Можно также вспомнить превращение восточногерманских коммунистов и их западногерманских сторонников в Партию демократического социализма, основанную в 1990-е годы в качестве моста между коммунистическим прошлым и современностью. Бывший руководитель партии Грегор Гизи был агентом Штази, что подтверждено документально, а после падения Берлинской стены занимался организацией «антифашистских» митингов в объединенном Берлине. Его карьера информатора коммунистической тайной полиции в 1975–1987 годах получила огласку в 1995 году, после того как Бундестаг, ознакомившись с докладом о деятельности Гизи в качестве агента тайной полиции, даровал ему амнистию. Когда его противники из числа христианских демократов подняли шум по этому поводу, левая пресса в Германии и Австрии обвинила противников Гизи в организации охоты на ведьм. Франк Штеффель, его главный соперник в Берлине, пошел на попятную после того, как ведущие немецкие журналисты заклеймили его как неумолимого фанатика-антикоммуниста. Укрощенный Штеффель согласился никогда больше не упоминать об этой стороне деятельности Гизи, выдававшего властям Восточной Германии доверившихся ему людей[10].
Но в этой снисходительности средств массовой информации к тем, кто в прошлом принадлежал к левым радикалам, нет ничего необычного. Йошка Фишер, министр иностранных дел Германии, так и не стал объектом нападок ведущих немецких изданий, несмотря на то что в 1960-е годы он был близок к группам левых, тяготевшим к насильственным методам. А французская пресса столь же снисходительно отнеслась к тому, что Жоспен длительное время поддерживал связи с воинствующими троцкистами. В 1991 году ветеран французской компартии Жорж Бударель предстал перед французским судом по обвинению в участии в 1953 году в убийствах французских пленных, захваченных коммунистами из Лиги независимости Вьетнама (Вьет-Мин) во время партизанской войны с французами в Индокитае. В отличие от арестов подозреваемых в пособничестве нацистам во Второй мировой войне, эта неполиткорректная попытка свести счеты с обвиняемым в массовых убийствах взбудоражила парижскую прессу. Свидетелей обвинения, сумевших выжить во вьетминовском «лагере 113», самих обвинили в том, что они стали «объективными пособниками ревизии [Холокоста]», пытаясь «обелить нацизм»[11]. Бударель был освобожден по формальным основаниям, не имевшим отношения к существу выдвинутых против него обвинений, но к тому времени на левом берегу Сены уже были подготовлены массовые демонстрации в защиту этой якобы жертвы нацистских «коллаборационистов».
В связи с таким поведением средств массовой информации Морис Дрюон, французский журналист и бывший советник Шарля де Голля, пишет, что на политическую историю с конца Второй мировой войны отбрасывали густую тень коммунисты и их прихлебатели[12]. Согласно Дрюону, пресмыкательство перед тоталитарными левыми существует по-прежнему, хотя численность компартии резко сократилась. Политики продолжают лягать «фашизм» отчасти по привычке, а отчасти потому, что еще не осознали, насколько слабым стал электоральный потенциал коммунистов. К тому же они страшатся нападок прокоммунистических журналистов, истолковывающих любую критику мрачных сторон истории коммунистического движения как проявление сочувствия к фашизму.
Дрюон верно подметил эти выверты в поведении французских левых. Применяемая для умасливания коммунистов нелепая риторика Жоспена, которую до него использовал Франсуа Миттеран, подтверждает выдвинутое Дрюоном обвинение в том, что некоторые французские политики готовы на все, чтобы заслужить благорасположение коммунистов.
Но есть смысл задаться вопросом, действительно ли коммунисты и их сторонники являются марксистами или марксистами-ленинистами? Правда ли, что коммунисты, например, до сих пор исповедуют диалектико-материалистические взгляды на исторический процесс, достигающий апогея в пролетарской революции и в создании социалистического общества, основанного на общественной собственности на средства производства? В каком смысле можно утверждать, что коммунисты все еще верят в классовую борьбу как в ключ к пониманию человеческих отношений и инструмент победы социализма? Заметим, что для настоящих коммунистов в «фашизме» плохо не то, что он против иммиграции (которая фашистов на самом деле никогда не заботила), и не то, что он возбуждает недоброжелательство к меньшинствам, происходящим из стран «третьего мира». Фашисты, согласно традиционным коммунистическим писаниям, ведут борьбу против рабочего класса и помогают обреченным капиталистам отсрочить победу социалистической революции. Короче говоря, фашисты рассматриваются как классовый враг, пытающийся нарушить исторический процесс и повернуть вспять развитие, ведущее к предопределенному свыше завершению всех классовых конфликтов в посткапиталистическом пролетарском обществе, которое будет основано коммунистическими вождями.
Эти традиционные коммунистические схемы, широко распространенные в 1930-х годах, когда фашизм был на подъеме, не имеют никакого отношения к нынешним европейским левым. Причина в том, что левые больше не являются марксистами и лишь время от времени вспоминают о социализме.
Если присмотреться к тому, какие законы проталкивают коммунисты в рамках левоцентристских коалиций – начиная с законов, запрещающих разжигание ненависти и направленных главным образом против европейского христианского большинства, законов, устанавливающих уголовную ответственность за попытки отрицать или преуменьшать преступления нацистского режима в публикациях или телепередачах, и заканчивая финансированием программ внедрения мультикультурализма, установлением дней памяти жертв нацистского режима, защитой прав гомосексуалистов и выделением государственных субсидий беженцам, – трудно понять, какое отношение все это имеет к марксистской революции. Добившись успеха на выборах, Грегор Гизи, бывший шпион коммунистического режима, не стал бороться за распространение восточногерманского коммунизма на Западе[13]. Он и другие давние сторонники коммунистов положили в основу Партии демократического социализма совсем другую политическую повестку дня, а именно государственную защиту прав гомосексуалистов, ослабление ограничений на въезд «политических беженцев», облегчение иммиграции для Zuwanderer[14] из «третьего мира» по сравнению с этническими немцами, желающими переселиться в Германию из бывшего Советского Союза. Партия Гизи вошла в городское правительство Берлина в союзе с Германской социалистической партией и социалистическим мэром Берлина Клаусом Воверайтом, гомосексуалистом-активистом, в политике которого нет ничего марксистского, несмотря на то что он и его партнеры по коалиции поддержали сооружение памятника марксистской революционерке Розе Люксембург, участнице неудачного восстания спартаковцев в 1919 году. Выбор героини характерен для социального радикализма политики Гизи и Воверайта. Польская еврейка, стоявшая на левацких позициях, Люксембург приняла участие в попытке уничтожить молодую Веймарскую республику и была убита военными, которые, как считается, после ее убийства выразили свои антисемитские эмоции. Люксембург была известна тем, что критиковала Ленина, которому, по ее мнению, не удалось совершить подлинно марксистскую революцию. Согласно ее толкованию, Ленин исказил революционный акт, поставив во главе событий партийный авангард. Так возник идеальный символ посткоммунистических левых: еврейская жертва, уничтоженная реакционными немцами за то, что пыталась воплотить в жизнь образцово чистое понимание революции. Но разве это прославление иностранной революционерки, ставшей «жертвой», имеет какое-либо отношение к марксизму или к традиционным программам коммунистических партий?[15]
