Литмир - Электронная Библиотека

– Хуже всего, что нет в наших случаях никакой логики, – заговорил Болотин, вытирая губы салфеткой. – А коли нет логики, то нет и понимания, чего еще ждать. И от кого. Не знаешь, с какого бока щит подставлять. Нынче утром генерал телефонировал обер-прокурору, доложил о новом происшествии. Константин Петрович обеспокоился чрезвычайно. Он также считает, что у всех случаев единая причина. Приказал удвоить бдительность и эту самую причину из-под земли достать. Велел передать, что рассчитывает на вас, на ваш ум и наблюдательность.

– Вот спасибо, – пробормотал Сергей. И трех дней в Гатчине не прожил, а уже раз десять пожалел, что не отказался от поручения, которое непонятно как исполнять. Набросал вчера у пруда пару этюдов, – вот и вся радость. Но разве его сюда послали за этим?

Сергей чувствовал себя не в своей тарелке. Энергичная натура отставного гусара, привыкшего скакать, нападать и рубить сплеча, требовала решительных действий. А с действиями в Гатчине было туго. Сидеть за обедом с Болотиным и обмениваться умозрительными версиями, болтать с хозяйкой и Настенькой, фланировать с мольбертом на плече – это не действия. Это убиение времени. Вот разве набил морду рехнувшемуся приказчику, так то случайно вышло, да и не велика доблесть. Одна радость, – дело общественно полезное… Сергей задумчиво взлохматил пшеничный чуб.

– Вот что, Иван Николаевич, так у нас ни черта не получится, – заявил он.

– Так – это как?

– Да вот так… Гадать на кофейной гуще можно до морковкина заговенья. Надо действовать!

– Хм… Ну, допустим. А что вы предлагаете? – спросил Болотин, закуривая длинную папиросу.

– Надо хотя бы попытаться понять природу этого безумия.

– Но каким образом?

– Самым простым. Я должен встретиться с кем-то из них. С Мордвиновым, например. Встретиться и поговорить. Может, расскажет, что с ним случилось, почему мозги съехали набекрень, – пояснил Сергей.

Болотин даже помотал головой.

– Голубчик, Мордвинов же в психическом отделении госпиталя, – молвил он проникновенно. – Остальные двое, кстати, тоже. Вы как туда попасть намерены? На каком основании? Или у вас врачебный диплом за пазухой? Я уж молчу, что вряд ли помешанный сможет объяснить причину собственного помешательства. Это вообще курам на смех.

– Не попробуешь – не узнаешь, – отрезал Сергей. – А насчет основания… Вы начальника госпиталя знаете?

– Ивана Трофимовича? Знаю, конечно. И что?

– А вот поговорите с ним. Скажите, мол, приехал из провинции дальний родственник, художник. Случайно узнал, что одного из солдат недавно разбило сумасшествие и загорелся нарисовать лицо безумца, глаза… Это, кстати, в самом деле чертовски интересно. Нельзя ли на часок пропустить в палату – неофициально, само собой. А я уж отблагодарю. Пожертвование сделаю на госпиталь или просто приглашу отужинать в хорошем месте – разберемся… Ну что, договоритесь?

Подполковник задумался, поскреб затылок.

– Не скучно с вами, – наконец сказал он со вздохом. – Ладно, попробую договориться. Мысль настолько бредовая, что аж интересно.

Сергей ухмыльнулся.

– Вроде бы нынче ночью тоже кто-то бредил. Бесовское одержание и вообще, – напомнил он.

Болотин нахмурился и укоризненно покачал головой.

– Да, друзья! Не перевелись еще на Руси истинные мужчины, способные защитить общественный порядок и спасти даму! Сергей Васильевич не только обезвредил безумца, но и буквально вырвал из его лап всем нам известную Лидию Евлампиевну Сахарович! Я подробно пишу об этом в сегодняшнем номере своей газеты. Предлагаю тост за гостя и временного участника нашего сообщества господина Белозерова!

Бокал редактора «Гатчинской мысли» Девяткина, шипя шампанским, звонко ударился о бокал Сергея. Остальные бокалы охотно присоединились. Авдотья Семеновна с гордостью смотрела на жильца, словно сама его родила, воспитала и благословила на подвиг.

Сергей мог бы сказать, что никто госпожу Сахарович не спасал, что она сама преотлично себя спасла, изукрасив рожу приказчика длинными ногтями… А смысл? Болотин совершенно справедливо заметил: назвали героем, так терпи.

