А погибший… что ж, ему отмерялось его же мерой. Родноверы поедали печень убитых врагов, каковыми провозгласили всех, кто не разделял их языческий культ. И чем, в таком случае, они лучше кикимор, которые всего лишь следуют инстинктам? Разве, тем, что кикиморы жрут молча, без затей, а их двуногие родичи обставляют этот процесс камланием и прочими ритуалами.

Стараясь не поворачиваться спиной к угрозе, Сергей обошёл место кровавого пиршества и пошёл прочь, по Дубининской. Отойдя шагов на сто, он остановился и осмотрел добычу. АКМ, в меру потёртый – видно, что сожранный родновер любил оружие и тщательно за ним ухаживал.

«Ну что, сынку, помог тебе твой автоматик? Говорят же умные люди: «Лес не тир и не передовая, тут, прежде чем стрелять, надо сперва подумать – а стоит ли? И уж тем более, когда у тебя в руках не двустволка, а такая вот машинка».

На дереве приклада красовался тот же знак, что и на скальпе покойника. На обратной стороне имел место знак волчьего крюка, а на шейке ложи владелец автомата прорезал ножом пять глубоких бороздок.

«Что ж, всё правильно. Кикиморы встретили своего».

Можно, конечно, продать автомат – на рынке Речвокзала за него дадут полторы-две сотни жёлудей, а на базарчике возле ГЗ – так и все три. Но…

Рядом мостовую рассекал широкий разлом. Мутная жижа, заполнявшая его, булькнула, принимая смертоносную железяку. Егерь старательно вытер ладони пучком травы, словно избавлялся от въедливого запаха, и зашагал по тропе, в обход полуразрушенного здания вокзала.

Задание показалось несложным: выбраться наружу через сектор «В», предъявив пропуск охраннику, скучавшему возле крупнокалиберного пулемёта, пересечь двор, миновать наружную проходную. Пройти через автостоянку, перебраться через узкий каньон, в который превратилась улица Менделеева, и расставить на противоположной стороне десяток дырчатых алюминиевых ящичков, воткнув возле каждого арматурину с красной тряпкой.

И всё. По прямой – жалких три сотни метров. Егора даже огорчило, что его первая полевая операция оказалась такой ерундовой.

Но на деле всё оказалось не так просто. Подлесок, бурно полезший из-под земли после ночного ливня, неузнаваемо изменил тропки, в изобилии протоптанные вокруг Главного здания. В двух десятках шагов от выхода тропу преградил ряд высоченных, в полтора человеческих роста, грибов с вытянутыми вверх сморщенными шляпками. Эти сморчки-переростки македонской фалангой встали на пути к коробке проходной, и обойти их не было никакой возможности.

«Вот тебе и экспериментальная микология… – ругался Фомич, рассекая белёсые, ножки, усеянные бледно-лиловыми пупырями. – К бениной маме такие эксперименты, я лучше в кладовщики попрошусь…»

С первых же шагов они промокли насквозь – не помогли и плащ-палатки, наброшенные поверх рюкзаков. Дождь давно прекратился, но струйки воды с ветвей, с листьев, со шляпок грибов, обдавали с ног до головы при каждом шаге. Трава, высокая, ярко-зелёная, вылезшая сквозь раскрошенный асфальт, тоже насквозь пропиталась влагой.

Бывшую автостоянку)по уверениям Фомича, вчера ещё проходимую) перегораживали два рухнувших крест-накрест толстенных дерева. Преодолевать такое препятствие поверху желания никто не выказал, а дорога в обход заняла не меньше часа – сквозь сплошной бурелом, густо затянутый проволочным вьюном, под рюкзаками с контейнерами и связками шестов.

Дощатые мостки смыло ночным паводком, но одна из ветвей упавшего великана удачно легла поперёк каньона. По ней-то они и перебрались через провал, избежав утомительной и рискованной возни с верёвками. «Ничего… – ворчал Фомич. – Мичуринцы к вечеру починят, им же надо как-то ходить на рынок ГЗ?» На вопрос Егора «кто такие мичуринцы?» заслуженный лаборант объяснил, что так называют фермеров из посёлка на территории Ботанического сада МГУ. «Груши у них – объедение! – причмокнул Фомич – И других фруктов полно – ананасы там, фейхуа…»

С контейнерами покончили быстро, благо, на той стороне подлесок разросся не так буйно, уцелела даже тропка, протоптанная вдоль ограды Ботанического сада. Воткнув последний шест, напарники решили перевести дух перед возвращением.

