– Деньги, Варенька, оставь себе, – негромко сказал он. – У тебя вон пятеро по лавкам. До Санкт-Петербурга доберусь, а там будет видно. Ты мне лучше скажи, – добавил он, в замешательстве ероша усы, – зачем я могу дяде понадобиться. Где Синод с церквями и где гусар? То есть поеду, само собой, надо чем-то заняться, но уж больно странно…

Варвара не стала спорить – убрала ассигнации. Благодарно погладила брата по русой голове. Вздохнув и понизив голос, произнесла:

– Зачем и почему – тут я ничего тебе не скажу, не знаю. Только сдается мне, что дядя наш у Константина Петровича Победоносцева – человек доверенный. А Константин Петрович, сказывают, хоть и обер-прокурор Синода, но не только церквями занимается. Уж очень тесно к царю-батюшке приближен…

Дядя Кирилл Иванович взлетел высоко. Видно это было прежде всего по огромному кабинету на втором этаже трехэтажного здания Синода на Сенатской площади. Бравый гусар Белозеров от такого простора слегка оторопел и невольно прикинул, что с десяток полковых лошадей в дядином кабинете разместились бы со всеми удобствами… А потолок, под которым и орел бы распахнул крылья! А массивный, темного дерева стол с монументальной чернильницей, метровыми стопками бумаг и большой настольной лампой с желтым абажуром! А величественный портрет государя-императора в полный рост за спиной действительного статского советника! Висевший сбоку на стене портрет Константина Петровича Победоносцева выглядел, конечно, поскромнее, однако тоже производил надлежащее впечатление.

Но разве дело только в кабинете? Дядя этому кабинету вполне соответствовал, вот в чем дело.

Когда сгорбленный от почтительности секретарь в вицмундире, привычно трепеща, сопроводил Сергея Васильевича в обитель государственного деятеля (и был отпущен легким движением руки), Белозеров позволил себе вглядеться в Кирилла Ивановича. Как истинный военный, умеющий с одного взгляда оценивать поле боя, Сергей убедился, что памятный по детским годам дядя сильно изменился. Он был по-прежнему высок, на размах плеч не жаловался и спину держал прямо, однако совершенно поседел и даже позволил себе несколько полысеть со лба. В выражении крупного, гладко выбритого лица чувствовалась толика усталости, но энергия в глазах не угасла, а рукопожатие, которым удостоил Сергея, было сильным.

– Ну, садись, племянничек, – бесстрастно сказал Кирилл Иванович, указывая на обитый черной кожей стул возле приставного стола, и уселся напротив. При этом он с усталым любопытством разглядывал Сергея. А как иначе, если уж лет пятнадцать не виделись, кабы не больше.

Вроде бы по первому впечатлению Сергей дядю не разочаровал. И то сказать, – готовился. Добравшись до Санкт-Петербурга, он прямо с вокзала взял извозчика, поселился в пристойных нумерах «Русь великая» (четыре рубля в сутки за комнату на одного) и отправился на Невский проспект – приодеться и экипироваться. В столице Российской империи Белозеров был до этого лишь однажды, по службе и коротко, однако ничуть не растерялся, – в Киеве за три года службы бывал часто, а Киев город сам по себе столичный, большой и густонаселенный.

Вечер, расторопно проведенный в лавках и магазинах Невского, прошел недаром. И теперь, сидя напротив Кирилла Ивановича, Сергей за внешность не переживал. С великолепием золоченого дядиного мундира, да еще украшенного знаками орденов, скромную серую визитку, разумеется, не сравнить. Но белоснежная сорочка была свежей и накрахмаленной, вишневый галстук повязан аккуратно, брюки со штрипками в тон визитке отутюжены, а черные штиблеты начищены до блеска. Само собой, в мундире, лосинах и сапогах Сергей ощущал бы себя намного вольготнее. Не зря ведь замечательно сказал сочинитель Козьма Прутков: «Хочешь быть красивым, поступи в гусары». Но уж тут как вышло, так и вышло…

– Хорош, – сказал наконец дядя с оттенком одобрения. Голос был густой, благозвучный. – Вылитый Василий, царствие твоему батюшке небесное. Добрый был брат и офицер храбрый… Как добрался? Устроился?

