Задержки сожрали остаток мая, весь июнь флот попусту гнил в гавани Ла-Корунья, где среди команд начались голод и болезни: большая часть провианта, хранившегося в бочках из сырой древесины, оказалась испорчена. Вот когда командование флота отыскало немало новых проклятий в адрес безбожного Дрейка, сжегшего весь запас выдержанных бочарных клепок в прошлом году!

В июле Армада, послушная воле Господа, вновь снялась с якорей.

Над мачтами реяли белые флаги с красными крестами. На знамени корабля герцога Медина-Сидония красовалась Пресвятая Богородица, распятый Христос и девиз: «Exsurge, Domine, et judica causam tuam!»[11], монахи молились дни напролет, и даже матросам настрого запретили поминать имя Господа всуе.

Увы, все эти старания пропали втуне.

Вдоль английского берега вспыхнули сигнальные костры: прибытие испанцев не осталось незамеченным. Ветер благоприятствовал англичанам. Благоприятствовали им и пушки: изящные английские корабли, старательно избегая абордажных схваток, плясали вокруг злосчастного врага, лупя по испанцам из длинноствольных орудий, однако оставаясь вне досягаемости испанских ядер. Точно псы, терзающие посаженного на цепь кабана, англичане преследовали Армаду до побережья Шотландии, а между тем беспощадному буйству штормов не видно было конца.

Шторма, шторма, шторма на каждом шагу!

Шторма трепали их и у Оркнейских островов, и близ берегов Ирландии, пока Армада с трудом, из последних сил ползла к дому. Из Лиссабона в Канал, вокруг всех островов Англии, Шотландии и Ирландии – куда бы ни взял курс флот, гнев моря и неба преследовал его всюду.

Мрущие от скорбута и тифа, обезумевшие от голода и жажды, матросы кричали что-то о лицах в воде и голосах в небе. Да, Господь был на их стороне, но море – против. От веку изменчивое, капризное, оно обратило к ним свой неумолимый лик, и все молитвы монахов не могли склонить его сменить гнев на милость.

А все из-за соглашения, из-за сделки, заключенной в чудесных подводных палатах, известных на суше лишь по сказкам подвыпивших моряков. Море повиновалось иным, неподвластным человеку силам, и силы эти, всегда равнодушные к людским страданиям, согласились, вопреки обычному беспристрастному нейтралитету, сыграть на стороне Англии.

Оттого небеса и разверзлись по их повелению, пока в воде, вокруг тонущих кораблей, без труда скользили, плясали на волнах странные существа, манившие людей за борт и увлекавшие их на дно. Многие – вспухшие, тронутые гнилью – вскоре были выброшены на берег Ирландии, но кое-кого подводные создания оставили при себе, для будущих увеселений. Трудно сказать, кому посчастливилось меньше – погибшим или же пощаженным.

В Испании, преждевременно торжествовавшей победу, звонили колокола, а Его Святейшее величество ожидал новостей о своей святейшей затее.

Тем временем в Англии королева еретиков, получая донесения от Дрейка и лорд-адмирала, воодушевляла народ речами об английском героизме.

Тем временем сквозь бурные воды Атлантики ковыляли домой остатки Великой армады, потерявшей захваченными либо потопленными половину кораблей, а с ними и все надежды Испании на покорение Англии.

Халцедоновый Чертог, Лондон,

18 сентября 1588 г.

В тот самый миг, как ствол черной ольхи сомкнулся за спиной, обличье смертной пало с плеч, точно сброшенный плащ, и Луна поспешила поглубже упрятать краюху хлеба в складках юбок. Да, те, кто захочет, вскоре узнают о ней и о том, откуда она взята, однако Луна спрячет добычу как можно надежнее. Прознай о хлебе придворные рангом пониже, и на пороге, в надежде вымолить хоть крошечку, соберется целая толпа.

Однако кое-кто мог учуять его запах: некоторые из дивных обладали отменным нюхом на бренное. Посему Луна поспешила к себе и первым делом, едва затворив за собою дверь, сунула хлеб в хрустальный ларец.

