После утреннего дождя вышел по расползающейся под ногами грязи к большому озеру, пошел берегом. На той стороне дым почудился. Где дым, там и люди. А уж добрые или злые, это как повезет.

   Озеро за спиной осталось. Оскользнулся в луже, ржавой листвой присыпанной, и в тот миг почуял знакомый запах очага.

   Кривой меч за поясом, одного рукава нет, от грязи весь черный, от горя весь белый, шапку еще в лесу потерял. Таким Ермолай явился в озерную деревню, где жили варги.

   Варги зовут себя волками, но лают по-собачьи - ни слова не понять.

   Деревня большая, а срубы хлипкие - совсем строить варги не умеют. Только кузница толково сложена. Должно быть, помогал кто. Рядом оружие в двух связках, выковано северным способом. Без лишних украшений, тяжелое, надежное, светлое. Старики говорят, если северный меч хозяина признает, никогда из руки не выскользнет.

   Первым делом Ермолая, конечно, побили. Сразу набросились. Меч отобрали, на землю повалили. Обступили со всех сторон, пальцами тычут, за оставшийся рукав дергают, наперебой кричат что-то. Дети варжские котомку из-за пазухи тащат, отнять пытаются.

   Ермолай вцепился, как мог крепко, не отпускает. Но куда там? Их много, а он один. Да и ослабел от тоски плотник, совсем силы в руках не осталось.

   Заглянули варги в котомку, еще сильнее зашумели.

   "Ну, - думает Ермолай, от тычков зажмурившись, - теперь решат, что колдун, и насмерть затопчут".

   Тут какая-то старуха в круг вступила, и все разом притихли. Даже взрослые с мечами на поясах с уважением смотрят на нее.

   Волосы седые, в две длинные косы за спиной уложены, лицо худое, выражение гордое, как у всех варгов, взгляд - как у ястреба - до костей пробирает. То знахарка местная оказалась, она все языки ведала. Даже лошадиный и птичий, а также умела заговаривать сов, чтобы приносили к порогу мышей.

   Старуха Ермолая мигом распознала.

   - Ты из пахарей, что сами воевать боятся, а потому под норгами ходят, - говорит знахарка и спрашивает: - Зачем же тебе меч?

   Ермолай обо всем и рассказал. И про булгарина Рокоша, и про Злобушку свою любушку, и про голову, и про то, что мести ищет. Говорит и плачет, а про себя удивляется, что от слов на душе легче становится.

   Старуха выслушала внимательно, Ермолая подробно расспросила - кто таков и чем занимается, а потом и говорит:

   - Одним тем ты поможешь, что деревню стороной обойдешь. Нечего к нам со своим горем лезть, и так хватает. Можно было б тебя в рабство продать, как советуют, да норги мимо нас на кораблях к морским воротам по весне только пойдут. Оставили бы, если б ты один был. Вон, баню починить надо, много чего еще. Но вместе с горем зимовать опасно.

   Ермолай лишь вздохнул в ответ. Не слишком он на милосердие рассчитывал. Да и не думал ни о чем, пока шел, куда глаза глядят.

   - Еще можно тебя убить, - продолжала старуха задумчиво. - Но груз твой необычный слишком. Просто так мужики с горелыми сердцами за пазухой по полям не бегают. Думаю, ведет тебя воля. Чья - не спрашивай, того сама не знаю. А разбираться долго - слишком многим богам ты кланяешься.

   Знахарка пару слов по-варжски в сторону бросила, мигом принесли Ермолаю кувшин колодезной воды и кусок черствого серого хлеба. Ермолай принял угощение с благодарностью. Раз потчуют, значит, убивать пока не будут. Кому ж в голову придет на покойника хлеб переводить?

   Знахарка тем временем еще крепче задумалась.

   - Булгарина тебе не догнать, он на коне, а ты пеший. - Солнце на миг скрылось за тучами. - А и догонишь, чего делать станешь?

   От этих слов Ермолаю обидно стало. Он же плотник, не самый хилый среди всех. Да и дружина у древичей была когда-то. Не от корней пахари.

   Старуха мысли его по лицу прочитала и говорит:

   - Это ты прикидываешься смелым, потому что среди вас отвага в почете. Вы и норгов терпите за то, похожими быть хотите. Но ты не норг - как есть вижу. Не тянись к мечу впредь никогда, все равно не понадобится.

   - А как же Рокош? - прошептал Ермолай.

   - Думаю, не хочешь ты ему мстить. Насквозь тебя вижу. Сильный, но к добру тянешься. А всякое добро от добра растет. Булгарина того скорая кара постигнет, не сомневайся. Да только не из твоих рук он судьбу примет.

   Старуха повозилась в складках меховой накидки и протянула Ермолаю пучок сушеной травы, особым узелком связанный:

   - Отнеси-ка моей сестре, что живет на западном болоте. Зовут ее Силви. Я с ней, змеюкой подколодной, давно не разговариваю, а тебе следует. Скажешь, что тебя Пэйви послала. Она насупится, поворчит, конечно, но потом скажет, как тебе дальше быть.

   Поставили Ермолая на ноги, отряхнули, кувшин отобрали, путь рукой указали.

   А на благодарность знахарка через плечо бросила:

   - В деревню мою возвращаться - не думай даже! Уноси свое горе прочь.

   Сруб посреди болота весь порос мхом. Солнце сквозь скрюченные ветви едва пробивается, изумрудами рассыпается по крыше. Почти к самому порогу топь подошла, того и гляди, в дверь постучится. Как тут жить можно? Ан нет, видит Ермолай, в оконце, бычьим пузырем затянутом, тлеет лучинка.

   Подошел к двери, а навстречу заяц выбегает - полшкуры содрано, глаза шальные. Прыгнул косой раз, в сторону вильнул, лапой по жиже болотной царапнул, потом вдруг скок в самую трясину - и сгинул.

   Ермолай на всякий случай пучок травы наготове перед собой держит, меч на поясе нащупывает, забыл, что тот в варжьей деревне остался, за порог ступить не решается. А тут из-за двери голосок девичий, сладкий-сладкий. Ермолая по имени называет, войти приглашает.