Подоконник его комнаты уставлен банками и колбами разного калибра - с водорослями и вонючей водой с инфузориями. Протозоомания. Просидев за микроскопом часа четыре, до рези в глазах, мальчик счастливый идет в ванную мыть всю, как он говорит, "колбасню" - колбы, стекла и банки то есть. Подведем итог и отправим его в постель: день прошел сравнительно спокойно, родителей он не видел, ничем химическим не занимался, значит, никакие предметы домашнего обихода не стали его жертвой, тварей никаких он домой не притаскивал, бабочек на булавки не накалывал, составлением твердотопливных смесей не занимался, в попытках отнитровать вату замечен не был, короче говоря, все остались живы, ртуть из термометра не извлекал. Не ребенок чудо. Сегодня соседи могли не опасаться пожара, взрыва, наводнения, только они об этом не знали и, надо полагать, на всякий случай опасались. А зря, вот он уже идет спать.

VII

При свете твоего дня я могу позволить себе немного улыбки, но наступает ночь, и мне пора рассказать тебе сон. Я сижу на ковре, пусть я буду причудливой тенью, складками небрежно брошенной одежды, игрой луны в пыльном оконном стекле. Так легче, я не хочу быть узнанным. Вот он - ты, загнанный в угол, сам себя обыгравший. Один. Это внутри, и никого, тогда кому ты говоришь то, что говоришь? Мальчику. Ты хотел этого или ты боялся этого? Теперь все есть так, как есть. Теперь сейчас, в котором никто не волен ничего изменить. Только слова придают происходящему вид смысла, свободы, действия, совершаемого ТОБОЙ. Если бы я мог замолчать.

Этот reccuring dream, ты знаешь, что это такое, станет твоим, как сон об огромной луне, висящей над городом, готовой свалиться со своих нарисованных небес от звука стали трамвайных колес, разгоняющего облака, если они есть. Но вот он - сон. Дождь, погода для ночных прогулок, удаляющих тебя за две тысячи километров от себя, свернувшегося в каменной коробке, снабженной стеклом, пропускающим свет внутрь, ты - зритель дождя, падающего на чешую Западного вокзала, на этот раз ты не убежишь, не испугаешься, потому что ты взрослый. Подходит поезд, ты садишься в вагон, чтобы доехать до Южного вокзала и отправиться в кафе - кофе и кюрасо. Возвращение домой, но задержимся снаружи, вокзал освещен единственным фонарем того тоскливого цвета замерзших губ, произносящих слова оправдания, я знаю - этого делать нельзя. Глухая толпа, глухая стена, прости, прости, прости, никто не подарит его на день рождения, но есть свет - мороженый рыбный свет, привлекающий мух водяных капель, их работа - падать, твоя - не знаю, в чем она. Тогда все сменяется заемным теплом подвала кафе, музыка, медленное уплывание после третьей рюмки, словно есть куда идти, кто ждет тебя, если слова - все, что ты сможешь подарить, если обнаружишь там праздник?

Привыкни сейчас к тому, что ничего кроме слов ты не сможешь подарить им - блестящей боками платья невесте, или краснорожему имениннику - все равно, я имею ввиду праздник у них, не так уж они и глухи, и когда тебе становится невмоготу - ты все равно, зная, чем это кончится, идешь на их электрический свет - больше некуда, мы за стеной. Еще рюмку, пора переходить на коньяк, следующая остановка - безразличие. Внутри тепло. Безмыслие. Тихо-тихо. Проходит время. Наступает пора. Пора идти домой, далеко, там, где старое продавленное кресло ждет тебя. Чтение книг. Так закончится день, который называется выходной. Церковь близнецов - мокрая жесть, рыба дождя, жаберная дихотомия реки, - бетонные рукава, неизменность, невозможность жеста - для воды, скованность, ПОРЯДОК. Она течет вниз, пожалей воду, она умеет падать, она не умеет иначе. Разве что петь тебе, если ты хочешь. Мосты горбятся под струями воды, а над струями воды - опреснение тишины, где-то там - в ее истоках. Для тебя и для меня. Кто видит? Призраки времени бродят вокруг Кафедрального, потревоженные стены, говорящие камни во рту Демосфена. Переходи на северный берег, не оглядываясь, - домой, все время на север, мимо озера, мимо еврейского кладбища, к драному креслу: читать буквы в книге с обложкой из ледяного жженого сахара. Знаешь, это плохой сон, ты спишь беспокойно, тебе не нравится выпивка, ты не хочешь быть таким возвращающемся в полное одиночество как домой. Я расскажу тебе о другом.

