– Я принял решение. Еду поговорить с портным Ашрафом.

Рупа не спросила зачем. Она была целиком поглощена задуманным предприятием – раздобыть ночью где-нибудь масла, чтобы смазывать израненную кожу сыновей.

Ашраф отказался от платы за обучение сыновей Дукхи.

– Они будут мне помогать, – сказал он. – И два маленьких мальчика нас не объедят. Будут есть с нами. Идет? Возражений нет?

– Нет, – ответил Дукхи.

Через две недели он привез Ишвара и Нараяна.

– Ашраф мне как брат, – объяснил он детям. – Поэтому всегда зовите его дядя Ашраф. – Портной засветился от радости, польщенный, что его будут звать дядей, а Дукхи продолжил: – Некоторое время вы поживете у дяди Ашрафа, он будет вас учить ремеслу. Внимательно слушайте все, что он говорит, и оказывайте ему такое же уважение, как и мне.

Отец заранее подготовил сыновей к разлуке. Сейчас было просто формальное объявление.

– Да, папа, – ответили мальчики.

– Дядя Ашраф хочет сделать из вас портных – таких, как он сам. С этого момента вы не чамары, и, если кто спросит, кто вы, не говорите – Ишвар Мочи или Нараян Мочи. Теперь вы – Ишвар Даржи и Нараян Даржи.

Дукхи похлопал каждого по спине, а затем слегка подтолкнул, как бы направляя под опеку другого мужчины. Мальчики сделали шаг к портному, а тот уже тянул к ним руки.

Дукхи видел, с каким теплом Ашраф обнял за плечи его сыновей. Ашраф был добрым, сердечным человеком, и Дукхи знал, что у него мальчикам будет хорошо. И все же сердце его сжала тоска.

Возвращаясь в деревню, он трясся на воловьей упряжке, совершенно обессиленный, не замечая ни ухабов, ни колдобин, на которых подпрыгивала телега. Но иногда его захлестывала энергия, и тогда ему хотелось спрыгнуть с телеги и бежать вперед. Дукхи понимал, что сделал для сыновей все, что только мог, и это вселяло надежду. Но почему тогда он не чувствует облегчения? Почему так теснит в груди?

Под вечер он соскочил с телеги у деревенской дороги. Рупа безучастно сидела в хижине, не сводя глаз с входа, где возникла его тень. Дукхи успокоил ее, сказав, что все прошло хорошо.

Рупа с укоризной смотрела на него. Он проделал в ее жизни брешь, которою ничем не заполнить. Каждый раз, когда она вспоминала, что ее два сына живут далеко, у чужого человека и мусульманина в придачу, боль подкатывала к ее горлу, и она говорила мужу, что задыхается. На это он с горечью отвечал, что его друг мусульманин обращается с их детьми лучше, чем индийские братья.

Швейное ателье «Музаффар» располагалась на улице мелкого семейного бизнеса. Там были скобяная лавка, лавки угольщика, бакалейщика и мельника – все, как близнецы, похожие друг на друга. Различались они только шумом и запахами. Единственная вывеска висела на лавке «Музаффар».

Мастерская Ашрафа была очень тесная, как и жилое помещение над ней: одна комната и кухня. Ашраф в прошлом году женился, и у него была месячная дочка. Его жена, Мумтаз, была не в восторге от того, что прибавилось еще два рта. Решили, что ученики будут спать в мастерской.

Внезапная перемена в жизни потрясла Ишвара и Нараяна. Большие дома, электричество, водопровод – ничего такого не было в деревне, и все это поражало. В первый день они сидели на каменных ступенях мастерской и с благоговейным трепетом взирали на улицу, которая представлялась им пугающим хаосом. Постепенно движение стало обретать форму реки, в ней просматривались струи ручных тележек, велосипедов, воловьих упряжек, автобусов и изредка грузовиков. Теперь им открылся характер бурной реки. Они поняли, что в этом шуме и неистовстве есть система.

Мальчики видели, что люди приходят в магазин за солью, специями, кокосами, бобами, свечами, маслом. Видели, как принесенное к мельнику зерно становится мукой. Во время работы руки мельника, а иногда даже лицо и ресницы постепенно становились белыми. А руки и лицо угольщика, напротив, час от часу все больше чернели; его подручные весь день бегали взад-вперед с корзинами угля. Ишвар и Нараян любили смотреть, как соседи вечерами мылись и, смыв дневную грязь, становились просто смуглыми.

