Покровский, увидев этот пейзаж, даже притормозил на секунду – полюбоваться.

Не было никого, ни одной живой души или лодки! Единственными заметными путешественниками этого лабиринта были яркое отражение заходящего солнца, очертания которого расплывались в закатных облаках, и кружащие над водой птицы, пристально следящие, чтобы отражение солнца не вырвалось из оков лабиринта. Зазеркальное светило пыталось сбежать, уплыть, найти выход, но безуспешно. Оно страдало и билось об края лабиринта и очевидно делало это с такой силой, что в какой-то момент по протокам медленно потекла алая кровь, свидетельствующая о неминуемой скорой кончине… конце сегодняшнего дня.

Зрелище это, как и любой живописный закат, было одновременно печальным и прекрасным. Оно, своего рода, лакмусовая бумажка. Опустив ее в человека или, наоборот, человека в нее, можно было определить, что у него на душе – радость или горе, веселье или уныние.

Протерев платком неожиданно зачесавшиеся глаза и заметно зевнув, Покровский тронулся дальше, вспомнив, что происходящее знаменует собой не только скорую необходимость передвинуть пластиковый квадратик на убогом настенном календарике в офисе, но и банальную нужду где-то поспать.

Попутных машин не было, как и людей. Хотя, судя по самой дороге, она была далеко не заброшена и по ней ежедневно проезжал не один транспорт. Наблюдая за окружающим пространством, Покровскому пришла в голову странная, на первый взгляд, мысль – с момента приезда в деревню он не заметил отвратительных признаков человеческой жизнедеятельности в виде валяющегося мусора, груд окурков, бутылок, пакетов и т. д. Лев, само собой, был в деревнях и ранее, правда располагавшихся недалеко от центра и не таких удаленных, но там ситуация была несколько иная. Конечно, в них не было гор неразлагающегося мусора и люди не выливали ведрами говно на улицу, как в средневековье, но такой идеальной чистоты, как здесь, он не видел нигде. Словно всего этого разноцветного пластика, сломанных игрушек, шелестящих оберток и полиэтилена в принципе не существовало. Но что это – последствие отсутствия цивилизации или щепетильная чистоплотность местных?

Проехав по пригорку несколько десятков километров, из-за горизонта, наконец-то, показались первые дома другой деревни. Правда, по мере приближения Покровского к деревянным и кирпичным строениям подступало стойкое ощущение, что его «проказа» пришла сюда раньше, чем он сам – вокруг не было ни одной живой души, люди и дома как будто вымерли…

– Что за хрень? Почему никого нет? Этот дурак говорил, что какая-то деревня почти заброшена… но все равно странно как-то. Ладно, надо проверить – насколько это «почти» соответствует действительности.

Все дома были жилые. Все дома смотрели в сторону речного лабиринта, все больше и больше наполнявшегося кровью умирающего солнца. Все дома и прилегающие к ним участки располагались геометрически правильно – три параллельных ряда вдоль реки, накрест разделяемые просеками, образующие кластеры по три дома друг за другом. Все дома были пустые. Все дома, как ограбленный склеп, ждали возврата своих костей – хозяев. А пока последние не вернулись, они наблюдали за закатом и случайно забредшей в эти края душой.

С каждым новым безлюдным кластером домов все больше камней тоски и одиночества падали в эмоциональную сумку Покровского, которая, поддаваясь гравитации, все сильнее и сильнее тянула его к земле. В какой-то момент начали добавляться новые камешки. Сначала они были маленькие и попадались очень редко, поэтому их было крайне сложно заметить, особенно за дымом сигарет, который должен был как-то остановить поток тоски и одиночества. Но потом они становились все больше и попадались все чаще, так органично вписавшись в общий поток, что их необъяснимая природа появления не вызывала вопросов. Хитрые камешки страха.

Поначалу Лев выходил из машины и осматривал калитки, ворота, наличие замков, где-то даже стучал в двери и звал жильцов. Но на восьмом – девятом кластере смесь страха, тоски и тревоги уже физически не давала ему выйти из машины. Он мог открыть окно, крикнуть, ненадолго остановиться. Но не мог заставить себя выйти из машины. Нет.

