Оруженосец должен помогать своему рыцарю в путешествиях, не мешать ему, не служить помехой.
Она оборачивается еще раз, и ее глаза не различают деталей. Джейме превращается в темное пятно где-то вдалеке.
Но ей достаточно даже этой малости.
***
Четвертый
Мертвецы наступают, не ведая пощады, не зная усталости, и Бриенна срывает голос. Отчаянный крик позволяет ей сражаться, удерживаться на ногах, отбиваться. Отгонять от себя стремительно надвигающуюся угрозу потерять кого-то, к кому намертво привязалось ее сердце. Выстоять.
Где-то позади нее бьется Джейме, она интуитивно узнает звон его меча, и звуки его тяжелого дыхания сквозь какофонию битвы звучат особенно, проникают под кожу, отбивая вместе с сердцем – «жив, жив, жив».
Она не знает, сколько времени прошло с того момента, когда они стояли на передовой, встречая угрозу первыми, плечом к плечу, и боится думать о том, сколько оживших трупов еще надвигается на них и хватит ли на них оставшихся сил. Она старается не упускать из рук меча, а из сердца – осознания, ради чего она борется, сколько всего поставлено на карту. Но усталость все-таки берет свое, и когда орда мертвецов снова сбивает ее с ног, Джейме нет рядом, чтобы помочь ей. Она боится издать лишний звук, чтобы не отвлечь его, не заставить ненароком подставить спину ради ее спасения, - одним богам известно, почему он бережет и защищает ее сегодня, вместо того, чтобы заботиться о своем выживании. Она пыхтит и отбивается, но получается все хуже, и клинок одного из мертвецов со свистом пролетает мимо ее уха, приземляясь на плечо, вминая доспех в ее плоть. Тогда ей на помощь приходит окровавленный Подрик и с яростью, никогда ранее ею не виденной, помогает ей избавиться от окруживших мертвецов, помогает ей встать.
Это была чудовищная ошибка – оставить его с собой, в первых рядах.
В битвах оруженосцу должно держаться позади своего рыцаря, чтобы не отвлекать его и не подвергать его жизнь опасности.
Но Бриенна втайне рада, что он рядом.
Если они еще и выживут после этого, то, возможно, она даже скажет ему об этом.
***
Пятый
Джейме заходит в ее покои, и за ним тянется едва заметный шлейф из хмеля и мускуса. Ставит на стол кувшин с вином, приглашая продолжить их глупую игру, но Бриенне уже не до игр и не до смеха – задетая его младшим братом, сама не зная отчего, она чувствует себя безнадежной и неполноценной.
«Я и должна быть девственницей. Я из благородного дома, а не трактирная девка», - хочется ответить теперь, когда стыд и злость отступили от щек, но Тириона нет здесь, только Джейме.
«Я должна хранить себя для мужа, для единственного мужчины. И хотя его у меня никогда не будет, это не значит, что я должна была раздвинуть ноги перед кем попало», - добавила бы она, но Джейме это знает и так, иначе он не стал бы защищать ее честь перед Локком и его бандой.
Он делает еще несколько шагов вглубь ее комнаты и стягивает с себя камзол, сетуя на камин, который она не гасит. Отвечать ему тяжело, особенно сейчас, когда хмель путает мысли, а воспаленный его близостью взгляд скользит по мышцам на его спине, перекатывающимся под рубашкой, когда он высвобождается из рукавов.
Он наливает себе вина, пьет, не отводя от нее горящего взгляда, дерзит в ответ на ее слова. Она не понимает, чем заслужила его колкости, зачем он вообще пришел, пока он не упоминает Тормунда. И от этой резкой случайной мысли так же страшно, как от падения в пропасть, как от наступления армии мертвецов, как от приближающейся гибели.
- Звучит так, будто ты ревнуешь, - говорит она глухо, чувствуя себя полной идиоткой.
- Похоже на то, не правда ли? – отвечает он с грустной ухмылкой, и пламя танцует в его глазах.
«Одичалый? За кого ты меня считаешь?» - хочется сказать ей, но он снова жалуется на камин, тянет завязки на вороте своей рубашки, и она спешит ему на помощь, не в силах смотреть на то, как беспомощно путаются его пальцы, заторможенные вином и усталостью.
«Иди к себе», - хочется сказать ей, но он тянется к ее рубашке, пытается подцепить шнуровку. Даже преуспевает – больше, чем со своей, и это пугает, заставляет колени слабеть.
