Единомыслие и красота… то сочетание, когда разум может допустить единение во благо единодушия. Друг-единомышленник – редкость в мире, загромождённом множеством мыслей и желаний, в хаосе которых не просто разобраться одному… Я и Вадим стали друзьями… как нам казалось… потому что оценивали взаимоотношения одинаково… и знали, что нам нужно в настоящем и чего не хватает сейчас, чем восполнялось прежде и что необходимо в будущем…

Невозможно вернуться в прошлое даже к рождённой там мысли, которая сегодня окажется ненужной… Наша дружба потухла сама собой – мы перестали быть нужными друг другу… но это не окончание всего: его отношения переросли в неприязнь ко мне, в необъяснимую по смыслу борьбу со мной…

У меня не было интереса к явлению или факту… его ненависти, но из чего они произошли – считал наиболее важным для понимания Вадима и самого себя… Нелепость ли, которая окутывает деятельного человека, не имеющего конкретного, со смыслом, дела?.. или?..

Когда он был ещё искренен и откровенен, то саморазоблачённо признавался: «Если меня не любят, чувствую себя раздавленным… моя любовь не приносит мне наслаждения… Когда появляется проблеск разумного – появляются чувства сопричастности и долга… но чаще самолюбие побеждает и нет стремления к чистоте». – или?.. моя влюблённость в него как-то быстро потухла, – «Жажду победы… стремлюсь добиться любви к себе… добившись, торжествую… и нахожу ту чистоту души и ума, которые облагораживают… но ненадолго… потом гадливость и скука».

Наши дружеские отношения начали киснуть за год до моего назначения мастером («начальником»), а в день назначения не мог смотреть мне в глаза, но даже спрятанные, они излучали завистливое недовольство… а обоюдная неприязнь захватила после смерти Рафаила.

Его обвинения не только в разладе наших отношений, но и во всех его нескладных житейских обстоятельствах… мной не принимались всерьёз, а его это злило.

От зла и досады возникают глупейшие поступки… и, когда ребята забыли, в честь кого был праздник, и допились до желания идти баиньки, у Вадима возникла мысль поехать к нему домой и допить остатки в благоприятной обстановке (день рождения отмечали в раздевалке)… согласился только Рафаил – согласен был на всё, лишь бы куда-то двигаться.

На следующий день Вадим рассказывал… как утром он стал будить Рафаила… и увидел покрытое синевой тело… закрытые глаза и открытый рот, наполненный блевотиной… Вадим заорал от страха… от невозможного…

Аналитических разговоров не велось – все понимали истоки и причину смерти… её нелепость и предрешённость. Каждый чувствовал свою причастность – хватало воображения пережить его участь… Никто ни тогда, ни позже не сваливал весь груз вины на Вадима.

Годка этак через три Вадим пригвоздил меня вопросом: «Знаю, ты не прощаешь мне Рафаила, ты винишь меня?» – неожиданное или неизвестное, т. е. непознанное – источник страха… да, были эти предательские мурашки по спине… и вопрос явно готовился и, судя по грустным глазам, давно… Ответил, как было: «Вадик! Никогда ни в мыслях, ни словами не обвинял тебя…» – он услышал правду… и сморщился, как от пощёчины… и впервые не услышал от него оправданий своим или опровержения моим словам.

Окутала жалось к его обвисшей фигуре. Он уходил… нет, он брёл от меня, а я был поражён ситуацией. Эти годы он ни перед кем не оправдывался за Рафаила, хотя оправдание любому своему поступку, действию – это его страсть до занудности, вросшая в характер.

Оправдание для Вадима – это опора на превосходство ума… Добрые деяния «оправдываются» результатом… порочные или вредно-ошибочные, скрывая результат, приукрашиваются ложью… не лучше ли «умность» направить на исправление пороков и ошибок?

Разные несуразности или мерзости вносил в наши отношения Вадим, но я стал ему всё прощать – он был мне понятен, казалось, до ритма дыхания в различных обстоятельствах.

Школьная привычка решать задачи под ответ осталась у Вадима и в жизни; что там ответа нет – есть результаты решения, которые зависят от сути человека и правильности выбранного алгоритма, и совсем не от цели, для которой решалось.