На улице было лето, теплое и жаркое. Но Покровскому очень хотелось совершенно другого тепла, того самого, которое согревает организм изнутри. Это не алкоголь, хотя выпить хотелось просто безумно! Это нечто лучше и сильнее. Это то оружие, которое является самым действенным против тоски, одиночества и страха. Человеческое тепло. Причем сейчас ему было необходимо любое тепло, любое общение, любое присутствие, любой разговор – о чем угодно, даже с человеком, которого он не знал, не любил, не тосковал так сильно… Любой отвлеченный, добродушный и простой разговор. Даже компания грузной Администраторши из отеля, которой, очевидно, хотелось не просто милой беседы, а банальной плотской любви, была бы сейчас как бальзам на душу.

Находясь уже на грани какого-то необъяснимого отчаяния, Покровский вдруг заметил недалеко, в паре кластеров домов от себя, слабо подсвеченный двухэтажный дом – островок жизни в этом безлюдном кладбище. Подъехав к калитке участка, на котором располагалось это строение из белого кирпича, Лев увидел сидевшего на крыльце пожилого, лет шестидесяти пяти, мужика в потрепанной серой кепке, старом темно-коричневом вельветовом пиджаке, серых брюках и темно-красной футболе. Из образа пожилого денди выбивались только дешевые черные резиновые тапки, надетые на ноги поверх плотных черных носок. На лице светилась искренняя улыбка, озаряющая своими лучами как до появления Покровского, так и после. Зелень его глаз с возрастом подувяла, но оставила заметный отпечаток – отражение былой энергии и силы.

В отличие от жителей прошлой деревни дедушка никак не отреагировал на непрошенного гостя: ни один его мускул не шевельнулся, выражение лица не изменилось, никакого удивления, только взгляд переместился с растущей на участке высокой и широкой темно-зеленой ели, несвойственной для данного региона, непосредственно на лицо вышедшего из машины Покровского.

– Здравствуйте! – дружелюбно начал беседу Лев.

– Здравствуйте, – совершенно спокойно ответил улыбчивый дедушка, не отрывая своих глаз от Покровского.

– Как поживаете?

– Прекрасно, а Вы?

– Тоже хорошо.

– Уверены?

– В каком плане? – немного удивился Лев.

– Вы уверены, что так же хорошо, как и я? Я вот в своем доме, скоро пойду спать, мне будет комфортно и хорошо, никуда не надо бежать или суетиться. А Вы, если я не ошибаюсь, неместный?

– И?

– Вам негде ночевать! Я бы чувствовал себя не так комфортно на Вашем месте.

– К чему Вы клоните?

– Ни к чему. Просто говорю, что Вам не также хорошо, как мне. Вот и все.

– Эм, ладно… может быть… Слушайте, я хотел бы у Вас спросить…

– Можно ли у нас переночевать?

– Что? Нет!

– Мне надо подумать, я Вас не знаю, вдруг Вы меня обворуете… Или того хуже!

– Простите, я другое хотел спросить, я ищу своего…

– Мне еще нужно посоветоваться со своей бабкой, она сейчас не здесь, собирает шалфей, но посоветоваться надо. Ей не всегда нравится моя откровенность и дружелюбность. Говорит, мир сейчас слишком жесток, много плохих и лживых людей. Вот Вы у меня уже подозрение вызвали, говорите Вам хорошо, а это вовсе не так!

– Так, подождите, мне не нужно ночлега, я не за этим приехал, я хотел у Вас спросить…

– Пойдемте! – опять прервал его дед, резко встав.

– Что?

– Пойдемте на крыльцо. Я из-за Вас закат забыл посмотреть, а он почти прошел, – дедушка вышел из калитки и пошел в сторону края пригорка, где виднелась одинокая лавка.

Лев стоял как вкопанный, размышляя: «Это у деда маразм или я что-то не догоняю?»

Дед же, пройдя половину пути, обернулся и спросил:

– Вы идете?

– Понимаете, мне нужно только узнать…

– Буду Вас ждать там, мне некогда. Не хотите закат смотреть, не мешайте другим!

– Сука, что за идиотизм, – тихо прошипел Лев, закрыл машину и побрел за старым чудаком.