Бесцветные брови у Скелетона на миллиметр сдвигаются вверх.

– Гуманизм?

Скелетон, кажется, удивлен.

Словно в кабинет залетел немыслимый здесь майский жук, стал гудеть над нашими головами.

Но ведь удивить – это почти победить. И Андрон, не торопясь, объясняет, что наши… э-э-э… политические партнеры… акцентируются в переговорах по большей части на технологических инновациях. А это, как давно стало ясным, тупик. Делиться с нами своими технологическими достижениями арконцы не станут. Мы же сейчас хотим сосредоточиться на инновациях гуманитарных, прежде всего – как сделать так, чтобы эффективнее, качественнее стал сам человек. Вот что может арконцев действительно заинтересовать. Гуманитарные инновации, собственно гуманизм – это, если так можно выразиться, их слабое место, то, что они ценят выше всего. Арконцев шокируют масштабы насилия на Земле. Они считают, что уровень его недопустимо высок. И если мы сумеем грамотно задействовать данный регистр, то вполне можем рассчитывать на их содержательное внимание. Полагаю, что через две недели проект будет готов…

Андрон и сам не очень хорошо понимает, о чем говорит, но надеется, что течение слов породит в конце концов некую мысль. Или, по крайней мере, видимость мысли, семантический призрак, который потом можно будет оформить в проект.

Сейчас главное – выиграть время.

Остаться в кабинке лифта, пока еще продвигающегося на верхние этажи.

Ведь не случайно же он оказался именно здесь.

В кабинете, где на острие простого карандаша сконцентрирована настоящая власть.

Вместе с тем он чувствует в себе тревожную пустоту и очень боится, что ее также почувствует и Скелетон. Ведь за словами, которые он произносит, ничего не стоит, а Скелетон как раз и славится тем, что, словно рентгеном, просвечивает каждого человека насквозь.

И вдруг карандаш, нацеленный на него, опускается.

– Проект? – переспрашивает Скелетон.

– Да, проект…

Две или три секунды в кабинете царит настороженная тишина, а затем Скелетон откидывается на спинку кресла и чуть-чуть приподнимает уголки бледных губ. Согласно той же табличке – высшая степень административного одобрения.

– Ну что ж, тогда через две недели я жду от вас соответствующий документ…

«Что я ему такого сказал? – думает Андрон, идя по длинному коридору. – Что я ему такого сказал, что он при всей своей легендарной выдержке изменился в лице? Ведь, если говорить откровенно, я ему, в общем-то, ничего не сказал: набор случайных фраз, формально сцепленных между собой».

Он жмет руки и отвечает на приветствия встречных. Коридор за эти минуты претерпевает поразительные изменения. Сюда Андрон шел – ни одна муха не прожужжала: пустота, эмаль белых дверей, хранящих государственные секреты. Теперь же двадцатый, наверное, человек, вынырнувший из кабинета как бы по делу, со значением в голосе сообщает, что рад его видеть. Сколько искренних, доброжелательных восклицаний, сколько торопливо протянутых дружеских рук. Они уже знают, думает Андрон, приветливо улыбаясь в ответ. Прошло тридцать секунд, не больше, а они уже знают, что Скелетон мою работу одобрил. Прямо какие-то излучения просачиваются сквозь стены. Какие-то бюрократические нейтрино, распространяющиеся со скоростью света.

И не то чтобы ему это не нравилось. Нет, на данном этапе – это громадный карьерный плюс. Это гарантия, что в ближайшее время он не слетит. И все же внутри у него что-то ноет, что-то побаливает, будто воткнулась туда заноза, выточенная изо льда.

Андрон знает, что это надолго.

До тех пор, пока все не станет предельно ясным.

Вот только когда это произойдет?

«Так что же такое я Скелетону сказал? – думает он, направляясь к лестнице. Что я ему такое сказал, черт меня побери? Что я ему сказал? Ведь я же явно подкинул ему какую-то очень неплохую идею…»

«Инцидент первого дня», как он был назван впоследствии, до сих пор служит предметом ожесточенных дискуссий. Одни эксперты, видимо под впечатлением фильмов типа «День независимости», рассматривают его как прямую агрессию пришельцев против Земли. Дескать, арконцы сразу же попытались взять под контроль сознание большой группы людей, и не просто людей, а представителей властных и когнитивных элит, и через них навязать свою волю всем остальным. К счастью, им это не удалось. Земляне в подавляющем большинстве оказались устойчивыми к воздействию зомбирующего «психогенного поля». Зато теперь стали предельно ясны планы «галактических оккупантов» – они намерены превратить человечество в стадо покорных рабов.

