– Просто так.

На самом деле, я без понятия – никогда не следил за этим. Только не говорите, что он решил меня к метеозависимым причислить.

– Саша рассказывала, что у Анфисы вчера тоже какая-то хрень началась, – решил рассказать мне Артём. – Тоже весь день провалялась, и её тоже рвало.

Классно. И к чему это? Вчера, вроде, никаких перепадов не было, хотя не то чтобы я следил за атмосферным давлением, чтобы говорить об этом. Хм, может, как раз пора начать? Если мои головные боли и правда от этого зависят? Пам-пам-па-а-ам.

Артём, тем временем, и не планировал прекращать допрос:

– Часто с тобой такое вообще?

Вот что ему надо от меня, я не понимаю? Волнуется, что ли? Если думать так, то это даже приятно как-то немного, но это же неправда, да? Ему нет до меня никакого дела, всё, не параной. Хотя другой причины тогда не наблюдается.

– Нет. Раз в полгода в лучшем случае. Может быть и два, тут как повезёт.

– И типа ничего нельзя с этим сделать?

Я помотал головой. Можно, конечно, на самом деле, но не в таких условиях.

– И ты каждый раз вот так вот валяешься? – с каким-то возмущением спросил он. – Есть же какие-то таблетки, нет?

– Помогали бы ещё эти таблетки, – проворчал я.

Не знаю, что со мной не так, но ничего не берёт. Ну да, раньше был Скенан – вот он помогал. Единственный, наверное. Всю жизнь его помнить буду.

– Поэтому ты бухаешь? – посмеявшись, спросил Артём. Издевается надо мной, плохой человек.

– Если я напьюсь, я усну. А это самый рабочий способ из возможных.

Вообще, спать – заебись. Ещё с детства какая-то странная установка, что если поспать, то всё пройдёт, особенно это касается физической боли. Что-то болит? Ложись спать, более вероятно, по пробуждению всё будет хорошо. Отчасти поэтому и люблю это дело.

Артём склонил голову, нахмурив брови. Что-то не понял.

– Но ты же пил вчера что-то?

И что, мне как-то полегчало с этого?

– Это никак не помогает, – повторил я. – Пью процесса ради. Вот раньше мне наркотики прописывали.

Артём с ещё большим любопытством на меня уставился, и мне стало одновременно и стыдно, и хорошо. Стыдно за то, что это явно не та вещь, которую стоит оглашать. А хорошо потому, что у меня есть хоть что-то интересное, что я могу рассказать ему. Более вероятно, я об этом пожалею. Но не суть важно. Давайте хотя бы раз не думать наперёд.

– Они сразу действовали.

И главное – хорошо. И вообще работали. А не как эти анальгины, блять, ибупрофены всякие.

– Заебись.

– Потом их запретили.

И стало не заебись. Особенно когда ломка пошла. Эх, были же времена, да..

– Бля, – Артём нахмурился. – Тебя не ломало?

– Ломало.

И галюны классные были. Где-то это всё у меня даже зафиксировано было – я помню, я рисовал тогда много от нечего делать. Мда, сейчас аж интересно стало глянуть на всё это, спустя несколько лет. Ну, из-за переезда в любом случае придётся вещи расставлять, так что рисуночки мои мне в любом случае на глаза попадутся, можно не беспокоиться.

– И что ты делал?

А что я делал? Ничего. Принимал таблетки и радовался жизни. Единственный период, когда я мог радоваться чему-то такому. Потолок падает? Бля, прикольно. Дерево видно из окна? Ебать, это же так классно. Заметил, что провод электропередач висит прямо перед моим окном – и радости просто предела не было. Хм, может, я поэтому сейчас такой безэмоциональный? Что за всё то время я все свои эмоции растратил, и сейчас уже просто не могу ничего выражать? Кроме удивления и презрения, да, но и то в крайних случаях.

– Меня тогда специально на домашнее обучение перевели, так что по первой поре я упивался и спал.

Артёма же интересует то, как я избавлялся от зависимости? Ну конечно, это.

– Ну и потом качался и школьную программу нагонял.

Всё просто. Вообще, физические нагрузки – самый заебись вариант, когда надо от чего-то отвлечься. Алгебра ещё. Мне понравилось.

