Состоялся семейный совет. Старший сын Володя кричал, что найдет и убьет «гада, который обрюхатил сестренку». Маша горько плакала, говорила, что виновата сама и ребеночка хочет оставить.

В конце концов все смирились со случившимся и стали ждать прибавления семейства. Но тут выяснилось, что у Машеньки какие-то серьезные сложности со здоровьем, шансов родить нормально у нее мало, кесарево сечение тоже делать опасно. Машу возили в Москву, консультировались с лучшими специалистами. Все они в один голос говорили, что гарантировать ничего не могут.

И тут вмешалась Зотова. Лесногорск – город маленький, о проблемах в семье начальника милиции знали все, поэтому ничего не было удивительного, когда заведующая гинекологическим отделением городской больницы позвонила Савченко домой.

– Приводите Машеньку ко мне, Константин Сергеевич. Я посмотрю.

Это была последняя надежда. До родов оставалось меньше месяца.

Рожала Маша трое суток, и Зотова была с ней неотлучно. Первый крик новорожденного внука капитана Савченко раздался в два часа ночи, и Амалия Петровна сама позвонила капитану домой.

– Поздравляю вас, Константин Сергеевич. Мальчик. Три семьсот, пятьдесят четыре сантиметра. С Машенькой все нормально, уже завтра сможете навестить. Я положу ее в отдельную палату, сама буду следить, как проходит послеродовой период.

И тогда Савченко, одуревший от счастья, крикнул в трубку:

– Амалия Петровна! Я ваш должник на всю жизнь!

Потом семья Савченко пыталась вручить Зотовой то дорогие французские духи, то золотую цепочку, то еще что-то. Она каждый раз отказывалась, говоря:

– Ну, что вы, Константин Сергеевич, разве в подарках дело? Потом как-нибудь сочтемся.

А через месяц Зотова пришла к ним в гости с тортом и большим букетом роз – «навестить малыша».

Улучив момент, она вывела капитана на лестничную площадку покурить и после нескольких ничего не значащих фраз начала:

– У меня к вам серьезный разговор, Константин Сергеевич. В нашей больнице сейчас ведется важная научная работа. Мы разрабатываем серию препаратов – совершенно новых лекарств, – и у нас возникает в связи с этим множество контактов разного рода. К нам приезжают весьма серьезные люди, заинтересованные в результатах наших исследований, – крупные бизнесмены, депутаты, государственные чиновники, сотрудники посольств. Так вот, у меня к вам большая просьба. Вокруг больницы должно быть спокойно. Нет, не в смысле общественного порядка, у нас для этого есть своя охрана. Просто городок маленький, всякие могут поползти разговоры, слухи. А нам для работы необходим полный покой, чтобы нас не тревожили по пустякам. Вы меня понимаете?

– Нет, – искренне признался Савченко, – я не понял, конкретно от меня что требуется?

Зотова улыбнулась:

– Да ничего особенного. Просто, если вдруг какие-нибудь недоразумения возникнут, касающиеся нашей больницы, заявления какие-нибудь поступят, сигналы, что-то в этом роде, – вы уж будьте так добры, ставьте меня в известность. И вот еще. У нас, как вы знаете, работает охрана, двое ребят из частного охранного агентства. На них у больницы есть две ставки. Мы можем платить ребятам сами, а ставочки эти перевести на милицию. Я же знаю, сколько ваш брат милиционер получает от государства – гроши. А две ставки – два миллиона в месяц. Деньги, конечно, не ахти какие, но на улице не валяются. Мы будем переводить их вашему отделению, а вы уж сами разберетесь, как ими распорядиться.

– Вы что, хотите заняться благотворительностью? – усмехнулся Савченко. – Идемте, горячее остынет, жена огорчится.

– Погодите, Константин Сергеевич, не волнуйтесь, – мягкие холодные пальцы Зотовой прикоснулись к руке капитана, – я старая, усталая женщина, и мне совсем не хочется впутываться в какую-нибудь авантюру. Наши научные исследования совершенно законны. И вас я слишком уважаю, чтобы предложить вам что-то скользкое. Поверьте, я считаю вас умнейшим человеком в нашем городе и потому надеюсь, вы поймете меня правильно. Хочу вам сказать, что наши препараты могут сделать настоящий переворот в медицине. Они будут спасать и, в общем, уже спасают неизлечимых больных…

Скрепя сердце Савченко в конце концов согласился, хотя сам не знал на что.

