Конечно, у меня в мыслях не было путем этого рассказа бросить какую-либо тень на расу, к которой я принадлежу по рождению. Напротив, я старался выяснить, что принципы, на которых держится общественный строй Вриль-я, не допускают появления тех великих исключений, которые украшают наши летописи. Где не существует войны, не может быть Аннибала, Вашингтона или Джаксона; где общественное благополучие и всеобщий мир не допускают каких либо перемен или опасений, не могут явиться Демосфен, Вебстер или Сомнер; где общество достигает такого нравственного уровня, что в нем не существует ни горя, ни преступлений, из которых трагедия или комедия могли бы почерпнуть свои материалы, там не может быть ни Шекспира, ни Мольера, ни Бичер-Стоу. Но если у меня нет желания бросить камнем в моих ближних, показывая, насколько побуждения, вызывающие чувства энергии и самолюбия в обществе, установленном на началах борьбы и соревнования, исчезают в среде, задавшейся мыслью достигнуть всеобщего покоя и благополучия, отчасти напоминающих жизнь неземных существ, тем менее я стремлюсь представить общину Вриль-я, как идеальную форму того политического устройства, к достижению которого должны быть направлены все наши усилия и все реформы.

Напротив, в течение многих веков характер нашей расы сложился в такую форму, при которой нам немыслимо приспособить себя, со всеми нашими страстями, к образу жизни Вриль-я. И я пришел к убеждению, что этот народ, хотя он первоначально произошел от общих с нами предков и, судя по сохранившимся у них книгам и по их истории, прошел чрез все знакомые нам фазы общественного устройства, но путем постепенного развития превратился в другую, чуждую нам расу, слияние которой с существующими на земле обществами никогда не будет возможно. И если они когда-нибудь, как гласит их собственное предание, выйдут из-под земли на свет солнца, то они неизбежно должны истребить и заместить собою все существующие человеческие племена.

Можно еще допустить, пожалуй, что если Вриль-я и покажутся на поверхности земли, то мы избегнем окончательного истребления путем смешанных браков, благодаря той склонности, которую их Джай-и (как то было в моем случае) оказывают представителям нашей расы. Но на это мало надежды. Примеры такого mesalliance будут также редки, как браки между англо-саксонскими эмигрантами и краснокожими индейцами. Да и недостаточно будет времени, чтобы могли установиться сношения между обоими племенами. Прельщенные видом нашего неба, озаренного солнцем, Вриль-я, конечно, захотят поселиться на поверхности земли, и дело истребления начнется немедленно, так как они захватят возделанные территории и уничтожат все население, которое будет противиться им. Если Вриль-я первоначально появятся в свободной Америке (и в этом не может быть сомнения, потому что их, конечно, привлечет эта избранная часть земного шара) и объявят жителям: «мы занимаем эту часть земли, граждане Кум-Поша, очищайте место для развития высшей расы Вриль-я!» – то, конечно, мои дорогие соотечественники, известные своей задорной храбростью, вступят с ними в борьбу, и по прошествии недели не останется ни одной души под славным знаменем со звездами и полосами.

Теперь я мало встречался с Зи, за исключением того дня, когда все семейство собиралось за столом, и тут она была крайне сдержанна и молчалива. Мои опасения, возбужденные ее склонностью ко мне, теперь исчезли, но уныние все-таки не покидало меня. Меня одолевало страстное желание выбраться на поверхность земли; но, как я ни ломал голову, все подобные попытки ни к чему бы не привели, меня никуда не пускали одного; так что я не мог дойти до места моего первого спуска и посмотреть, не представлялось ли возможности подняться в рудник. Даже в тихие часы, когда весь дом был погружен в сон, я не в состоянии был спуститься из моей комнаты, помещавшейся в верхнем этаже. Я не умел повелевать автоматами, которые, как бы издеваясь надо мною, неподвижно стояли около ближайшей стены; я был также незнаком с устройством механизма элеватора. Все это намеренно держали от меня в тайне. О, если б я только владел крыльями, доступными здесь каждому ребенку! Я вылетел бы из окна, перенесся бы к той скале с расщелиною, и тут, невзирая на ее отвесные бока, крылья пособили бы мне выбраться на землю.

