Волки тоже обходили стороной нежить, а вот медведи считали лакомым куском, норовя утащить мертвяка при удобном случае.

Отряд ускакал, вода потихоньку очистилась, и Тагира с лёгким недовольным бормотанием наклонилась к журчащей кромке и начала полоскать мою и свою тарелки, смывая с них остатки каши. В воде уже мелькнула спина некрупной рыбины, подхватывающей варёную крупу.

Я сидел на небольшом, поваленном временем стволе осины и отхлёбывал горячий отвар из ягод, а когда мимо меня прошла ещё одна девушка, покачал головой и недовольно вздохнул.

Бледная красотка, одетая в белое откровенное платье и окольцованная золочёным ошейником, зачерпнула ведро́м воду и вернулась в палатку, стоящую рядом с моей. Там жил мой нынешний напарник.

– Почему он не наденет на неё маску? – спросила Тагира, присаживаясь на бревно рядом со мной.

Смуглая девушка встряхнула тарелки и начала их протирать пучком чистой соломы.

– А ты знаешь, что он с ней спит? – с ухмылкой задал я встречный вопрос.

– С кем? С трупом? – застыла, уставившись на меня, Тагира, а несколько мгновений спустя плюнула под ноги. – Это же мерзко.

Я пожал плечами и скривился, мол, не пробовал, не знаю. Тагира же ещё раз плюнула под ноги. Что ей можно было ответить? Не знаю. Я бы так не смог.

Вздохнув, я встал.

– Некоторые думают, что война всё спишет. Мол, на войне можно то, что нельзя дома. Только это навсегда останется с тобой.

Речка как-то разом сделалась шире и глубже. Заросли камышей исчезли. Волны, тёмные, как нависшие над ними в одно мгновение тучи, встали почти в человеческий рост, а ветер начал срывать с их вершин брызги. Поляна под ногами тоже потемнела, закачалась и заскрипела досками. Растаяла в мираже воспоминаний Тагира.

Я стоял у самого борта галеры «Белая птица», положив локти на перила и вглядываясь в серую мглистую даль. Там, в стороне, шёл ливень, заливая стеной небесной воды какие-то скалы, не иначе остров, их тут много, а сюда ветром доносило лишь брызги. Про такой ливень говорят, что владыка неба высек огненным хлыстом гребцов на своей небесной галере, и те плачут от боли. Словно в подтверждение моих мыслей среди серых туч мелькнул ярко-белый бич-молния. А следом донёсся грохот от удара. Воздушные титаны-гребцы везли небесный мрамор для заоблачного дворца, который ежеминутно перестраивался по прихоти неугомонного бога миллионами незримых рабов.

Я стоял, одёргивая одёжу. Бордовую тогу гильдии я сменил на простую светло-серую, а поверх накинул зачарованный гидромантами плащ из тонкой шерсти. Он не намокал, словно натёртый воском, и не пропускал ветер. Очень дорогая, но при этом очень удобная вещь. Такой же набор выдал Мире, стараясь, чтоб багровый цвет не попадался на глаза во время отдыха. Впрочем, плащей с капюшонами было три. Свой непутёвый маяк я тоже не забыл.

Корабль шёл по морю уже третий день, отдаляясь от порта нашего городка. Погрузились мы буднично. Настолько, что вспоминать было нечего. Галера шла тяжело, загруженная тюками с тканями, вином и оловом. С нами путешествовала, помимо сенатора, какая-то небогатая матрона в сопровождении возрастной служанки. Имени я её не знал, да и не сильно старался пока узнать. А ещё была пара купцов, везущих живой товар для торгов в портах по пути следования корабля. Два десятка мужчин, закованных в кандалы, и если их не купят для личного пользования, то для таскания лечебной глины точно сгодятся.

Небо нахмурилось, стремясь стать таким же серым, как чушки того металла, что был нашим попутчиком. Ветер то ослабевал, то наваливался с новой силой, раскачивая судно.

Сзади пробежал матрос, неся в руках какой-то тюк. Капитан стоял рядом с рулевым на корме и что-то ему втолковывал, показывая ладонями. Я сначала нахмурился, ожидая неладное, но когда рулевой звучно заржал над какой-то пошлой шуткой, а капитан хлопнул его по плечу, выдохнул и направился в нашу каюту, расположенную на верхней палубной надстройке в числе прочих. Как только я, поглядывая на охрану сенатора, стоящую у соседнего помещения, открыл невысокую тонкую дверь, помещение встретило меня возмущённым голосом Миры.

