Да, думать про такие вещи под Sturmwehr, сидя в школе, на уроке немецкого – это классно. Я прям прочувствовался почти. Надо Отто рассказать, чем мы тут на уроках занимаемся – пусть со мной вместе порадуется.
Ну да, ещё забавно то, что рядом с тобой сидит парень, с которым вы чуть ли не встречаетесь. Но об этом мне лучше не думать – а то опять в диссонанс уйду сейчас. Так тяжело, оказывается, быть одновременно типа-неонацистом и типа-пидором. Хотя я не из этих. Я – “биромантичный асексуал”, если по-модному. А если по-нормальному, то “ебаться не хочу, но если встречаться – то хоть с кем, лишь бы человек был заебись, и никто ни о чём не узнал”. И почему никто до сих пор не придумал одного слова для обозначения второго пункта? Люди хоть понимают, как страдают такие, как я, из-за этого? Тупые люди. Только о себе и думают. Но да ладно, все мы знаем, что это ненадолго – скоро и такое появится, и нам больше не придётся скрывать себя за не теми словами. Вообще, хорошо жить в наше время. Любой своей девиации можно дать определение, переделать её в красивый титул, и быть довольным индюком. Не знаю, почему именно индюком, но не важно. Правда, это всё автоматом приравнивает тебя к тупым школьницам, пытающимся изъебнуться, ну, а что поделать. Я хотя бы и правда такой отбитый. Хотя это напоминает меряние половыми органами. “Я настоящий”, “Нет, я”, “Нет, ты говно тупое и просто выёбываешься”, “Помогите, обесценивают”. Хех, это даже смешно немного. Я даже хихикнул.
– Так, проверяем, – выключая запись, огласил Виктор Юрьевич. – Настя.
Я посмотрел на часы, прикидывая, хватит ли времени до конца урока закончить задание. По сути, на проверку в среднем уходит примерно четыре минуты, так что должны успеть, вроде. Если опять ни у кого не вызовет замешательства какое-нибудь тупое слово. Ладно, я выёбываюсь. Конечно же, я понимаю, что им тяжелее с этим. Если у меня проблемы возникают только из-за по-другому произносящихся звуков в наших диалектах, то для всех остальных это вообще другой язык, и типа какого хрена. Мы слегка в разных условиях.
Меня, как всегда, пропустили, но это уже даже удивительным не было – меня вообще опрашивали крайне неохотно. В какой-то мере, это было логично – что, я в песне на одном из своих родных какое-то слово не расслышу и не смогу записать его правильно? – но почему-то было немного неприятно. Как будто я изгой какой-то. Ладно, когда тебя одноклассники игнорят, но когда учителя – это уже совсем плохо. Хотя, на самом деле, я немного рад тому, что Виктор Юрьевич не опрашивает меня – меньше ебанутых вопросов и всех вот этих неловкостей.. Ха, может, потому он и перестал это делать, потому что понял, что я асоциальное чмо, неспособное к контакту? “Бля, вот же задроченный мудак, всё, больше не буду его трогать”. Да, так всё и было. Непременно. Сам же себя и задрочил. Просто молодец, Арсений.
А вот Артём ему нравится. Честно говоря, я не понимаю, почему, хотя тут как посмотреть. Относительно остальных – тех, кто пиздит весь урок с соседом по парте или занят не понять чем – он очень даже примерный и хороший ученик. Ещё и задания сам выполняет, а не с интернета списывает, ну что за умничка? Золотце просто. По такой системе Виктор Юрьевич и меня должен любить, конечно, но, наверное, я всё же ему чем-то не приглянулся. Националист сранный. Я знаю, в чём проблема. Всегда знаю.
После звонка все повскакивали с мест. Кто-то не собрал вещи заранее, так что они задержались, а я, с парой человек из параллельного класса пошёл на выход. По четвергам после немецкого шла геометрия, так что не надо было даже этаж менять – всё было тут же. Не то чтобы это было таким уж прям тяжёлым, но просто было лень. Сначала наворачиваешь круги до лестниц, потом по ним.. И это ладно, когда ты не запутался, и пошёл коротким путём – через пожарные, например, а вот если нет? Я так и не научился нормально ориентироваться здесь. В чём проблема прогуляться по этажу, казалось бы. Не отнимутся же ноги у меня после этого. Но лень. Л е н ь. Отстаньте.
