовые угощения на похоронах и годовщинах смерти. Дасачария мог десять миль протопать ради такого случая.
-- Мы все знаем,--пожаловался он,--что целых два года нас никуда не приглашали из-за того, что в нашей аграхаре такой Наранаппа. Если мы, хорошенько все не обдумав, совершим похоронный обряд по отступнику, так, может, нас вообще больше никогда не будут приглашать. И несожженный труп оставлять тоже нельзя: сколько ж можно просидеть не евши? Как же нам быть теперь? Пранешачария пускай решает. Против его слов кто пойдет? Из нашей секты никто.
Дургабхатта слушал его вполуха--он был занят тем, что разглядывал Чандри. В первый раз глазу ценителя женских прелестей открылась эта дорогая забава, обычно прятавшаяся в доме, редкостная штучка, которую Нара- наппа привез себе из Кундапуры. Удивительная красави- ца, все у нее точно, как описано Ватсайяной в древнем "Трактате о любви". Подумать только--большие пальцы ног короче других, как и должно быть по "Кама-сутре". А груди, груди! О такой женщине мужчина только мечтать может. Глаза у нее должны играть, это просто сейчас они затуманены слезами, а впрочем, ее даже слезы не портят. Похожа на рыбачку Матсьяганди с литографии Рави Вармы, которая висит у Дургабхатты в спальне, и, как на той картине, груди так и торчат из-под тонкого сари. Глаза, нос--все прямо с картины, ничего удивительного, что ради такой Наранаппа и священный камень в реку сбросил, и запретное мясо ел, и вино пил. Восхищаться нужно его отвагой. Да что тут, разве один Наранаппа не устоял! Можно вспомнить и Джаганнатха, поэта- брахмина, который мусульманку в жены взял и уж так воспел груди иноверки! Не было бы тут Пранешачарии, не лежал бы рядом мертвый Наранаппа, с каким бы наслаждением процитировал Дургабхатта эти стихи, как истолковал бы их тайный смысл, чтоб даже эти евнухи злосчастные поняли! Истинно ведь сказано о подобных Наранаппе: невольник страсти свободен от стыда и страха...
Дургабхатта спохватился--брахмины молча смотрели на него--и заговорил:
--Мы уже сказали все, что сказать нам надлежало. Нет пользы перебирать пороки покойного. Пусть скажет слово Пранешачария. Он для меня такой же гуру, как для вас, что бы Гаруда ни говорил в ослеплении чувств. Послушаем Пранешачарию.
Пранешачария заговорил медленно, с расстановкой, взвешивая каждое слово, ибо от него одного зависело теперь благополучие аграхары:
-- Гаруда напомнил нам, что дал обет и отрекся от Наранаппы. Закон, однако, допускает освобождение от обета: обрядом очищения, приношением коровы или паломничеством к святым местам. Каждый из путей стоит немало денег, и я не вправе никого вводить в расход. Что же до того, о чем сказали здесь Лакшман и Дасачария: не так жил Наранаппа, как подобает брахмину, позорил он доброе имя аграхары,--это вопрос непростой, я не знаю, как на него ответить. Даже если он сам отрекся от своего брахминства, значит ли это, что он утратил касту и перестал быть брахмином? Из касты он не был изгнан, умер в касте, а не вне ее, следовательно, он умер брахмином. А мы все знаем: только брахмину позволено коснуться мертвого тела другого брахмина. Допустив к его телу других, мы сами осквернимся. И все-таки сомнения не оставляют меня. Я не смею объявить вам: Закон предписывает совершить сожжение. Я в сомнении, ибо мы все видели, как он жил. Как поступить нам? Чего требует от нас истинное благочестие, есть ли искупление для тех, кто так попирал Закон?..
Вдруг Чандри решительно шагнула вперед и встала перед оцепеневшими брахминами. Они не могли поверить собственным глазам: Чандри сняла с шеи золотую цепь, сорвала браслеты с рук и сложила все к ногам Пранешачарии. Невнятно пробормотав что-то о плате за похороны, она скользнула обратно к столбу.
Женщины мгновенно сосчитали--украшения должны были стоить не меньше двух тысяч. Каждая впилась взглядом в лицо своего мужа. Брахмины, как по команде, низко опустили головы в страхе, чтобы корыстолюбие, жажда золота не омрачили чистоту их помыслов. А в душе каждого из них мелькнуло одно и то же видение: другой соглашается совершить последний обряд по Наранаппе и жена этого другого надевает золотые украшения на себя. У Гаруды и Лакшмана появилась еще одна причина для завистливой ненависти друг к другу.
"А что, если он заграбастает все золото, отделается приношением полудохлой коровки--и чистоту соблюдет, и при деньгах останется"-- думал каждый из них.
"Если эти мерзаыцы не устоят перед искушением и сожгут Наранаппу по обряду, то я их на всю округу ославлю, всем буду рассказывать, что они за брахмины!" --пообещал себе Дургабхатта.
Брахмины победнее, такие, как Дасачария, чуть не плакали, глотая слюни,--разве Гаруда или Лакшман дадут им совершить обряд?
Пранешачария не мог совладать с тревогой. Зачем Чандри вмешалась? Хотела помочь делу, а получилось, что все испортила.
Брахмины шумели, все говорили разом, никто никого не слушал. Боясь, что вот-вот кто-то из них может дать согласие на обряд, они наперебой припоминали ужасные выходки Наранаппы--каждый рассказывал о бедах, которые причинил Наранаппа не ему, другому.
