Вместе с убогими мужчинами стояли не менее противные, с ног до головы разукрашенные леди. Сразу бросалось в глаза, как увлечённо они что-то обсуждали. Каждая пыталась, в ущерб остальным, как можно правдоподобнее искривить своё лицо в гримасе удивления или досады, чтобы пролить свет на волнение, вызванное в ней очередной сплетней. Недалеко ушли и мужчины, которые всё норовили сразить друг друга какой-нибудь дилетантской чушью и наигранным остроумием. А какие лица они при этом делали! То была неописуемая игра жестов и намёков, подковёрные страсти во плоти! Они напрягали брови и двигали ими, прикрывая то один глаз, то другой, хмурились, кивали, размахивали своими пухлыми ручонками, пытаясь подчеркнуть особый смысл вещей абсолютно бессмысленных. Таков был контингент. Ну и конечно же, глыбы в военной одежде, охранявшие всю эту свору, также были там. У особой строгости их лиц могли быть две причины, и обе они казались мне весьма правдоподобными. Первая заключалась в том, что они, по большему счёту, являлись циркачами, достойными всей остальной публики. Уж очень много кичливости выражали их лица. Вторая вероятная причина объясняла всё не хуже первой. Скорее всего, в стражи набирали самых отсталых. Этим живым автоматам и впрямь нечего было выражать, кроме тупой суровости камня, которому по природе чуждо всё человеческое. Но говорить они всё же умели, тут было не поспорить. Может, и не все были способны на это, но мой сопроводитель – без сомнения, ведь он сказал своему повелителю спустя некоторое время после нашего прихода: «Мой Инэптас, у нас новичок». Сказано это было в тот самый момент, когда сидевший на троне парниша наконец дослушал своего прислужника. По всей видимости, как раз этого и дожидался страж, боясь лишний раз побеспокоить своего капризного Бога. И как выяснилось далее, он не ошибся в своих опасениях, Инэптас весьма неохотно отвлёк своё внимание от слуг. Его лицо исказило презрение, а глаза, сверкнув, оглядели сначала стража, после чего уставились и на меня. Какое-то время он так и глазел на меня, находясь в непонятном оцепенении, после чего махнул рукой своему слуге, и тот подал ему золотистый бокал. Его глаза снова въелись в меня и он сказал: «Новая кровь – всегда хорошо!» Отпив немного из бокала, он продолжал: «Ну что ж, не стар! Разве что худ… Думаю, для мытья палубы сойдёт. Корабль принимает вас». Сказано это было, впрочем, как и всё остальное, с неприкрытой усмешкой. «Как вы сказали? – спросил я растерянно. – Корабль?» «Закрой свой рот, – молниеносно отрезал стражник. – Инэптасу можно задать вопрос, только если он того пожелает». «Не беда, притерпится, – нахмурившись, но всё с той же усмешкой сказал Инэптас. – А теперь за работу!» Я снова был схвачен и уведён.

На этот раз переход был мной почти не замечен, и, быстро кончившись, лабиринты коридоров выпустили меня наружу, на чистый воздух, а страж тотчас скрылся за захлопнувшейся дверью. Принявшись осматриваться, я обнаружил перед собой огромную палубу, заваленную кучей нагромождённых друг на друга коробок и людей. Со стороны всё это напоминало беспрерывное кишение муравьёв или, скорее, измождённых, вымученных чрезмерным копошением червей. Скучное зрелище тотчас оттолкнуло меня, и, ища взглядом спасения, я поднял голову и был потрясён увиденным. Я замер в восхищении, оказавшись поглощённым безграничной голубой далью. Волнение перебило дыхание и спутало мысли. «Поразительно, что как далеко бы ты ни всматривался в эту красоту, ей всё же не будет конца…» – подумал я и устремил затем свой взгляд вниз, влекомый желанием увидеть не менее прекрасную синюю ширь. К моему большому огорчению, море лишь слегка показывалось за снующим скоплением разнородного хлама. «Ах, если бы не это судно и его борт, они всё портят!» – с печалью в сердце проговорил я про себя.