Ашраф не трогал братьев два дня, пока их любопытство не насытилось внешними впечатлениями и не обратилось к самой мастерской. Пределом мечтаний для них была швейная машина. Ашраф позволил братьям поочередно работать педалью, в то время как он прошивал кусок ткани. Мальчики пришли в восторг, что могут управлять машиной. Ощущения были такими же острыми, как в тот день, когда они рисовали мелом по грифельным доскам.

Теперь они были готовы осваивать не столь волнующие вещи, вроде вдевания нитки в иголку или ручных стежков. Их жажда поскорее всему научиться изумляла Ашрафа. И когда в «Музаффар» пришел очередной клиент, Ашраф разрешил Ишвару записать мерки.

Мужчина принес полосатую ткань на рубашку. Ашраф внес на новую страницу в книгу заказов имя заказчика и размотал сантиметр с тем особым шиком, который восхищал мальчиков. Они потихоньку пытались ему подражать, и это забавляло Ашрафа.

– Воротничок – четырнадцать с половиной дюймов, – диктовал Ашраф. – Грудная клетка – тридцать два. – Он бросил взгляд на Ишвара, который с высунутым от усердия языком склонился над книгой. И повернувшись к клиенту, спросил: – А рукава? Короткие или длинные?

– Обязательно длинные, – ответил мужчина. – Я иду на свадьбу к другу. – Когда с формальностями было покончено, клиенту обещали, что рубашка будет готова точно к свадьбе на следующей неделе, и он ушел.

– Теперь взглянем на измерения, – сказал Ашраф.

Горделиво улыбаясь, Ишвар протянул ему книгу заказов. Страница была вся в черных черточках и закорючках.

– Ага, ясно. – Ашраф постарался скрыть свое волнение и похлопал мальчика по спине. – Очень хорошо. – А сам быстро набросал те цифры, что успел запомнить.

После обеда он стал учить братьев алфавиту и цифрам, что вызвало недовольство Мумтаз.

– Теперь ты еще и учитель. Что будет дальше? Может, когда они вырастут, ты им и жен найдешь?

На следующий день Ашраф сшил свадебную рубашку. Заказчик пришел на примерку в конце недели. Ашраф угадал все точно, кроме длины. Рубашка была почти до колен. Мужчина с сомнением рассматривал себя в зеркало, поворачиваясь то одним, то другим боком.

– Сидит замечательно, – нахваливал Ашраф. – Северный патанский[42] стиль, очень модный в наши дни. – После ухода клиента, не до конца убежденного, все трое покатились от хохота.

Через месяц после начала ученичества мальчиков, Ашраф проснулся ночью от приглушенного плача. Он сел, прислушался, но ничего не услышал. Снова лег и задремал.

Но через несколько минут тот же звук разбудил его.

– Что с тобой? – спросила Мумтаз. – Ты все время вскакиваешь.

– Какой-то шум. Девочка не плакала?

– Нет, но заплачет, если ты не успокоишься.

Тихий плач возобновился.

– Это внизу. – Ашраф слез с кровати и зажег лампу.

– Куда ты? Разве ты им отец?

Упреки жены сопровождали Ашрафа все время, пока он спускался в мастерскую. Войдя в помещение, он приподнял лампу, осветив заплаканное лицо Нараяна. Опустившись рядом на колени, Ашраф погладил его по спине.

– Что случилось, Нараян? – спросил он, хотя знал ответ. Тоска по дому должна была проявиться рано или поздно. – Я слышал твой плач. У тебя что-то болит?

Мальчик покачал головой. Ашраф обнял его.

– Когда твоего папы нет рядом, я его заменяю. А тетя Мумтаз – маму. Ты можешь обо всем говорить с нами.

Нараян залился слезами. Проснулся Ишвар и стал тереть глаза, заслоняя их от лампы.

– Ты знаешь, почему плачет твой брат?

Ишвар важно кивнул.

– Он каждую ночь вспоминает дом. Я тоже вспоминаю, но не плачу.

– Ты мужественный мальчик.

– Я тоже не хочу плакать, – сказал Нараян. – Но когда становится темно, все засыпают, и я не могу не думать о папе и маме. – Он засопел и стал тереть глаза. – Так и вижу нашу хижину, от этого становится грустно, и слезы сами текут.