-- Я с вами не могу идти,-- сказал Ачария.-- Не на кого оставить жену.
Брахмины не стали уговаривать его. Повернулись и торопливо зашагали по каимарской дороге, больше не обращая внимания ни на каких грифов.
Дневная жара начала спадать, когда они добрались до Каимары. Брахмины вымылись, повязали чистые обрядовые шнуры, нарисовали на лбах кастовые знаки сандаловой пастой и предстали перед Суббанначарией.
- Прежде всего вам следует принять пищу,-- изрек пандит.
Изголодавшиеся брахмины так и набросились на дымящийся рис с круто наперченной подливкой и безостановочно ели до тех пор, пока пища не дошла до Высшего Начала в их желудках.
Ослабевшие, осоловевшие от сытости, брахмины приготовились внимать словам Суббанначарии.
Астрологу Суббанначарии требовалось прежде всего уточнить, в благоприятный ли миг испустил Наранаппа дух или в неблагоприятный, а уж в зависимости от этого решить, какие обряды нужны для похорон. Он вздел на нос очки, разостлал перед собой карты звездного неба и таблицы; закончив расчеты, он бросил горсть морских ракушек и что-то проверил по ним.
-- Неблагоприятно,--заключил он.
Неодобрительно покачивая головой, Суббанначария оглядел брахминов и вопросил:
-- Как вы можете ждать решения от меня, если сам Пранешачария не знает, что делать?
Дасачария возликовал в душе: значит, есть надобность идти в монастырь, а там большое моление -- и брахминов щедро угостят.
-- Ночь на дворе,-- сказали каимарские брахмины.-- Переночуйте у нас, а утром пойдете дальше.
Предложение было принято с радостью.
Однако наутро Дасачария не смог подняться. Он весь горел и едва ворочал языком.
-- Должно быть, переел вчера,--сказал Гаруда.-- Должно быть, с животом неладно у него.
Брахмины победнее пожалели, что бедному человеку не достанется монастырского угощения.
Дасачарию оставили в Каимаре, а остальные позавтракали холодным рисом и простоквашей и вышли в путь в другую аграхару, за двадцать миль. Там они поели и заночевали, а наутро встать не смог Падманабхачария. В дороге измотался, решили брахмины и заспешили дальше -- до монастыря было миль десять, не меньше. Подходя к монастырю, они заслышали уханье большого барабана, возвещавшего начало полуденного моления.
V
В аграхаре не осталось никого, кроме Пранешачарии, его беспомощной жены, ворон и грифов. Пранешачария чувствовал себя потерянным. Исчезли привычные звуки. Тишина давила. Убийственный смрад лез в ноздри с каждым вдохом, не давая забыть, что рядом гниют человеческие останки, а стервятники, заполонившие крыши, терзали душу предзнаменованием новых бед-Пранешачария вошел в молельню и передернулся от омерзения: на середину комнаты выскочила крыса, завертелась на месте, да еще против часовой стрелки, что не к добру, и тут же сдохла. Пранешачария брезгливо поднял крысу за кончик хвоста и швырнул грифам. Воронье разоралось так, что ему пришлось выйти и разогнать птиц. Солнце ослепляюще жгло полуденное безмолвие.
Пранешачария не мог дольше терпеть мук голода. Он нарвал бананов, искупался в реке, перебрался на другой берег и, усевшись в тени, съел их. Голод утих. Пранешачария вспомнил темноту, Чандри, бананы из ее рук.
Может быть, сострадание подтолкнуло его к Чандри? Вряд ли. Звериная похоть его тела, затаившаяся под личиной жалости и сострадания, долго усмирявшаяся добродетельным житьем,-- это она, как голодный тигр, вырвалась на волю... Едва Чандри приникла к нему, дикий зверь мгновенно стал собой и ощерил клыки. Что говорил Наранаппа: "Поживем--увидим, чья возьмет... переспишь еще с рыбачкой, от которой несет рыбой". И еще говорил ему Наранаппа о том, как все плоды наших поступков оборачиваются противоположностью нашим намерениям. Нет, не из-за Наранаппы, а из-за него само го--из-за его гордыни, из-за его поступков--все пошло кувырком в аграхаре.
Ему же рассказывали про молодого брахмина, который наслушался описаний красавицы Шакунталы и прямо на берегу реки переспал с неприкасаемой девчонкой.
Воображение Ачарии сразу выстроило перед ним всех неприкасаемых девушек, существования которых он до сих пор и не замечал. Теперь он каждую раздевал и разглядывал одну за другой. Которая же из них? Которая из них так распалила молодого брахмина? Белли, да наверняка же Белли! Ачария представил себе юную смуглую грудь Белли, и его обдало жаром.
Какой стыд! Как Наранаппа насмехался над ним: хочешь быть хорошим брахмином, зубри Веды и легенды о святых, но не вчитывайся, не отзывайся на давние страсти.
Его ученость, его привычка вызывать в себе сострадание таили опаснейшую искру, которая не угрожала тупицам. Усмиренный было тигр вырвался на волю и с рычанием обнажал клыки...
Белли. Руки его жаждали заполниться ее грудями, все его существо рвалось к новым ощущениям. Он и не жил даже до сих пор, он просто делал то, что считал назначенным себе, бубнил одну и ту же нудную мантру, а жизни и не знал... Жизнь--это риск, рывок. Столкновение с неизведанным, слияние в лесной непроглядности. Он думал, что жизнь -- исполнение поставленной себе цели, а оказалось, что она невиданное, неожиданное, входящее, как грудь в ладонь. Может быть, как непрошенно коснулась его женщина во мгле, так Наранаппы бог коснулся? Твердое семя тихонько напитывается дождевой влагой, пробуждается от нежного нажатия почвы и выбрасывает из себя росток. Если бы семя упорствовало, оно бы просто иссохло.
...До Чандри и я был сухим семенем. Наранаппа упорствовал, а я старался переупорствовать его. Но раз желания моей плоти естественно движут мной, даже когда я верю, будто от них отказался, почему же не может вот так же коснуться меня бог, сам, без моего стремления к нему?..
Куда девалась Чандри? Сидит в доме и сторожит труп? Как же она выдерживает смрад?--забеспокоился он. Пранешачария прыгнул в реку и поплыл. Плыть бы так без конца, мечтал он, просто вечно плыть в прохладной воде. Он припомнил, как мальчишкой удирал от матери на речку. Подумать жб, столько лет прошло, а в нем еще живы мальчишечьи желания. Чтобы мать не догадалась, накупавшись, он долго обсыхал на горячем песке, а потом мчался домой. Что может быть лучше этого--наплаваться и поваляться на песке? Не хотелось возвращаться в аграхару. Он выбрался на берег и растянулся на солнце. Он сразу высох под полуденными лучами и почувствовал, как начинает припекать спину.