Надежно спрятав сокровище, она опустила руки на инкрустированную столешницу и обвела кончиком пальца контур рисунка – изображения смертного, преклонившего колени у подножия башни. Отчего-то художник предпочел изобразить величественное здание лишь частично, оставив зрителей гадать, какая из фей пленила сердце героя и ответила ли она на его чувства взаимностью.

Случалось порой и такое: отнюдь не все дивные обращались со смертными, точно с игрушками. Некоторые, наподобие домовых, верно служили людям. Другие дарили вдохновение поэтам и музыкантам. А кое-кто даже мог полюбить человека со всею неумирающей страстью дивного сердца – нечасто встречающейся, но оттого еще более сильной.

Однако в эту минуту Луне было совсем не до смертных – ну, разве что они смогут открыть ей путь к благоволению Инвидианы.

Опустившись на табурет, укрытый расшитой подушкой, она аккуратно, задумчиво принялась вынимать из волос драгоценные булавки и по одной выкладывать их на стол – сообразно течению мыслей.

Первая из булавок сверкала искрами звездного света, едва не нарушая границ дозволенного опальным придворным. «Дар», – подумала Луна. Редкая драгоценность дивных, прирученный смертный, или же ценные сведения. Нечто такое, что королева оценит. Простейший путь к милости вышестоящих – не только среди фей и эльфов, но и среди людей. Трудность состояла в том, что дары сыпались к ногам королевы дождем, и лишь немногие выделялись из общего ряда настолько, чтобы привлечь ее интерес.

Вторая булавка. Венчавшую ее головку украшали камешки цвета индиго – так называемые «морские сердечки». Увидев это, Луна судорожно стиснула пальцы: ко двору она одевалась в великой спешке и совершенно не обратила внимания на выбор булавок для закалывания волос. Заметил ли ее Видар? Счастье, если нет! Утратить расположение королевы из-за катастрофической сделки с морским народом – дело скверное, а уж носить в волосах дар обитателей глубин посланнице Халцедонового Двора – сквернее некуда.

Заметь это кавалерственная дама Альгреста – быть бы Луне изувеченной, а то и убитой.

Выложив булавку на стол, Луна заставила мысли вернуться к делу. Если не дар, то что? Возможно, устранение некоего препятствия? Победа над врагом? Но над кем? После казни смертной королевы скоттов посланник Дворов Севера в гневе покинул Халцедоновый Чертог, приписав ее гибель козням Инвидианы. Да, врагов в сей коалиции Благих и Неблагих монархов хватает – взять хоть дворы Чертополоха, и Вереска, и Можжевельника… однако, чтоб выступить против них, придется самой отправиться туда – в долгое, трудное путешествие, в конце коего ее не ждут ни союзники, ни другие средства достижения цели.

Что же до прочих врагов… Нет, заступить путь Дикой Охоте и остаться в живых глупо даже надеяться.

Со вздохом Луна вынула из волос третью булавку.

Серебряные локоны рассыпались по плечам, оставшиеся булавки со звоном попадали на пол, но Луна оставила их лежать, где лежат, и задумчиво смерила взглядом ту, что держала в руках, увенчанную снежинкой. Преподнести королеве желанный дар, либо избавить ее от помех на пути к исполнению желания… Что же еще?

Забава. Разумеется, королева холодна, жестока и бессердечна, однако ее можно развлечь. Особой ее любовью пользуются шутки, которые в то же время служат какой-то практической цели. Но даже без этого, развеселить королеву…

Да. Как ни тонка сия нить, больше цепляться не за что.

Повертев в пальцах увенчанную снежинкой булавку, Луна досадливо поджала губы. В общих чертах возможности ее были довольно очевидны. Самое сложное – перейти от замыслов к делу. Все, что ни приходило в голову, выглядело откровенно слабым, слишком уж слабым, чтоб принести ощутимую выгоду, а на большее недоставало средств. Вот он, тупик, порочный круг придворной жизни: у тех, кто в фаворе, больше возможностей добиться монаршей благосклонности, те же, кто впал в немилость, нередко обречены скатываться по крутой спирали неуклонно убывающей удачи все ниже и ниже.

Нет, это не для нее!