Фомич пошуровал древком рогатины в траве – не притаилась ли там какая-нибудь кусачая пакость? Сел на ствол поваленной липы (нормальной, не великанской), извлёк из кармана кисет и свернул самокрутку.

– Вот так оно и в Лесу и бывает, стажёр. Сегодня есть тропа, а завтра – такой бурелом, что лешак ногу сломит. Поди, угадай!

Егору хотелось обматерить напарника за то, что тот поленился подняться на башенку корпуса «М» и оттуда, с верхотуры, осмотреть маршрут. Тогда бы и гадать не пришлось – знали бы точно, где и какие препятствия их ждут. Но портить отношения с коллегой не стоило. Хотя бы, до конца стажировки.

– Классная штука! – он показал на рогатину Фомича. – А мне такую даже не предлагали.

Инструмент, и правда, был хорош. Полутораметровое древко заканчивалось лезвием, вроде длинного, широкого ножа с толстым обушком – оно с одинаковой лёгкостью рассекало и завесу проволочного вьюна, и ножки гигантских сморчков, и перепутанные ветви.

– Это не со склада. – пояснил лаборант. – Один егерь, известный в Лесу человек, подарил нашему Шапиро. Только он сам из ГЗ носу не кажет из-за эЛ-А, вот и даёт мне. Это здешняя, лесная придумка, наподобие якутского копья «пальма». Удобная штука, дорогу в подлеске прорубать – лучше не придумаешь.

Сам Егор сражался с буреломом при помощи мачете – обычной рессоры, выпрямленной, заточенной и снабжённой деревянной ручкой. Мачете выдал перед выходом прапор-завхоз, и долго наставлял на предмет бережного отношения к казённому имуществу.

– Где бы и мне такую добыть? На рынке?

Он собирался заглянуть туда после вылазки – прикупить на ужин местных «фермерских» продуктов.

– На рынке ты пальму не найдёшь, – разочаровал лаборант. – Работа лучшего в Лесу мастера. Бич – это егеря так зовут – говорил, что его кузня стоит на железнодорожном мосту, и туда не всякого пускают, а только своих, знакомцев. Ты лучше нож хороший купи, твоё-то барахло годится только банки открывать.

И пренебрежительно ткнул пальцем в штык-нож. Ноготь у лаборанта был тёмно-жёлтый, табачный.

– Закуришь?

Егор принюхался к дыму.

– Травка?

– Зачем? – удивился Фомич. – Обычный табак. Челноки таскают с Филей, тамошние фермеры выращивают. Дурь нужна – поспрошай на рынке, там её полно, всякой. Но если надумаешь брать табак – спрашивай только филёвский, он самый забористый. Ну и травка у них тоже ничего, вштыривает.

– Что, так прямо, в открытую, и торгуют?

– А чего скрывать-то? Нет, поначалу, конечно, запрещали, но когда выяснилось, что здешние наркотические средства не вызывают привыкания – бросили. Только я тебе не советую. Шапиро крепко этого не одобряет, узнает – уволит без второго слова.

– Но если местная наркота не даёт привыкания, её же за МКАД с руками оторвут! Все жители Леса озолотятся!

Фомич плюнул в ладонь, затушил самокрутку и хозяйственно припрятал окурок в кисет.

– А на кой ляд им это? Деньги здесь никому особо не нужны, золота и камешков в квартирах и ювелирках столько, что за сто лет не выскрести. Всё, что нужно, людям даёт Лес, а чего не хватает – можно поискать в брошенных домах. Или на рынке выменять. К тому же, большинство замкадных товаров в Лесу бесполезны.

– И всё же – не понимаю! – продолжал упорствовать Егор. – Это же золотая жила! Наверняка должен быть способ…

– Штука в том, что привыкание-то есть, но не к наркоте, а к самому Лесу. Это называется «Лесной Синдром» или «Зов Леса». В какой-то момент замкадника, подсевшего на лесную дурь, начинает мучить депрессия и сильнейшие головные боли. Кстати, то же самое относится не только к наркоте, но и к лекарствам и всяким там биоактивным добавкам, произведённым из лесных компонентов. Медицина тут бессильна, единственный выход – не удаляться от Леса. А лучше вообще перебраться сюда.