Мы приближаемся к калитке. Маша открывает её, и та скрипит, как заунывная скрипка на последнем издыхании. Смазать бы её маслом не помешало. У меня, кажется, было в машине… За доброту ведь добротой следует платить.

Небольшой дворик завален снегом, который легко достаёт мне до пояса. Когда же он стает, если не вывозить?

— Закройте калитку, не хватало ещё, чтобы соседские собаки снег тут мне пометили, — кивает Маша и достаёт из кармана своего пуховика ключ.

Её сугробы жалко, что ли? Или боится, что запах дурной поднимется? Так ведь он всё равно в лёд превратится…

Я закрываю калитку, морщась от протяжного воя той, и поднимаюсь следом за девушкой по шатающемуся крыльцу. Эта деревня и дома, стоящие тут, нагоняют тоску. Я как будто оказался в прошлом столетии, в военное время, когда всё было серым и мрачным. Оказываюсь на небольшой веранде, и душа начинает радоваться, потому что внутри чисто и опрятно. А я ненароком подумал, что меня встретит толпа крыс и мышей… На подоконнике стоят банки с соленьями, и у меня во рту появляется стойкий привкус груздей, которые хрустят на зубах… Купить у неё, что ли, баночку?

Мария открывает ещё одну дверь и приглашает меня в дом. Она не снимает пуховик и сразу же приближается к печи. Настоящая печка! Давненько не видел её.

— Вы пока садитесь к столу, я разожгу огонь, тепло быстро станет, — кивает она в угол кухни, где стоит деревянный стул в окружении таких же табуреток.

— Не женское это дело — печку топить, Мария, — останавливаю я свою новую знакомую и приближаюсь, поймав на себе её ошеломлённый взгляд. — Позвольте спички и лучину?

Она отдаёт мне коробок вместе с щепкой и продолжает с недоумением разглядывать меня. Так и хочется сказать, что я не музейный экспонат, но я держу эти мысли при себе. Обидится ещё. А мне союзник в её лице пока очень и очень нужен.

— Вы пока ставьте чайник, я умею топить печь. Не волнуйтесь! Дом вам не разнесу.

Она улыбается уголками губ и подходит к газовой плите. Я баллоны эти бордовые уже сотню лет не видел. Такое ощущение, словно реально в музее оказался.

Открываю заслонку дымохода и принимаюсь разжигать огонь. Ещё в походах, помнится, делал всё это при помощи камней, поэтому проблем со спичками не испытываю. Уже скоро поленья начинают потрескивать, а от печи идёт такой жар, что я снимаю куртку и вешаю её на крючок около двери.

Мария наливает чай, и аромат липы проникает в носовые пазухи, витает в них, пробуждая желание поскорее сделать глоток этого напитка, пахнущего мёдом. Наверное, переел в детстве липовый мёд, раз теперь проходит такая ассоциация.

Я присаживаюсь за стол и обхватываю руками кружку. Тепло разливается по организму, согревая его, как материнские объятия. Оказывается, я всё-таки замёрз. Вот же! Главное не разболеться, а то буду встречать Новый год на больничной койке, потому что если я простываю, что случается крайне редко, то непременно попадаю в белые стены палаты…

Подношу кружку к губам и делаю глоток. Стон наслаждения, больше похожий на мычание, срывается с губ, и мне становится немного стыдно.

— Евгений, а как вы сюда попали? — спрашивает Мария.

— Ну как же? Вы забыли? Отелло разбил лобовое стекло в моей машине, и вы пригласили меня на чашечку горячего чая… Ох уж эта девичья память…

— Я не об этом, — смущённо улыбается девушка, и на её щеках появляется румянец. — И, между прочим, Лёшу вы не видели. Это мог сделать кто угодно, с вашей машиной.

— Ну да… Белки в снежки решили поиграть, — покачиваю я головой. — А если вы о том, как я забрался в эту глушь, то у меня здесь дело. И вам, Мария, возможно, удастся мне помочь.

— У меня? — глаза Маши широко распахиваются, я бы даже сказал — лезут из орбит. Она пожимает плечами и выжидающе смотрит на меня.

— Вы!.. Надеюсь на это. Я ищу девушку с фамилией Никольская.

Маша внезапно начинает кашлять, поперхнувшись чаем. Она даёт мне понять, что Юльку знает… И притом очень хорошо.

— А вам какая именно Никольская нужна? — задаёт она вопрос откашлявшись.