Артём с таким ужасом во взгляде смотрел на меня, как будто что-то страшное случилось. Хотя многие люди как-то непонятно на всё это реагируют, тут уж он не один такой. Наверное, не стоило ставить алкоголь на первое место или говорить о нём отдельно, а то подумает ещё, что он решающую роль во всём этом сыграл. Конечно же, это не так. Куда там, блять, ага – четырнадцатилетний ребёнок спаиваться будет, ну. Мать просто наливала мне иногда кружечку чего-нибудь крепкого, не более того. Не надо думать, что я там бутылками упивался ежедневно.

– Сколько лет тебе было?

– Двенадцать, когда их запретили, четырнадцать, когда полностью оправился.

– Они такие ядрёные были, что ты два года ещё слезть не мог?

И чего так удивлённо? Мне ещё повезло, я думаю, что я так быстро завязал с этим. Или я не прав?

– Не знаю, – я пожал плечами. – Врачи говорили, это из-за того, что я ребёнок, и, типа, неокрепший организм, все дела.

Это к тому, из-за чего был такой эффект, почему я так пристрастился к ним. Я хуй знает, можно ли им верить в этом, но не то чтобы меня это беспокоило.

– Как тебе вообще их прописали? – продолжал ужасаться Артём. – Я могу понять, когда людям с низким давлением прописывают таблетки для понижения давления, но ребёнку наркоту выписать – это уже совсем зашквар.

Он ещё не знает, сколько мне было, когда мне их впервые дали. Хотя, может, примерно и представляет, впрочем, мне похуй. И чего он так злится – я не понимаю. Никто же не умер. Да и это, как бы, не вина врачей вовсе.

– Это немного мой проёб.

Пусть знает. А то сколько у нас охуенных историй про врачей-пидорасов, которые только гробят людей, а не лечат их. А то, что люди нихуя не слушали, что им говорят, или дохуя времени откладывали на “Само пройдёт”, никого не волнует. Мы вот по первому пунктику пролетели. Хорошо так пролетели.

– Мне их прописали не на постоянной основе, а чтобы принимать только когда вообще всё плохо.

Вот вообще-вообще плохо. Как вчера было, скажем. Но мне было похуй, в силу возраста, я тогда и боль не различал – какая сильная, какая не очень, а мать из слов врача поняла чуть меньше, чем нихуя. Вот в чём проблема заключалась, и откуда она пошла.

– Но кто бы ещё рецепты читал? – проговорил Артём в сторону, убрав руку от лица.

– Кто бы читал, да, – согласился я. – Я тогда половины слов там не понимал вообще, а про мать и говорить нечего.

К тому же, у меня в те годы часто голова болела, так что ломки заметно не было. Пиздец начался уже когда Скенан запретили. Вот то да. Вот тогда я всё понял, как был не прав.

– Когда его запретили, поняли, что что-то пошло не так.

Артём подпёр голову рукой, с выжиданием глядя на меня. “Чё ещё расскажешь?”.

– Что не стоило так часто его принимать.

Ну, зато было весело. Мда, сейчас бы искать плюсы во всём этом. Хотя если подумать, это реально самая яркая и насыщенная эмоциями пора в моей жизни. Грустно понимать, что она была такой только из-за наркоты, но что тут поделаешь. Вообще, как-то уже глупо эту тему поднимать. Смысла в этом явно нет. Разве что Артём из корыстных целей это всё узнаёт.. Но не будем думать о людях плохо. Это мы всегда ещё успеем.

– Мда, – заключил он. – Помотала жизнь парня.

Да ну, ничего особенного в этом не было. Вот если бы меня сдали в какую-нибудь колонию, типа, для излечения от зависимости, вот тогда да, вот тогда бы помотала. Или если бы я начал всякую другую наркоту принимать, чтобы от тех ощущений избавиться, и всё отсюда вытекающее – стал бы реально зависимым, пиздил бы деньги у матери, да и не только у неё, и всё такое, чем там ещё по телевизору пугают. А так – что там, господи. Ну, посидел дома пару годиков, ну да, было сложно, ну да, у меня откажет печень к сорока годам, ну, хоть выжил и не натворил ничего опасного для других или самого себя. И не умер. Хоть что-то.

– Так вот живёшь с человеком, а потом выясняется, что он наркоманом был.

Ему это так важно, что ли? Да и что вообще за предъявы? Мне надо было сразу ему об этом рассказать, или что? И он не думает, что о нём можно выяснить куда больше всякого дерьма, чем обо мне? Чуть-чуть так совсем.