У кабинета ещё никого не было – обе группы английского подтянулись чуть позже, и Ковальский, логично, вместе с ними. Артём к тому моменту уже пришёл сюда, и почему-то ему понадобилось встать рядом со мной. Как будто мы друзья какие-то, у-у. Я немного даже обрадовался, хотя какая-то часть меня начала только недовольно фыркать. Типа, что ему тут надо, опять сейчас начнёт приставать со своими странными вещами. Эх..
Из-за Артёма сюда пришёл и Ковальский – ну конечно, как это можно оставить своего ненаглядного с хер пойми кем? Хотя, судя по его выражению лица, он очень хотел что-то нам поведать. Ну, вернее, не нам, а Артёму, просто я тут рядом стою, и вот, так получается, что я тоже невольно становлюсь участником разговора.
– Вы знаете Витольда Пилецкого?
Почему-то он выглядел очень возбуждённым, и это как-то озадачивало, что ли? Что-то случилось, наверное. Но вообще странная тема. Какое ему дело? И где он вообще про него услышал?
– Ну допустим, – хмыкнул Артём.
И правда знает, или просто позориться не хочет? Хотя в чём тут позориться, господи – не такое уж и важное лицо в истории. Разве что в лишний раз демонстрирует, какими кретинами могут быть люди, но это так.
– Нам сейчас песню про него на английском включали, – объяснил наконец Ковальский, и я даже немножечко так охуел. Что тут, блять, за учителя такие? Они, случайно, не женаты? Или не тесно общаются? Просто правда странно. Мало того, что методы обучения похожи, ещё и вот это. Нельзя было, что ли, что-нибудь понормальнее найти?
– Потом мы переводили её, и нам рассказали про него.
Пиздец. И вот зачем? Не самое полезное знание для школьников. А на уроках английского можно было бы и пополезнее информацию подыскать. Моё авторитетное мнение.
Ковальский, не знаю, зачем, запел, причём, ту самую песню. Успел выучить за один урок, что ли? Хотя у него же был текст, получается, да и что там в припеве не запомнить? Просто мне не удаётся так делать из-за языка, а Ковальскому-то что? У него с этим вообще проблем нет. Ну, он и русский хорошо знает. Уж точно получше, чем большая половина класса. И это я к чему – способность к языкам у парня есть. Вот.
Но вообще, ему не стоило этого делать. Ну, хотя бы не при людях, Ковальский, ну совесть-то надо иметь.
– Inmate in hell or a hero in prison, soldier in Auschwitz, who knows his name?
С его голоса и того, как он у него был поставлен, можно было только удивляться. Или течь. Даже стало понятно, на каких основаниях он в священники собрался. Хотя ему в хор надо, не в священники, но кто бы ещё знал – вдруг это одно и то же? Не разбираюсь в этом. Наверняка Ковальский подразумевал именно хор, я вот уверен в этом.
– Locked in a cell, waging war from the prison, hiding in Auschwitz, he hides behind four-eight-five-nine.
Я, правда, сомневаюсь, что священнослужители могут слушать что-то такое, да и вести такой образ жизни, как Ковальский, но никто же не будет проверять? Наверное. Да и Илья может измениться. Два года у него ещё есть на то, чтобы встать на путь истинный.
– Inmate in hell or a hero in prison, – снова запел он, но уже с большей выразительностью и чувством, видимо, так подразумевая последний припев, – soldier in Auschwitz, we know his name.
Очень забавляло, что он держал руку у груди, и лицо у него было таким напряжённым. Старается, молодец какой. Всю душу вкладывает.
– Люблю это дело, – только закончив, поделился с нами он. – Когда поют сначала одно, а потом так меняют строку, и сразу смысл меняется. Тут вообще хорошо вписалось.
Эх, сейчас бы перевод ещё знать. Он про что вообще? Я даже не понимаю, мда. Только одно слово разобрал. То, которое плохое.
– Хотя, честно, в жизни не ебал, что существовал такой чел.
Если бы не ребята из Сабатон, о нём бы только единицы знали, кхм. Хотя правительство Польши устраивало несколько мероприятий в его честь, но не думаю, что это делает его популярнее. Хотя кто знает, кто знает – с поляками я чёт особо не сталкивался в жизни. Не скажу, к счастью ли, к несчастью ли. Пш-пш.