Но чем дольше он наблюдал за больницей, тем больше жалел о своем согласии. Не нравилось ему все это: колючая проволока и осколки стекла, натыканные поверху больничного забора, уголовные физиономии охранников, шикарные иномарки, въезжающие во двор. Интуиция подсказывала: что-то не так с маленькой лесногорской больницей, что-то в ней нечисто. Что-то не так и с самой Зотовой, разъезжающей в новенькой «Тойоте» и купившей шикарную трехкомнатную квартиру.

Как-то раз он поделился своими сомнениями с главным врачом больницы, стареньким, всегда испуганным Яковом Соломоновичем Зыслиным.

– Ну что вы, Константин Сергеевич, – Зыслин даже замахал своими сухонькими ручками, – на гинекологическом отделении вся больница держится. Амалия Петровна – кормилица наша. Мы же бюджетники, зарплату платить нечем. Врачи еще как-то держались на одном энтузиазме, но сестры, нянечки – прямо стаями увольнялись. А теперь благодаря этим исследованиям у нас и деньги появились, и оборудование новейшее. И потом, когда это только началось, меня лично посетил один очень крупный чиновник из Минздрава…

Но заверения Зыслина капитана не очень успокоили.

Между тем ежемесячные два миллиона с похвальным постоянством поступали на банковский счет отделения милиции.

Два года все было спокойно. Когда капитан встречался с Зотовой на улице, она приветливо здоровалась, улыбалась, подробно расспрашивала о здоровье Машеньки и маленького Ванюши. Никаких других разговоров с Савченко не вела.

И вот поступило заявление…

Амалия Петровна открыла ему дверь, и Савченко впервые переступил порог ее квартиры. Все здесь сверкало чистотой и достатком. Сверкала и сама хозяйка – высокая, подтянутая, ухоженная. Савченко заметил, что она в свои шестьдесят выглядит моложе его сорокапятилетней жены.

«Надо же, – подумал он, – как ей это удается? Ведь старая уже баба, а посмотреть, так Оля моя рядом с ней – почти старушка. Наверное, потому, что детей нет, живет для себя…»

– Проходите, Константин Сергеевич, рада вас видеть. – Улыбаясь фарфоровым ртом, Зотова провела его в комнату, усадила в глубокое кожаное кресло. Савченко хотел было снять ботинки, чтобы не испачкать пушистый светлый ковер, но хозяйка остановила его: – Не стоит беспокоиться. Расслабьтесь, отдыхайте. Я сейчас кофейку сварю.

Через несколько минут Зотова поставила на журнальный столик поднос с серебряной джезвой, двумя тонкими фарфоровыми чашечками и вазочкой печенья. Налив кофе, она подвинула Савченко запечатанную пачку сигарет «Кэмел» и пепельницу.

– Ну, Константин Сергеевич, что случилось?

Капитан достал из кармана кителя сложенные вчетверо странички заявления и молча протянул Зотовой.

Пока она читала, капитан курил и внимательно следил за ее лицом. На этом холеном, искусно подкрашенном лице не дрогнул ни один мускул. Прочитав, она аккуратно сложила листочки и отдала Савченко.

– Значит, двадцать шестая, а не двадцать четвертая, – задумчиво произнесла она и покачала головой, – вот старый плут!

Савченко удивленно поднял брови:

– Простите, не понял. Кто старый плут?

– А? Нет, это не важно. Так, мысли вслух… Секундочку, я возьму свои сигареты. Эти для меня слишком крепкие.

Она быстро встала, открыла откидную крышку зеркального бара и достала пачку тоненьких сигарет «Вог», уселась в кресло, закурила.

– Однако много я стала курить в последнее время, надо сдерживаться. Впрочем, это тоже не важно. И что же вы, Константин Сергеевич, собираетесь предпринять?

Ледяные бледно-голубые глаза впились в лицо капитана, куда-то в подбородок. Савченко показалось, что сейчас от этого взгляда на коже появятся ровные кровоточащие порезы, как от бритвенного лезвия.