Однажды я сидел, задумавшись, в моей комнате, когда в окно влетел Таэ и сел около меня на диване. Я всегда был рад посещениям этого ребенка, так как в его обществе я чувствовал себя менее подавленным их высшим умом и развитием, чем с взрослыми Ана. Как уже было говорено, мне позволяли гулять с ним, и, желая воспользоваться этим, чтобы обозреть место моего спуска, я предложил ему пройтись за город. Мне показалось, что лицо его было серьезнее обыкновенного, когда он отвечал:

– Я нарочно здесь, чтобы пригласить тебя со мною.

Мы скоро очутились на улице и еще не успели далеко пройти от дому, когда встретились с целою группою молодых Джай-и, возвращавшихся с полей с корзинами, наполненными цветами, и певших хором. Молодая Гай чаще поет, чем говорит. Они остановились и заговорили с нами, обращаясь ко мне с тою почти галантною любезностью, которая отличает Джай-и в их обращении с нашим, здесь более слабым полом.

Во время этого разговора нас увидела из верхних окон дома ее отца сестра Таэ и, устремившись на своих крыльях с этой высоты, опустилась посреди нас. Она прямо обратилась ко мне с довольно неуместным вопросом:

– Отчего ты никогда не приходишь к нам?

Пока я собирался ей ответить, Таэ быстро сказал с выражением строгости:

– Сестра, ты забываешь, что чужестранец принадлежит к моему полу и ему неприлично унижать свое достоинство в погоне за обществом Гай.

Этот ответ видимо произвел хорошее впечатление на прочих, но бедная сестра Таэ была сильно сконфужена.

В это время какая-то тень упала между мною и стоявшею против меня группою; повернув голову, я увидел правителя, приближающегося к нам тою мерною величавою походкою, которая отличает Вриль-я. При взгляде на его лицо меня охватил тот же ужас, который я испытал при своей первой встрече с ним. В этих глазах, во всем выражении лица скрывалось что-то необъяснимое, враждебное нашей расе; в нем был и ясный покой, и сознание высшей силы, спокойной и непреклонной, как у судьи, изрекающего свой приговор. По всему моему телу пробежала дрожь; поклонившись ему, я взял за руку моего друга-ребенка и хотел продолжать путь. Тур остановился на одно мгновение перед нами и безмолвно посмотрел на меня; потом он перевел взгляд на свою дочь, и с приветствием, обращенным к ней и другим Гай, прошел далее через их группу, не сказав ни одного слова.

Когда мы с Таэ очутились одни на большой дороге, лежавшей между городом и тою расщелиною в скале, через которую я опустился в этот мир, я сказал ему почти шепотом:

– Дитя, меня привело в ужас лицо твоего отца. Я точно прочел в нем свой смертный приговор.

Таэ не отвечал мне сразу. Он, по-видимому, испытывал беспокойство и как будто подыскивал слова, чтобы сообщить мне неприятное известие. Наконец он сказал:

– Никто из Вриль-я не боится смерти. А ты?

– Ужас смерти свойствен всей моей расе. Мы можем побороть его под влиянием чувства долга, чести или любви. Мы можем умереть за правду, за родину, за тех, которые нам дороже себя. Но если смерть действительно угрожает мне, то где же здесь те причины, которые могли бы победить этот естественный ужас человека при наступлении того рокового момента, когда тело отделяется от души?

Таэ посмотрел на меня с изумлением, но глаза его светились нежностью, когда он отвечал:

– Я передам твои слова моему отцу. Я буду молить его пощадить твою жизнь.

– Значит, он уже решил уничтожить ее?

– В этом виновато безумие моей сестры, – произнес Таэ с некоторым раздражением. – Она говорила с ним сегодня утром; после этого он позвал меня, как старшего из детей, которым поручено истребление всего, что грозит общественному благу, и сказал: «Таэ, возьми твой жезл вриля и найди дорогого тебе чужестранца. Смерть его должна быть легкая и быстрая».