Мама поворачивается к нам, руки у нее в муке.

– Нам надо в деревню.

– Там появился чужак, – бросает Отто, глядя в чашку. – Бродил прошлой ночью.

Чайник у меня в руках накреняется, и я едва не обливаюсь кипятком.

– Чужак? – переспрашиваю я, перехватывая чайник покрепче. Значит, мне не приснилось! Там и правда кто-то был.

– Я хочу знать, что он здесь делает, – добавляет дядя.

– Он все еще здесь? – я безуспешно стараюсь, чтобы в голосе не слышалось переполняющее меня любопытство. Делаю глоток чая и обжигаю нёбо. Коротко кивнув, Отто залпом допивает кофе. Я не успеваю удержаться, и с языка срываются вопросы.

– Откуда он появился? С ним кто-нибудь разговаривал? – выпаливаю я. – А где он сейчас?

– Довольно, Лекси, – слова Отто льдом врезаются в тепло кухни. – Это сплетни. Слишком много болтают. – Он меняется у меня на глазах, распрямляется, становится выше, превращается из моего дяди в Защитника Ближней, словно титул добавляет ему роста и веса. – Я и сам пока не знаю, кто этот незнакомец, откуда он и кто предложил ему кров, – продолжает он, – но намерен это выяснить.

Значит, кто-то предложил ему кров!.. Я прикусываю губу, чтобы скрыть улыбку. Могу поспорить, что знаю, кто прячет чужака. Но хочу узнать почему. Я глотаю обжигающий чай (хотя от такого кипятка болит все до самого желудка), лишь бы поскорее убежать. Я должна проверить, права ли я. А если права, хочу попасть туда раньше дяди. Отто отодвигается от стола.

– Иди, не жди меня. – Мне удается изобразить невинную улыбку.

Отто отрывисто смеется.

– Нет, это вряд ли. Не сегодня.

У меня вытягивается лицо.

– Почему? – спрашиваю я.

Отто хмурит брови.

– Я знаю, что у тебя на уме, Лекси. Ты хочешь сама на него поохотиться. Я тебя насквозь вижу.

– Ну и что? Я – дочь своего отца.

Отто мрачно кивает.

– Это ясно как день. Иди, собирайся. Мы все пойдем в деревню.

Я поднимаю бровь.

– Разве я не готова?

Медленно Отто склоняется над столом. Его темные глаза сверлят меня, будто взглядом можно задавить, пригвоздить. Но дядин взгляд не так силен, как мой или мамин, и не может столько всего выразить. Я спокойно смотрю на Отто, дожидаясь последнего акта наших утренних ритуалов.

– Сними этот нож. Выглядишь, как дурочка.

Ничего не отвечая, я доедаю хлеб и оглядываюсь на маму.

– Я подожду вас во дворе.

Я выхожу, и кухню заполняет бас Отто.

– Ты плохо ее воспитываешь, Амелия, – грохочет он.

– Твой брат считал нужным учить ее своему ремеслу, – замечает мать, ловко упаковывая хлеб.

– Нет, Амелия, это не нужно и неправильно. Девушке, тем более ее возраста, не следует вести себя, как мальчишка. Не думай, что я не видел башмаки. Это ничем не лучше, чем бегать босиком. Она ходит в деревню на уроки? Елена Дрейк умеет шить, готовить и собирается… – Я так и вижу, что он запускает руку в свою темную шевелюру, потом проводит по лицу и бороде, словно умываясь. Он всегда так делает, когда волнуется. Неправильно. Неприлично.

Задумавшись, я перестаю прислушиваться, а во дворе откуда ни возьмись появляется Рен. Она и впрямь как птичка. То вспорхнет, то сядет. Хорошо еще, что она такая шумная, иначе ее внезапные появления пугали бы.

– А куда мы идем? – беззаботно щебечет она, обнимая меня.

– В деревню.

– Зачем? – Выпустив мое платье, она отодвигается, чтобы видеть мое лицо.

– Хотим тебя продать, – говорю я с серьезным видом. – А может, просто так отдадим.

Но не удерживаюсь и улыбаюсь.

Рен хмурится.

– А мне кажется, не за этим.

