И в этот самый миг в комнату вошел Лакшман и стал рядом с Гарудой.

Жена Лакшмана, Анасуйя, вернулась в этот день домой в слезах: украшения ее родной сестры теперь в чужих руках, сестра и погибла из-за этой проклятой шлюхи Чандри. Она оплакивала и Наранаппу--он же, в конце концов, был сыном ее дяди по матери. Был бы жив дядя, была бы жива сестра, не навел бы Гаруда колдовство на Наранаппу, от которого он, бедный, ума лишился,-- да разве он бы выбросил на ветер такие деньги? И не умер бы он как бездомный бродяга, нет! А сейчас лежит без погребения и некому совершить обряд. От этих мыслей Анасуйя зарыдала в голос:

-- Великий боже, что бы ни натворил он при жизни, как можем уничтожить мы узы крови между нами?

Но тут она заметила Лилавати, свою дочь, коротконогую толстуху с золотым кольцом в ноздре и жирным красным кружком на лбу. Сердце Анасуйи сразу отвердело.

-- Шрипати сказал, когда вернется?--в десятый раз вопросила она дочь.

-- Я не знаю,--тупо пробурчала Лилавати.

Анасуйя пристроила дочь замуж за сироту Шрипати, а кровный родственничек Наранаппа сбил зятя с толку, развратил его. Как змея, что пожирает свои же яйца. И что он там напел в уши ее зятю? Шрипати вообще перестал появляться в аграхаре, в месяц раза два домой заглянет, и все. Таскается из города в город за труппой бродячих актеров, водит дружбу с юнцами из Париджатапуры. А тут Анасуйя узнала через жену Дургабхатты, что он еще с проститутками связался. Анасуйя давно говорила, что Шрипати добром не кончит, а когда она вызнала, что он потихоньку к Наранаппе бегает, стало ясно: по плохому пути пошел. Кто знает, какие ужасные вещи ему давали есть и пить в том доме? И кто может устоять перед Чандри, перед атой сучкой? И Анасуйя решила, что дочери пора проучить блудного зятя.

-- Когда он захочет--ты ему не разрешай,-- внушала она Лилавати,--завяжи сари потуже между ног, вот так, к спи в сторонке, так он быстрее поймет, что к чему.

Лилавати во всем послушалась матери.

Когда муж ночью обнимал ее, она поднимала крик на весь дом, бежала к матери жаловаться, что он укусил или ущипнул ее, а потом вообще перешла спать в материнскую комнату.

Шрипати не понял, что к чему. Приемы Анасуйи на него не подействовали, хотя в свое время она с успехом применила их к собственному мужу и обломала его.

Шрипати срезал с макушки ритуальный брахминскии клок длинных волос и коротко остригся, как Наранаппа. Накопил денег, купил карманный фонарик. Завел при- вычку шататься ночами вокруг аграхары, насвистывая что-то неприлично веселенькое.

Лакшман вернулся домой и сразу повалился на постель, изнеможенный голодом и жарой. Он выглядел вконец замученным: тощее тело, истрепанное малярией, ввалившиеся глаза--человек, дни которого сочтены.

Анасуйя не дала ему даже отдышаться:

-- Разве Наранаппа не сын моего дяди по матери? Пускай он отступник. Но если до его мертвого тела дотронется человек низкой касты, я этого позора не переживу. У Пранешачарии чересчур уж доброе сердце. А Гаруда способен всю аграхару слопать, он всех перехитрит, он не такая тряпка, как ты. Получит разрешение на похоронный обряд и все драгоценности захапает. Сита их носить будет, она и сейчас ходит с задранным носом. Бог уже один раз покарал их за корыстолюбие; а иначе почему бы это их Шьям удрал из дому и в армию пошел? И эти люди еще поносят Наранаппу, моего родственника, сына дяди моего; э откуда известно, что их собственный сынок не потерял касту в этих казармах, а? Пока ты тут лежишь, Гаруда сбегает к Пранешачарии и уговорит его. Ты должен пойти к Пранешачарии тоже. Вот валяешься как бревно, а этот пролаза уже там; я ли не знаю?

Анасуйя подозрительно оглядела веранду и задний Двор дома Гаруды и вытолкнула мужа на улицу.

Гаруда приплел в неописуемую ярость при виде тощей фигуры, неожиданно появившейся рядом с ним, нелепой, как дикий медведь, влезающий в храм, когда идет богослужение Шиве. Лакшман, задыхаясь, плюхнулся на пол. Одной рукой он прижимал свой торчащий живот, другой упирался в пол, чтоб не свалиться. Гаруда смотрел на него уничтожающим взглядом. Побирушка из, побирушек, из скупердяев скупердяй, собственную мать обворует, не моргнув, слизняк ненавистный, но Гаруда молчал -- перед ним сидел Пранешачария. Скупей Лакшмана нет брахмина в аграхаре, кулак каменеет, если в нем медяк зажат, ложку масла не купит волосы смазать. Кто ж этого не знает? Когда жена доймет его вконец, он встает пораньше и топает четыре мили в лавку к Камату-гоанцу.

-- Что, Камат, свежее масло из сезама есть у тебя? Ничего масло? Почем? А не прогорклое оно? Дай-ка попробовать!

За болтовней он сложит руки лодочкой, зачерпнет масла, делает вид, будто нюхает, и говорит:

-- Масло ничего, да вот очищено неважно. Ты дай мне знать, когда получишь свежее, нам банку масла нужно в дом.

А сам мажет маслом голову.

Потом запускает свои лапы в мешок с красным перцем, спрашивает цену, а потихоньку целую пригоршню в сумку пересыпает.

От Камата целую милю тащится в лавку к Шеною. Там он начинает ругать Каматовы товары и тоже прихватывает немножко масла, чуть-чуть того, чуть-чуть сего. Или рыщет по чужим садам, подбирает банановые листья, дома сушит их и плетет корзиночки на продажу, на пару медяков продаст--и доволен. Угощения выжидает, как стервятник, и все боится что-то прозевать. Теперь он, конечно, только и думает что о золоте. Ну, как дело ни повернется, а золота Лакшману не видать.

-- Нараяна, Нараяна,-- отдувался Лакшман.

Он обтер потную грудь и брякнул без долгих приготовлений:

-- Ачария, почтеннейший. Если это не против Закона, я тоже не против. Наранаппа был женат на сестре моей жены, верно? Значит, по праву я и должен совершать обряд. И никто другой.

Лакшман закрыл глаза.

Гаруда просто ошалел от неожиданности. Что ж ему-то делать?

-- Если в том вопрос, кто вправе совершать обряд,-- что ж тут говорить? Ты и совершай. Для того мы рождаемся брахминами, чтобы брать на себя скверну других. А вот золото--золото придется передать в суд. Или, как решено в Дхармастхале, мне вручить.

Пранешачария встревожился. Значит, если даже решится дело с похоронами Наранаппы, возникнет новое осложнение--золотые украшения, с которыми все будет куда хуже. Пранешачария чувствовал, как с каждой минутой все тяжелеет бремя его ответственности. Вызов, брошенный ему Наранаппой, раскрывался перед ним в нарастающей огромности. Тривикрама, подумалось ему, Тривикрама...