- Человеке?

- Спи, я тебе только снюсь.

- Кто ты?

- Ты.

- Я?

- Да, спи.

- Почему ты приходишь? Это страшно? Мне страшно. Зачем ты здесь?

- Просто ты не видишь меня в темноте, безлуние, тишина - ничего страшного, есть мой голос, может быть неприятный, прокуренный, не хватает дыхания, он срывается на шепот, может быть он нехорош, но ничего страшного, даже сон, от которого ты проснулся. Весело не получается - недостаток.

- А ты теперь какой стал?

- Много больше ростом, чем ты сейчас. Но все еще пытаюсь оспаривать неоспоримое. Вот.

Мальчик садится в кровати, завернувшись в одеяло, от которого идет теплый запах постели.

- А ты добрый?

- Нет.

- А ты что, много куришь теперь?

- Да, получается.

- А почему? Тебе плохо?

- Да, только... вообще-то я хотел рассказать тебе сон про Калининград, только ты его не узнаешь - это будущий город, он изменился, прошедшее в будущем, это так бывает.

- А у тебя теперь есть дети?

- Сын, похож на тебя, только ему не так плохо. Он тебя любит.

- Это правда? А я буду помнить все это, когда проснусь?

- Не знаю, это не так важно, все равно ты сделаешь все, о чем я расскажу тебе, и время замкнется в кольцо, и ты спросишь меня:

- А ты можешь умереть, если будешь курить. Сколько тебе лет сейчас?

- Двадцать пять.

- А мне тринадцать только что исполнилось.

- Я знаю, я ведь помню тебя. Все-все.

- А ты еще приснишься мне?

- Если захочешь.

- Захочу. А ты, расскажи мне про корабли. Я люблю читать. А ты любишь?

- Да я люблю читать.

- У меня много книг есть. Где ты живешь?

- В Калининграде, на Шиллера.

- Ну расскажи, а ты счастливый, а в кого ты влюбился, а у тебя жена?

- Да, да, все так, я хотел тебе рассказать.

- А ты биолог или штурман?

- Ни то, ни другое. Я биофак закончил, а занимаюсь торговлей, таможней, точнее, еще транспортом, вот, стал лекции по этому поводу читать недавно, не ожидал?

- Ой-ой-ей, а как же? А почему ты не стал?

- Давай потом, мне скоро пора - светает. Засыпай, я расскажу тебе...

- Не, не надо, лучше давай поговорим еще, так удивительно, я все равно не усну теперь, мне завтра не надо рано вставать. Разве это возможно, чтобы ты? Наверное, это мне снится, я все равно не хочу, чтобы сон кончился, но странный какой сон. Я хочу его запомнить.

- Там, где я живу, начался ноябрь: голые деревья, пасмурное небо, низкое, как потолок, дожди и ветер, ты знаешь. Недавно я ехал в грузовике по пустому шоссе - по окружной дороге, я видел летящие в лобовое стекло скелеты крон - черно-зеленые, патиновые, закругленные кроны, неподвижные ветви. Я увидел: Земля вцепилась в воздух небес корнями древесных крон, чтобы напиться света, чтобы удержаться и не упасть. Земля, где всякая даже самая маленькая вещь, мелочь, пылинка - висит на прозрачно дрожащей нити Его любви, силой ее мир стал быть и есть теперь, в каждом догорающем сейчас. А после работы я писал тебе, чтобы ты прочел это, пусть даже с опозданием на двенадцать лет. Поверь, это правда. Ты и сам увидишь. Но мне пора, до свидания.

- Пока, приди еще. Я хочу посмотреть на тебя.

- Пока, как-нибудь в другой раз посмотришь.

Ты рассказываешь сам себе о мальчике, и только ты знаешь, что есть правда, а что нет. Но, все-таки, даже ты сам, рассказывающий себе о себе, угадываешь эту правдивость по косвенным признакам: так ли передан трепет, биение его сердца, его ли это грусть, или привнесенная тобой из далекого от него зимнего вечера в брюхе каменного парохода, плывущего из здесь и сейчас в темноту завтра, навстречу серому дню с этикеткой "еще один день".