Так как страж оставил меня одного, я решил воспользоваться выкинутым судьбой на мою долю случаем и зашагал вперёд, охваченный жаждой подойти поближе к краю, чтобы получше разглядеть море. Однако некто окликнул влекомого миром, не успей я сделать и шага: «Молодой человек! Куда это вы собрались?» Не зная, что делать в подобном положении, я замер. «Может, это он вовсе не мне? Ну право, почему нельзя оставить меня в покое! Нужно было скорее уходить в ту же минуту, когда я оказался предоставлен сам себе! Видимо, теперь придётся расплачиваться за свою бестолковость…» «Да-да, юноша, это я вам. Обернитесь и обнаружьте меня прямо позади вас», – наверняка распознав мою реакцию, прибавил он. Повернувшись, я увидел шагах в одиннадцати от себя мужчину среднего возраста, среднего роста, и если бы можно было описать лицо словом «средний», то именно так я бы и поступил. Прямой как палка, он был воткнут в землю, и ветер, трясший меня из стороны в сторону, не оказывал на него никакого заметного влияния. Будто не существовало вовсе ветра, и Корабль не покачивало то туда, то сюда – так стоял он. Вдобавок ко всему его форма и фуражка вызвали во мне необъяснимые отторжение и неприязнь. Не понравился он мне сразу, от этого господина веяло какой-то душной казёнщиной, пропитывавшей весь его образ, а губы будто выжидали своего часа, чтобы воскликнуть: «Разве не является жизнь работой? А работа радостью? А наивысшая радость не заключается ли в том, чтобы работать сообща и на благо других? Может ли вообще человек прожить без работы? А если и может, то смеет ли называться человеком?! Служение есть отрада человека! Служение чему-то большему, чем он есть сам по себе, – это отрада человеческой, раболепной души!» «Ох уж эти люди, не знающие, что же на самом деле важно! Сорванцы, сбивающиеся в кучи послушной черни и превращающие жизнь друг друга и всех остальных вокруг в формалистский тлен!» – сетовал я про себя.

Так как больше ничего не оставалось, я зашагал в его сторону. Подойдя, я тут же попал под целый шквал вопросов, загонявших не иначе как в тупик. «Куда это вы направлялись?» – быстро спросил он. «Куда направлялся? Я хотел посмотреть на море, только и всего», – растерянно ответил я и увидел, как его лицо налилось недоумением. «Зачем же это? Что толку на него смотреть?» – с явным подозрением и негодованием донимал он. «Не знаю, я… я думаю, оно очень красивое, и потому хотел взглянуть», – прерывисто ответил я, не в силах подобрать нужных слов. «Вы вздумали смеяться надо мной, молодой человек?!» – захлёбываясь возмущением, прокричал он. «Нет-нет, что вы! Я ведь просто… – Едва успел я начать говорить, как он перебил и продолжил вопить: – Думаете, можно вот так вот надо мной подшучивать?! Я, знаете ли, главный на этой палубе, а вы, между прочим, мой подчинённый! Вы… вы… – прорычал он сквозь зубы. – Имя! Ваше имя! Я даже не знаю, как к вам обращаться! Вы! Как вас зовут, чёрт возьми?!» «Я не знаю…» – нерешительно пролепетал я. «Учитесь чётко отвечать на поставленные вопросы, молодой человек! А звать я вас буду… – промолвил он и, сделав задумчивое лицо, умолк. Размышлял он долго, что и неудивительно для человека, который только и умеет раздавать приказы да находить причины для возмущения. Через некоторое время лицо его изменилось, наполнившись каким-то бойким самодовольством, и он отчеканил: – Звать вас будут Сигниф. Да! Сигниф! Ну так что же, Сигниф, будем работать?» «Эмм…» Его быстрая, громкая и строгая речь окончательно сбила меня с толку. Запутавшись в мыслях и не найдя что ответить, я стоял как вкопанный и ждал его реакции. «Правильно, молодой человек, делаете, что молчите. И это, конечно же, потому что вы понимаете, что данный вопрос не требует вашего ответа и решать здесь буду только я, а я говорю вам, что вы должны живо приняться за работу! Один из моих ребят введёт вас в курс дела. Так, дайте-ка подумать». Он сгустил брови и снова принялся раскидывать своим небольшим умом. Тут вдруг неожиданно он прокричал: «Сервус! Сервус! А ну мигом сюда! Куда делся этот болван?» «Я здесь!» – послышалось тотчас откуда-то издалека.

Уже через пару мгновений перед нами стоял высокий и чрезвычайно худой мужчина. Всё его тело говорило о какой-то таинственной болезненности. Костлявые руки длинились почти до самых колен, которые, в свою очередь, были слегка вогнуты внутрь и будто притягивались друг к другу, пытаясь сблизиться. Одетый в лохмотья, он производил ужасное впечатление. Хуже всего дело обстояло с лицом. Из-за изрядной исхудалости щёки впали, да и, в общем, кожа очень плотно облегала череп, невольно порождая мысль о том, что её натянули. Тёмные длинные волосы спадали вниз густыми прядями, между которыми проступала лысина, кое-где виднелась седина. Но что поражало больше всего, так это эмоции, бороздившие его лик. Я отличил среди них страх и волнение, но более отчётливо выделялся некий энтузиазм преданного пса, ожидающего, пока хозяин кинет ему кость.