Другие эксперты, напротив, считают, что это была лишь неудачная попытка тестирования. Арконцы попробовали таким образом выявить, насколько их психика совместима с психикой человека и можно ли на этой основе установить с людьми прямой (экстрасенсорный) контакт. Впрочем, в подтексте речь здесь тоже идет об агрессии, ведь тестирование, как оно было осуществлено, проводилось без ведома и разрешения реципиентов.

Обе точки зрения, хоть и были официально отвергнуты, но легли мрачной тенью на последующие события.

Сейчас трудно сказать, кому пришла в голову светлая мысль превратить первый раунд переговоров в торжественный и вдохновляющий церемониал, в общеземной Праздник Контакта между арконцами и людьми. Вероятно, здесь сработала компенсация за довольно-таки глупое стояние делегации Генеральной Ассамблеи ООН при посадке арконского модуля, когда к великому разочарованию всех, из него так никто и не вышел. (Арконцы в конце концов известили, что им необходимо время для адаптации к земной атмосфере.) Ну да это неважно. Подготовка к прибытию звездных гостей и без того была исключительно напряженной. Мы, и прежде всего наш Технический комитет, испытывали острейший дефицит времени. Согласно расчетам арконцев они должны были выйти на орбиту Земли всего через месяц после установления радиосвязи, и, кстати, группа физиков Массачусетского технологического института, исходя из расстояния от Земли до Марса, уже попыталась – в первом приближении, разумеется – нащупать возможные принципы движения инопланетного корабля. Я в физике мало что понимаю, и потому в данную проблему вдаваться не буду, зато видев многое своими глазами, могу твердо сказать, что Технический комитет, отвечающий за материальную сторону подготовки, с первой же отмашки флажка работал в режиме непрекращающегося аврала. В зоне прибытия (пятьдесят километров от Напалеба) монтировались ячеистые, как соты, огромные геодезические купола, возводились корпуса трехэтажных гостиниц для экспертов и технического персонала, оборудовался мощный центр связи, накатывались асфальтовые дорожки, высаживались вдоль них пальмы и цветники, копались рвы, укладывались трубы и кабели, создавался в отдельном секторе обширный транспортный парк, бурились артезианские скважины для воды. Воды у нас вообще катастрофически не хватало. Та, что начали качать из водоносных пластов, имела какой-то специфический минеральный состав, пить ее без сложной очистки было нельзя, она использовалась только для технических нужд. Из Напалеба, где были пробиты скважины к другому пласту, ежедневно прибывал громадный автопоезд цистерн. Все равно норма выдачи питьевой воды ограничивалась лишь четырьмя литрами в день. На жизнь, в общем, хватало, но, как я понимаю, нервировало нашу администрацию тем, что в случае каких-либо непредвиденных обстоятельств мы могли продержаться на аварийных запасах не более двух-трех суток.

Особое внимание, разумеется, уделялось самому сектору переговоров. Все две недели, прошедшие после посадки (и если бы не этот внезапный временной лаг, строительство не успели бы завершить), черный конус арконского модуля, первоначально едва высовывавшийся из песка, быстро рос и наконец превратился в гладкую сферу диаметром около девяноста метров и высотой около тридцати. Цвет его из зловеще черного стал серебристым, легким, будто отвердевший туман, а сам громадный бархан при этом исчез (физики говорили, что тут, наверное, работает «конвертер материи»). Так вот, по взаимному согласованию, метрах в пятидесяти от защитного поля, обозначенного яркой оранжевой полосой, был возведен шестигранный Павильон в виде ротонды: зеркальные, односторонние окна, кондиционеры, зал на семьдесят мест, начиненный аудио- и видеоаппаратурой. Чак Джабата (для меня к тому времени уже попросту Чак), профессиональный переговорщик, некоторое время работавший в ФБР (о чем меня тут же проинформировал Андрон Лавенков), объяснил, что это так называемый «показательный жест»: арконцы, видимо, изучили дипломатические протоколы Земли и таким образом демонстрируют нам равенство обеих сторон. Если бы они пригласили нас под Купол, к себе, то это выглядело бы как «побеждённые» являются к «победителю». Если же переговоры ведутся на земной территории – то есть, напротив, арконцы сами являются к нам, – то это означает, что они признают суверенитет Земли. Так что Павильон был возведен неспроста, и неспроста от Купола, точнее от границы защитного поля, была к нему пристроена округлая стеклянная галерея, по которой арконская делегация должна была каждый день проходить.