Вадим принадлежит к тем людям, которые не столько умны, как заумны – простые вещи, категории и понятия нагромождают сложностью до такой степени, что самим трудно разобраться… Отсюда ложные выводы, а при завышенном самолюбии – менторский тон и пророческие видения.

Высокомерие Вадима – это примитивный инстинкт застывшего в своём развитии человека – оно не созидательно, а в высшей степени разрушительно, тем и опасно… и для владельца, и для окружающих.

А вот расчётливость Вадима, умеренно эгоистическая, от природы более подсознательная, чем сознательная, поэтому сродни таланту. Но не всегда на эту расчётливость можно положиться – высокомерно подогнанный расчёт к заранее предопределённому ответу приводит к заблуждению.

И всё же… благодарен Вадиму за то, что он был в моей жизни… от него пришло осознание невозможности воспитать, а тем более перевоспитать взрослого человека… как нас учили комсомол и партия… и в чём была ущербность Вадима – он считал себя воспитателем, но себя не желал воспитывать, считая свой уровень достаточным.

На его примере виделось, что наше поколение, и идеологически направленное, как бы вывернуто наизнанку, поэтому чувствительно воспринимает действительность… и с растопыренными ушами, вбирающими всю какофонию мира, но не находит в ней нужных и приятных звуков… и нахальными глазами, видящие только своё нутро… что приводило к внешнему юродству, за что били, но вбили внутреннее уродство.

Молодости нельзя списывать недостатки – иначе развращение… надо уметь прощать – это воспитывает.

На выходе из мастерской, возле кучи металлолома, Насыров положил задвижку с японского полимеризатора и сказал: «Арнольда Алексеевича на месте нет, передайте, что его просьба выполнена».

Витя-электрик, ожидая команды от шефа сидя возле телефона, нашел себе развлечение: задвижка явно лежала на проходе и кто-то должен был споткнуться, не заметить её… А уж тут Витя смог бы почесать язычком.

Первой «жертвой» был Володя Железцов. Просверлив в детали отверстие на ходу проверял штангелем правильность сделанного… хорошо споткнулся-до позы летящей ласточки, но не приземлился, а удержал равновесие. Посмотрел, что там попало под ноги… пнул задвижку: «Микадо хреново».

Витя вставил пару слов через призму стакана: «Железяка-пузяка, сдвинь задвижку, сто грамм налью»

Володя ответил: «Кому надо тот уберёт, а «гомыру» не пью».

В мастерскую входит Ваня Масолов и неся в одной руке шестигранники, а другой толстую, круглую болванку, цепляется ею за задвижку и та бьет несущему по ноге. Ваня орёт благим матом: «Япона мать!» и идёт дальше.

Витя: «Ванюша, больно же! Сдвинул бы задвижку»

Ваня: «Руки заняты, а хер не хобот».

Федя Караваев, посвистывая, замечает препятствие на пути, обходя его, произносит: «Сукинаву положили! Гады! Жопу надрать».

Витя вставляет: «Так убери! Гадом не будешь».

Федя в ответ: «Озеров хренов! Без комментариев подними жопу и убери! Делать всё равно не хрен тебе».

Ваня отрезал от болванки нужный размер для обточки и остаток возвращал на склад. Проходя мимо задвижки, снова зацепил её болванкой, которая упала ему на другую ногу. Заревел пуще прежнего: «Блядь японская!». Отбрасывает задвижку с прохода: «Жопоголовые…».

Витя сказал: «Ванюша, опять больно? Совесть то у тебя на кончике «хобота».

В мастерской стояла ржачка до слёз.

Прибежал механик-кабинет через стенку и окна открыты,-весна!

– Чё гогочим, паразиты? Работать надо!

Витя: «Алексееич, суку ускоглазую тебе привёз татарин волосатый».

– Иван, это к тебе вопрос. Задвижка стальная или чугунная?… можно ли снять испорченную эмаль? – обратился механик к токарю.

Иван ответил без запинки: «Стальная. Легче выбросить чем снять эмаль».

– Понял – сказал Арнольд Алексеевич, – значит в металлолом, – и вышел из мастерской.