— Юля, — отвечаю я и вижу, как в мгновение меняется выражение лица Марии. — Что-то не так?

— Вы опоздали на четыре года, — глухо шепчет она, переводя взгляд на окно. — Юля умерла во время родов.

Я со свистом выдыхаю весь воздух, скопившийся в лёгких. Виски сдавливает тисками. Юля. Умерла. Она же молодая совсем была! Как же так? Чёрт!

Стоп! Она умерла во время родов! Значит, ребёнок всё ещё жив!

— А ребёнок? — спрашиваю я. — Что с ребёнком?

Мария принимается часто дышать и смотреть на меня перепуганными глазёнками.

Ну давай! Скажи, что он жив! Что мой сын или дочь живы!!! Ну!!!

— Что с ребёнком? — цежу я сквозь зубы, стараясь сделать интонацию твёрдой.

— Он… Он… Ребёнок… То… Он тож…

Входная дверь открывается, и мы с Марией резко оборачиваемся в её сторону.

— Машунь, Петрушка ждал не захотел больше, увидал в окошко, что ты идёшь, и к мамочке проситься начал! — произносит вошедшая с маленьким ребёнком старушка и смотрит на нас, а я на него…

На мальчика в забавной шапке-ушанке с раскрасневшимися носом и щёчками…

Часть 5. Евгений

Мальчишка внимательно глядит на меня несколько секунд, а потом переводит взгляд на Марию.

— Мама, кто это? — спрашивает он звонким голосом.

— Никто… — отвечает Маша с улыбкой, и меня берут за живое её слова.

Меня никогда раньше не называли так…

«Никто»…

Маша подходит к мальчику, присаживается рядом с ним на корточки и принимается расстёгивать шубейку и развязывать шапку. Она поднимает взгляд на бабушку, которая явно не собирается уходить и внимательно разглядывает меня, ничуть не стесняясь, что это несколько неприлично.

— Баб Даш, спасибо вам большое, что Петеньку привели. Я дальше сама. Спасибо! — улыбается Маша.

— А это что за хрен такой? — задаёт вопрос бабушка.

Спасибо! Ещё одно ласковое в мой адрес! Тут совсем не умеют по-человечески общаться? Такое чувство, будто я попал в отряд «Быдло». Неужели в деревнях все так себя ведут? Или это какая-то особенная деревня? Юлька вроде не была такой…

— Баб Даш, он Иваныча ждёт, чтобы машину его вытащил… Городской. Скоро уедет. Вы не волнуйтесь.

— Ну ладно! Пойду я! Ручейки уже по спине побежали…

Бабушка ещё раз зыркает в мою сторону, что-то шепчет себе под нос и уходит, пожелав Маше и мальчишке хорошей ночи.

За окном уже начинает темнеть, и мне тошно становится, что вот так по-идиотски примчался сюда и теперь могу уехать ни с чем. Если бы я только сразу узнал, что Юля беременна от меня. Я же думал, что она сбежала, что испугалась отношений и бросила меня.

— Ты когда уйдёс? — спрашивает у меня мальчик, выбивая из лёгких воздух.

Он подходит к столу и присаживается на то место, где сидела Маша. Ребёнок начинает щуриться, глядя на меня. Его русые волосы торчат в разные стороны — последствия снятой шапки. Я смотрю на него и понимаю то, что сразу стукнуло в голову: он Юлькина копия. Так сильно похож на свою мамочку, что остатки сомнений развеиваются — Маша ему не мать.

— Зависит от многого… Я поговорю немного с твоей мамой, если ты не против?!

— А потом починис мне глузовик? У него колесо сломалось, а мама говолит, сто его никак не сделать…

Такой забавный малый. Улыбка трогает уголки моих губ. Неужели у меня есть сын? Я смотрю на Машу, скрестившую руки на груди. Она нервничает, и мне остаётся только догадываться, что именно так огорчило её…

— Петь, давай-ка, иди в комнату, поиграй на диване. Я сейчас с дядей договорю и кашку варить поставлю.

Мальчик с грустью смотрит на меня, будто бы теряет последнюю надежду заполучить отремонтированный грузовик, но всё равно послушно выполняет требование «матери».

Он убегает в комнату, и я провожаю его взглядом. Я думаю, как теперь со всем этим быть, ведь ребёнок привык к тому, что Маша его мама. Он даже не знает, наверное, о Юльке ничего… Если я заберу его, он возненавидит меня. Но оставить не смогу.