Я вздыхаю. Рен кажется такой беспечной, просто сгусток света и веселья, но ее не проведешь, как другого пятилетнего ребенка. Она поднимает голову, смотрит вверх, и я тоже оглядываюсь. На небе собираются тучи, плывут куда-то, как и каждый день. Странники – так их называл отец. Он говорил, что они отправляются в паломничество. Я высвобождаюсь из ручонок Рен и, отвернувшись, гляжу в другую сторону – на дом Отто и дальше, на холмы, на нашу деревню. Мне хочется поскорее оказаться там, проверить, верна ли моя догадка о незнакомце.

– Идем! – окликает нас дядя. Мама следует за ним по пятам. Отто снова пристально смотрит на мой нож, но только бурчит что-то себе под нос и выходит на дорогу. Я улыбаюсь, идя за ними.

Наша деревня имеет форму круга. Она не обнесена крепостной стеной, но все и так знают, где проходит граница. Между домами вьются каменные стены – невысокие, мне по пояс, они до половины заросли травой и бурьяном. Стены огибают теснящиеся между холмами и полями группки домов и, наконец, приводят вас в центр Ближней. Здесь дома стоят почти вплотную. Там, в центре, полно швей, плотников – тех, кому удобно работать бок о бок. Большинство обитателей деревни живут ближе к центру. Никто не горит желанием перебираться к пустошам. Только несколько домов, вроде нашего и дома сестер Торн, рассеяны по окраинам, на самой границе, где Ближняя переходит в пустошь. Говорят, на окраине селятся только охотники и ведьмы.

Вскоре показывается самая густонаселенная часть деревни. Дома теснятся друг к другу – каменные, отделанные деревом, под соломенными крышами. Те, что поновее – более светлые, а старые, изъеденные ветром, потемнели и обросли мхом и лишайником. Между ними, вокруг и вообще повсюду тянутся узкие, утоптанные дорожки.

Я издалека вижу, что в центре Ближней собралось много людей.

В таком маленьком местечке новости распространяются мгновенно.

Когда мы добираемся до площади, там уже собрались почти все жители, перешептываются, обмениваются слухами. Они собираются в центре, потом разбиваются на группы поменьше, еще меньше… Словно тучи в небе, только наоборот. Отто оставляет нас – он должен найти Бо и других своих людей, отдать им какие-то распоряжения. Мама видит других матерей и устало машет им рукой. Она выпускает руку Рен, и сестренка тут же устремляется к толпе.

– Присматривай за ней, – говорит мне мама, уже не глядя на нас, и плавно скользит к женщинам.

У меня совсем другие планы, но протест, не родившись, умирает на моих губах. Моя мать не просит. Ей достаточно просто взглянуть на меня. Этот взгляд говорит: «У меня умер муж, а его брат слишком придирчив. У меня почти нет времени для себя. Так что, если не хочешь стать еще одной обузой для своей бедной матушки, будь послушной дочкой и присмотри за сестрой». Все в одном взгляде. В каком-то смысле маму можно назвать властной. Я киваю и бегу за Рен, ловя на лету обрывки разговоров, сплетен, которые вьются и кружатся вокруг.

Рен приводит меня к Отто и Бо, которые тихо о чем-то разговаривают. Бо худой и слегка прихрамывает, он намного моложе дяди. У него длинный нос, и, хотя каштановые кудри падают ему на лоб, по сторонам уже наметились залысины, и весь он кажется каким-то острым, угловатым.

– …видел его возле своего дома, – говорит Бо. – Было не так уж поздно, не совсем стемнело, но уже смеркалось, так что сначала я глазам своим не поверил…

Рен упорхнула вперед, и Отто, покосившись на меня, коротко кивает в ее сторону. Я отхожу, отметив про себя, что Бо живет на западном краю Ближней, а значит, незнакомец, вероятно, обогнул деревню с той стороны. Нагоняя Рен, я прохожу мимо двух семейств из южной части деревни. Замедляю шаг, не спуская глаз с сестры.

– Нет, Джон, клянусь тебе, высоченный такой, прямо как дерево без листьев… – тараторит старуха, широко растопырив руки, как огородное чучело.

– Ты рехнулась, Берт! Я сам его видел – он старик, старый-престарый, даже дряхлый.

– Да он призрак.

– Ничего подобного, никакой не призрак! Он серединка на половинку – наполовину человек, наполовину ворона.

– Ха! Значит, призраки – это сказки, а такие полувороны бывают? Ты просто его не видел.

– Видел, клянусь!

– Он, должно быть, ведьмак, – включается в разговор женщина помоложе. Все на миг затихают, а потом Джон начинает махать руками с удвоенной силой.