– Все хорошо, Кирилл Иванович, спасибо вам за помощь, – сдержанно и почтительно произнес Сергей. Про себя он решил, что обращаться к дяде пока что лучше официально. А там будет видно. Малейший оттенок родственной фамильярности сейчас был бы неуместен: уж слишком давно не виделись, и вообще…

– Как там Варвара поживает? Здоровы ли детки? – продолжал Кирилл Иванович.

Сергей только хмыкнул. Варвара-то с детками поживала неплохо. А вот шурина перед отъездом пришлось малость поучить – гусарским кулаком. Почуял, мерзавец, что у жены дядиными щедротами какие-то деньги появились, и попробовал наложить на них дрожащую от пьянства руку. Хорошо, что Сергей в тот момент еще не успел уехать…

– Значит, паскуднику рыло начистил? – сумрачно сказал Кирилл Иванович, выслушав короткий, но яркий рассказ Белозерова. – Это правильно, это хорошо… Не пошла ему впрок моя записка, стало быть. Ну, коли жену не ценит и продолжает скотствовать, тем хуже для него… Он что думал, я с ним шутки шутить буду?

Дядя позвонил в бронзовый колокольчик, и в проеме гигантской, мгновенно распахнувшейся двери возник давешний секретарь.

– Запиши-ка, Севостьян Владимирович, что завтра, в первой половине дня, надобно мне связаться с тамбовской полицейской управой, – велел Кирилл Иванович.

– Тему обозначить изволите?

– Надобно одного человечка в ум привести. Я тебе завтра отдельно продиктую… Да еще доложи в приемную Константина Петровича, что сейчас у меня нужная встреча. Там поймут.

Секретарь выпорхнул, бесшумно прикрыв высокую дубовую створку, а дядя, повернувшись к Сергею, задал совершенно неожиданный вопрос:

– Скажи-ка, племянник, ты еще рисовать не разучился?

Однако… Спроси Кирилл Иванович, не собирается ли племянник податься на службу в Эфиопию, Сергей удивился бы меньше.

Покойная матушка Павлина Александровна еще в девичестве превосходно рисовала. Родись мужчиной, стала бы прославленным живописцем, не иначе. Не бросила она этого занятия и впоследствии, быть может, находя в художественных упражнениях отдушину от супружеской рутины и сельской скуки. Помогала даже отцу Никодиму приводить в порядок старенькую церковь, подновляла библейские картинки на стенах и куполе, тайком добавляя в них что-то от себя. Почтенный священник не мог нарадоваться и ставил худенькую, живую, все успевающую Павлину Александровну в пример другим прихожанам.

Надо ли говорить, что к рисованию она старалась приучить и детей своих. Ну, с Варварой ничего не вышло. Не ее это было занятие, скучным казалось. А вот Сережка лет уже с пяти мог похоже нарисовать и человека, и дерево, и собаку. С годами увлечение живописью только росло. Отец злился и ворчал, что мать вместе с сыном одними красками, кистями и бумагой дом разорят. Но дело было, конечно, не в этом. Как-то раз отец в сердцах ткнул пальцем в сына, сосредоточенно рисовавшего на дворе красиво разросшиеся вишни, и резко сказал матери: «Испортила ты мне мальчишку. Ему дорога в кавалерию, на службу, а ты его к безделице приучила…» Десятилетний Сережка тогда просто не понял, с чего сыр-бор. О своей стезе служить отечеству и тем зарабатывать на жизнь он знал с пеленок, а рисование – это так, для души.

Все вышло по отцовскому слову. И… по матушкиному примеру. Училище, служба, казарма – все, как надлежит сыну заслуженного ветерана. Но и рисовать Сергей не бросил. Это было и увлечение, и – что греха таить – надежное средство заручиться симпатиями юных барышень, которые в Малороссии чудо как хороши. Всякая ли девица устоит, получив собственный портрет из рук пригожего гусарского поручика? Феодора Спиридоновна – и та не устояла, хоть и была уже отнюдь не девицей, а купеческой вдовой… Но это отдельная история.

Из живописи своей Белозеров, конечно, секрета не делал. Кстати, немало эскадронных товарищей получили от него на память быстрые карандашные зарисовки. Но как о детском увлечении не забыл дядя? И, главное, – почему вспомнил именно теперь?