Я очень хорошо помню то утро, когда не стало Матери.

– Я ухожу сегодня, – улыбнулась она мне так, словно речь шла о походе к Речной Деве за добытыми ею ценностями.

Я тогда даже не поняла, о чём идёт речь. Лишь улыбнулась ей в ответ, мимоходом обратив внимание на то, как сильно обострились на её лице морщины. Обычно их не было видно. Несмотря на многовековой возраст, у Матери было гладкое, почти фарфоровое лицо. Ей нравилось сохранять иллюзию молодости, хотя, как я знаю, обычно это не принято.

– Я ухожу, – повторила она настойчивее. – И теперь лесной Ведьмой, Исполнительницей Желаний и Хранительницей Времени, будешь ты.

В этот момент я всё поняла. Мне захотелось заплакать – как человеку, как маленькой девочке. Но я не смела. Мне не престало плакать. Особенно, когда Старшая Хранительница Уходила. Мы никогда не оплакивали друг друга – памятуя о цепи перерождений, памятуя о переходе Дара.

К тому же, меня к этому уже готовили ни одно десятилетие. Я не помнила, сколько времени прошло. Но на тот момент я всё ещё была слишком молода, чтобы занять место Матери.

Однако, видимо, ей уже было невмоготу. Века жизни делают смазанными и нечёткими любые раны, разочарования, сожаления и потери, а шрамы всё равно остаются с нами навсегда. До тех пор, пока…

– Можно ли подождать ещё немного? Я бы хотела ещё чуть-чуть побыть твоей ученицей.

– Нельзя, нельзя. Мне пора уходить. А тебе пора приступать к работе. Мы не можем спорить со Временем. Как моя преемница, это ты должна знать лучше всего.

И я знала. Время мудро, но безжалостно. Оно дарит надежды, мечты, планы. Оно уносит беды в далёкие дали и помогает менять взгляды. Но оно может быть и разрушительно. Оно дарит нам воздушные замки – и оно же их отнимает.

Руки матери, которые нежно поддерживали меня всё это время, начали разжиматься. И, даже когда она провела рукой по моему лбу, это было похоже на прикосновение ветра.

– Будь справедлива и искренна, – прошелестела Матерь. – Распоряжайся Даром мудро, но так, как считаешь правильным.

Мне было, о чём задуматься, но именно эта фраза вызвала у меня замешательство. Ведь если я хочу распоряжаться мудро, то это и будет правильно? И если я что-то восприму «правильным», то оно и должно быть мудрым?..

– Прощай.

Отпустив это слово, как букет цветов перед покойным, Матерь вышла из нашего домика на улицу. Дверь за ней осталась открыта. И я могла видеть, как Матерь поднимает лицо к свету извечной луны. Свет выбелил её лицо – и фарфор на нём начал скукоживаться. За несколько секунд лицо избороздили многочисленные складки морщин, кожа стала похожа на жухлый лист, а зачем обнажился череп.

Она обернулась в мою сторону, посмотрев на меня пустыми глазницами – и я поняла, как действительно выглядит Время. После этого Матерь рассыпалась в прах.

Дверь захлопнулась. И я осталась одна.

Я осталась стоять в нашем домике, словно всегда жила здесь только одна. Пространство было полно вещей, которые моя предшественница часто использовала, но не было ничего личного, ничего, что говорило бы о ней. Ничего, что показало бы её характер, интересы, сущность. Ничего.

И когда в небытие уйду я, оставив вместо себя юную преемницу, после меня тоже ничего не останется.

Я должна была ответить на её прощание. Это были бы не просто слова – это стало бы своего рода завершением ритуала. Переходом. Той дверью, которая действительно бы отделила нас друг от друга. Но я медлила.

Можно ли добровольно позволить отсечь кусок от себя? Можно ли добровольно отдать часть души? Можно ли отказаться от того важного, что составляет твою жизнь? Для меня это было совершенно невыносимо.

Потому нужные слова, всего два слова, застряли у меня в горле. Или зацепились за кончик языка. В любом случае, они не хотели вылетать наружу.