- Что ты делаешь? – спрашивает она, хотя она вовсе не дура, она понимает. Понимает – но не верит до конца, оттого хочет, чтобы он подтвердил. Признался.
- Снимаю твою рубашку, - он говорит это, и она молится всем богам, чтобы те уберегли ее.
Но то ли боги глухи к ее просьбам, то ли у Семерых на них с Джейме другие планы, потому что какая-то неведомая сила ведет ее руки, помогает ей снять с него одежду, и она сама обнажается перед ним.
- Я никогда не спал с рыцарем, - признается Джейме, пытаясь убить ее, не иначе.
- Я никогда не спала ни с кем, - отвечает она, чтобы он понял, чтобы не ждал, чтобы отказался, если у него еще есть силы, потому что у нее их больше нет.
Но он лишь говорит какие-то глупости, с которыми она пытается спорить, когда он затыкает ее рот поцелуем.
И это сладко, это пьянит сильнее дорнийского вина, распаляет кровь сильнее любой битвы. Джейме на удивление нежен с ней, он держит ее бережно, гладит ее шею, проводит большим пальцем по скуле, пока его губы ласкают ее, и она не может не пытаться отвечать ему тем же. Когда ей кажется, что лучше быть не может, он прикасается к ее губам языком, проскальзывает внутрь, и она чувствует себя на пороге смерти. Лицо горит, и она может только стонать в поцелуй, чувствуя, как он улыбается в ответ. Ей все тяжелее удерживаться на ногах, поэтому она обхватывает ослабевшими руками его плечи, цепляется за него, прижимаясь к нему грудью, подходя ближе, и твердость в его штанах прижимается к ее бедру, а жар его тела опаляет. Джейме разрывает поцелуй первым, и прежде чем она успевает подумать, что он сейчас уйдет, оставит ее, разглядит ее и осознает свою ошибку, начинает остервенело избавляться от оставшейся одежды. Она следует его примеру, и щеки ее алеют с каждой секундой все сильнее. Но когда он снова принимает ее в свои объятия, когда прижимает к себе с силой, которая возбуждает и уничтожает ее, с трепетом, которого она в нем никогда не знала, с пылкостью, которая плавит ее, со страстью, сродни той, что она сама чувствует изнутри…
Она никогда раньше не испытывала ничего подобного. Кажется, она больше никогда не сможет этого испытать.
Джейме – это тревожные взгляды ей в лицо, глаза в глаза, полные щемящей нежности, будто бы никогда никого не существовало в этом мире, кроме нее. Кроме них двоих.
Джейме – это горячие и властные поцелуи, бесстыдные, отзывающиеся во всем теле.
Джейме – это осторожные, ласковые прикосновения к ее шрамам, рубцам, свежим синякам.
Джейме – это жаркая мужественность, и хотя его естество, влажное, обжигающее, изнывает без внимания, он все еще выжидает правильного момента, чтобы взять ее нежно, когда она будет готова. Когда она попросит.
И она не заставляет себя ждать долго, стонет его имя, требовательно, задыхаясь, стоит ему спуститься вниз на кровати и прижаться губами к ее лону. Но даже тогда он остается глух к ней, он ведет их обоих в этом танце. Пока он доводит ее до экстаза, гасящего взорвавшийся вокруг нее мир, он оглаживает низ ее живота, вверх, до талии, до груди, жаждущей его внимания, протягивает левую руку, и они переплетают пальцы.
Он устраивается меж ее разведенных ног.
- Я омерзителен, - говорит он внезапно, и голос его хриплый, почти неузнаваемый. – Но я не могу без тебя.
И он двигается вперед, погружается в ее тело, неотвратимый, болезненный. Необходимый, словно был в ней всегда. Он выбирает сильные, но медленные толчки, не отводит взгляда от ее некрасивого, несуразного лица, от ее нескладного тела. Будто бы запоминает. Коротко выдыхает сквозь зубы, будто сдерживается, будто чувствует себя виноватым. Но возбуждение вновь нарастает в ней, несмотря на боль, несмотря на ее падение. Это ее сердце, это Джейме, погруженный вглубь нее, любит ее тело, ласкает ее, принимает ее со всеми ее недостатками. И эта мысль возрождает ее, заставляет протянуть руки, ответить ему с тем же пылом, притянуть для глубокого поцелуя, прижаться к его лбу своим.