Благородное собрание заседало в просторной гостиной дома Печенкиной. В одном углу стоял массивный стол с винами и закусками, другой был занят черным роялем. У стен, оклеенных пестрыми обоями, притулились стулья с вычурными изогнутыми спинками. Пол устилал цветастый, порядком вытертый бухарский ковер. Подоконники высоких окон трогательно оккупировали горшочки с геранью. Обстановка была не слишком богатая, но домашняя, располагавшая к доверительному общению.

Как рассказала Настенька, встречи участников литературно-музыкального кружка обычно проходили по вторникам и пятницам с семи до десяти вчера. Порой засиживались и допоздна, обсуждая сплетни или споря о высокой политике. Практиковали фуршеты, для чего ежемесячно сдавали Авдотье Семеновне по семи рублей на персону. Взносом хозяйки был кров и приготовление закусок.

На заседание кружка Белозеров собирался с любопытством. Служа в Киеве, хаживал он в свободное от службы время по приглашениям в разные салоны. Когда один, когда с Феодорой Спиридоновной. Купеческая вдова в свое время выпорхнула замуж из дворянского гнезда, так что кое-какие связи сохранились. В салонах читали чужие и собственные стихи, пели романсы, болтали обо всем на свете, – и все это Сергею, в общем, было не слишком интересно. Однако в обществе случались танцы под шампанское, а хорошенькие девушки млели от гусарского мундира, не говоря уже об умении статного гусара быстро набросать эскизный портрет в заветном девичьем альбоме. Таким образом, Белозеров пользовался успехом и вообще не скучал.

Путем наблюдений Сергей усвоил, что в каждом салоне существует более-менее постоянный набор персонажей. Хоть интеллигенты собираются, хоть дворяне, хоть купцы, а некие типажи присутствуют непременно и независимо от общественного положения собравшихся.

Всегда есть меланхолик а-ля Чайльд Гарольд с отрешенным, тоскующим взором. Найдется флегматик, который, подпирая стену, зевает, лениво смотрит на публику и, кажется, сам себя спрашивает, за каким чертом он здесь появился. Присутствует вольнодумец, собирающий вокруг себя небольшой кружок восторженных дам и пылко проповедующий нечто либеральное. В противовес ему выступает консерватор – человек здравомыслящий, защитник устоев, опора власти. Ну и так далее…

Салон госпожи Печенкиной не являлся исключением. Был здесь свой меланхолик – нестарый человек, хозяин местного книжного магазина Владимир Петрович Гатилов. Он заметно сутулился и покашливал, что наводило на мысль о слабом здоровье. В роли флегматика явно выступал высокий и крепкий мужчина лет тридцати пяти Арнольд Александрович Терентьев, частнопрактикующий доктор-терапевт. Окинув Сергея внимательным взглядом, он нехотя сказал, что серьезных заболеваний, судя по внешнему виду, нет, однако пройти осмотр не помешало бы, и вручил неофиту свою визитную карточку с адресом кабинета. «Всенепременно», – вежливо пообещал Сергей, убирая карточку в карман.

Амплуа вольнодумца, судя по всему, ангажировал присяжный поверенный Викентий Павлович Веревкин, явившийся с миловидной супругой своей Лидией Прокофьевной. Это ему принадлежала смелая статья в «Гатчинской мысли» насчет вывоза городского мусора. Он с ходу принялся критиковать местную управу за недостаточное внимание к благоустройству улиц. Рокоту хорошо поставленного баритона оппонировал высокий тенор, принадлежавший субтильному чиновнику канцелярии градоначальника Аркадию Ивановичу Трефилову – явному консерватору. По его словам, благоустройство велось не покладая рук, под ежедневным личным надзором городского начальства. Высказывался Трефилов многозначительно, всем видом давая понять, что знает больше, нежели может высказать. Худенькая низкорослая супруга его Мария Мироновна энергично кивала головой, во всем соглашаясь с мужем.

К стану консерваторов, судя по высказываниям, примыкал также гласный Гатчинской городской думы Роман Алексеевич Меняйло, лет пятидесяти. Покуда он, взяв доктора Терентьева за пуговицу, заочно полемизировал с либеральными публицистами, требующими студенческих свобод и расширения прав земства, молодая жена его Полина Федоровна кокетливо поправляла прическу и украдкой посматривала на Сергея. Поймав женский взгляд, тот по неискоренимой гусарской привычке невольно приосанился, выпятил грудь и подкрутил усы, хотя пышные формы госпожи Меняйло были не в его вкусе.

13
{"b":"666510","o":1}