Что останется, если я попрощаюсь сейчас? Хранительницы Времени специально не оставляют после себя ничего, что могло бы напомнить о них. После их полноценного ухода начинают исчезать даже воспоминания о них у тех, кто когда-то их знал. Так что, если я произнесу слова прощания, то даже призрака Матери рядом со мной не останется.

Но есть ли толк оставлять призраков?..

Да, Время неумолимо. И каждая секунда, которая проходила с момента растворения Матери в пространстве, жгла меня, словно тычок раскалённого металла. Время требовало отпустить, требовало произнести слова. Даже если это будет гораздо больнее. В сто раз больнее.

Я должна была это сделать.

Я закрыла глаза. И собирала все многолетние воспоминания о матери, которые у меня были. Каждую её похвалу и улыбку. Каждую её недовольную фразу и нахмуренные брови. Завитки волос и складки платья, тонкие руки, мудрые наставления, глубину голоса. Хаотично упаковывала десятки лет в несколько минут, которые всё ещё у меня были. Я пыталась напиться всеми этими воспоминаниями разом – как путник, у которого остался лишь последний глоток воды в сухой пустыне.

Это бы мне не помогло. Но создавало иллюзию, что поможет. Что будет не так больно. Как засунуть в рот ложку варенья перед тем, как тебе прижгут ранку.

Ещё одно воспоминание, ещё, ещё… Воспоминания убегали сквозь мои пальцы, словно это действительно была вода. Я пыталась не упустить ни одного, но, перебирая, путалась. Параллельно я представляла, как готовлюсь разом оторвать клейкий листовичный пластырь с заживающей ранки. Оторвать – и выбросить. Это будет мгновенная и резкая боль. Но потом она пойдёт на затухание. Да, пойдёт.

Просто тут затухание будет дольше.

Я поняла, что всё-таки плачу.

Зажмурилась, приготовившись. Последние минуты – позавчерашний, вчерашний, сегодняшний день – проносились уже медленнее. Я помнила их лучше всего. К тому же, они приближали меня к концу.

Последняя секунда. Та самая, когда растворяющееся лицо матери на моих глазах превратилось в череп. Та самая, когда её тело и душа начали исчезать в воздухе.

Пора.

Я вдохнула. Мой рот открылся. И слова, которые прозвучали в воздухе, показались мне почти материальными. Жгучими, острыми и невыносимыми.

– Прощай, Матерь.

В моей руке материализовалось ожерелье с кулоном в виде змеи, пожирающей саму себя. Раньше оно было у матери, но теперь было даровано мне, пусть и изменённое по виду под меня. Это означало, что Дар теперь мой.

Теперь мы со Временем связаны навечно.

* * *

Лепестки одуванчика всё своё время проводили вместе – именно потому они и были так дружны.

Ночами и в неприятную холодную погоду они близко-близко жались друг к другу, а в ясную и тёплую – тянулись к солнцу, наслаждаясь его лучами и согреваясь. Так они вместе делили радости и беды, оставаясь частью одного целого.

Как же хорошо им было вместе! Каждый яркий жёлтый лепесток знал все другие лепестки и очень этим родством гордился. Они все были друг для друга равны по значимости. Но среди них были три особенных лепестка, которые росли друг к другу ближе всех остальных.

Эти три лепестка часто и подолгу о чём-то шептались и хихикали, поддерживали друг друга во время жестокого ветра, делились тайнами и секретами. Они могли обсуждать трудолюбивого муравья, который пробегал мимо с найденным семечком. Они могли подшучивать над пролетавшей рядом пчелой, которая сердито жужжала им в ответ. Они могли восхищённо рассматривать облака на далёком небе, предполагая, на что похоже каждое из них. Им было вместе лучше всего.

Единственное, что их тяготило – это знание, что скоро они вынуждены будут разделиться.

Они с самого своего рождения ведали, что, когда время придёт, им нужно будет обратиться в семяносные парашютики. И, конечно, исполнить свой долг – донести семя до земли, где оно должно будет превратиться в новый одуванчик, у которого будут уже свои лепестки. Через это проходил каждый лепесток с момента появления на земле таких одуванчиков. И эти три лепестка не были против. Однако им отчаянно не хотелось расставаться друг с другом. Все остальные лепестки относились к этому спокойно. Но не эти трое.