– Дядя Ир, почему она только дёргается, словно больная пенной трясучкой?

Я поглядел на лежащую посередине крохотного помещения сушёную кошку. У той действительно лишь изредка судорожно шевелилась конечность, хвост или ухо. Порой она целиком вздрагивала, и этим всё дело ограничивалось.

– Ты неправильно задаёшь вопрос, – ответил я, мельком взглянув на забравшуюся повыше Таколю.

Рыжая северянка подтянула верёвки гамака, очутившись практически под самым потолком. Впрочем, тот и без того был низок, и хотя я не бился об него головой, но создавалось ощущение, что это вот-вот произойдёт. Широта и размах – это большая роскошь в море. Даже богатым гостям доставалась клету́шка три шага на пять, где есть место только для трёх гамаков, расположенных под ними тюков с вещами и походных сундучков, да небольшого столика на очень коротких ножках. Синейская манера сидеть на полу поверх жёстких подушек прижилась в морских странствиях, ибо нет боязни, что что-то опрокинется.

– А как ещё можно спросить, если она просто дёргается? – рассерженно спросила Мира.

Она надула щёки и губы и глядела на меня исподлобья.

– Нужно спрашивать так. О, великий учитель, дозволь пасть твоей смиренной ученице к твоим стопам в поисках мудрости.

– Не смешно, дядя Ир, – пробурчала Мираэль, надувшись ещё сильнее.

Я усмехнулся при виде такого зрелища, а потом всё же сжалился.

– Мира, ты прочитала свиток с синей лентой, который я тебе дал?

– Да, но ничего не поняла.

Я вздохнул и сел на пол, вытянув ноги и прислонившись к стенке каюты спиной. Через тонкую перегородку стали слышны звуки невнятного проклятия. Там располагалась каюта писца и доверенного слуги сенатора, и, видимо, старик отдал несуразные распоряжения кому-то из них.

– Нетленность мы изучим позднее, кошка и так не сплесневеет. Подъём зависит только от внутренних сил некроманта, а вот контроль требует воображения, постоянной практики и усердия. Показываю.

Я сделал вдох, накинул на кошку чары осветочения, а потом прямо на четвереньках подполз к жертве. Снова вдох и выдох. А затем лёгкое прикосновение к высохшей до состояния вяленой рыбки тушке заставило на её коже вспыхнуть паутину тонких нитей. Одни тянулись к частям тела животного, другие всплывали вверх, медленно колыхаясь, как водоросли на малой волне.

– Что это? – тут же сунулась вперёд Мира.

Она села на коленки, упершись одной рукой в пол, а второй попытавшись прикоснуться к сияющим нитям, но те проскальзывали между её пальцев, словно струйки дыма.

– Я подсветил нити контроля. Так проще с ними работать. Жёлтые – это их остатки в теле там, где раньше были жилки. Бывает, у живого среди ярко-белых нитей встречаются блекло-жёлтые. Например, в убитом зубе или отсохшей руке. Это значит, в теле уже есть неживой орган.

– А это что за блохи?

Мираэль показала пальцем на быстро бегущие по нитям янтарные искорки. Те проскакивали по паутине, рождаясь из ниоткуда, а потом исчезая в никуда.

– Это крупицы твоей воли. Но ты ещё не умеешь их усмирять, вот они и скачут туда-сюда.

– А как научиться?

– Ты прочитала свиток? Там всё написано было.

– Темнятство, – буркнула племяшка, недовольно нахмурившись. – Это долго.

– Учиться всегда долго, зато потом…

Я снова сделал вдох и провёл ладонью над иссушенным трупиком с пустыми провалами глаз и оскаленной пастью. Искорки замерли, а потом погасли. Кошка обмякла, уронив переставшие дёргаться лапки на доски пола. Крупицы моей воли вспыхнули яркими белыми звёздами, но не хаотичным месивом брызг на ветру, а выстроились равномерно и упорядоченно.

Следующим шагом я вытянул перед собой руку и растопырил пальцы. Искры метнулись вдоль кошачьего тела, словно невероятно быстрые муравьи, и сушёный зверь повторил за мной движение. Кошка вытянула лапу и выпустила когти на ней, а потом опустила лапу вниз и поцарапала доску.