В стекла непрерывно стучал дождь.

Накинув на голову тулуп и придерживая концы его руками, Леська выскочил за дверь.

И сейчас же, точно поджидал за углом избы, смаху набросился на него сердитый ветер. Вздул парусом тулуп, захлопал пустыми рукавами по голове и захлестал мокрыми тряпками по рукам и ногам.

— Деду-у! — крикнул Леська изо всей силы, но ветер подхватил его голос и швырнул куда-то через голову.

Тогда, разлезаясь босыми ногами по жидкой грязи, Леська побежал к берегу, где расплывчатым пятном виднелась опрокинутая лодка.

Черные водяные холмы с прометанными в них белыми дорожками пены тяжело хлюпали в пологий берег.

Вечернее низкое небо точно падало в озеро, круто загибаясь темным краем.

— Ты что? — спросила скорченная у вздернутого борта фигура.

Леська пролез под ее рукою в открытый зев лодки и, примостившись поудобнее, таинственно позвал оттуда:

— Подь сюда, дед! Что я тебе расскажу-то!

Дед ухмыльнулся в бороду, с размаху стукнул молотком над леськиной головой и подождал, хитро сморщив нос.

— Да дед жа! — нетерпеливо и глухо прозвучало из-под лодки.

И когда темный большой ком, кряхтя, полез на Леську, он зашипел торопливым густым шепотом:

— Шпионов ищут… Тех самых!

— Каких еще шпионов? — у леськиного уха засипела потухшая трубка.

— Эх, дед! — Леська от возбуждения встал на колени. — Намедни в газетине читал я тебе про шпионов? Ну, что из Ленинграда-то сбежали…

— Верно, читал, — согласился дед, чиркая спичкой.

В полумраке под лодкой заблестели широко открытые леськины глаза.

— А в документе у рыжего что сказано? — торжествующе спросил Леська и скороговоркой ответил, — командируются в район Ладожского озера с секретным поручением. И подписано ГПУ.

— Ну-к что ж? — спокойно отозвался дед и запыхтел трубкой.

— За шпионами и командируются, — убежденно закончил Леська и опрокинулся на тулуп.

— Эх, ты… математик! С чего ж взял, что за шпионами-то?

— Спросил.

— Ну? У их и спросил? — в голосе деда прозвучало любопытство.

— У них. Горбоносый так это на меня поглядел. Ты комсомолец? — говорит, — дисциплину партийную знаешь? Ну, так смотри, чтоб ни гу-гу!..

Дед встревожился. Красный огонек мелькнул дугою вниз мимо Леськи.

— Непутящий ты, Леська. По-старому говорится — не суй носа в чужое просо, ну, что ты в секретные дела путаешься?

— Ничего, сойде-ет, — успокоительно протянул Леська. — Я и тебя, дед, пришил.

— То есть, как это пришил?

— Деду моему, говорю, Савватию можно сказать. Лучше стараться будет. Он, говорю, хотя и беспартийный, а за советскую власть горой. В семнадцатом Зимний дворец брал и комитетчиком был. Боевой, говорю, старичина…

— Ну, ну, — самодовольно перебил дед. — ты расхвалишь.

Трубка вернулась на свое место. С треском вспыхнул красный огонек, сверкнули маленькие живые глазки, выскочил широкий нос, и заструилась вниз сивая борода.

— Поскорей бы выехать надо, — озабоченно сказал Леська, — торопят они.

— Нельзя, брат. Ишь непогодь. До рассвета не угомонится.

— Видать, все трое партийные, — голос у Леськи серьезный и задумчивый.

— Не иначе, — подтвердил дед, — на такое дело всякого не пошлют.

Сумерки сгустились в ночь. Дождь почти перестал, и редкие капли тяжело шлепались над головами в борт лодки.

Леська прислонился к дедову плечу и задумался о том большом, о чем думалось ему всегда радостно и нежно, с нетерпеливой грустью, о таких еще долгих для него годах впереди…

Леська думал о партии.

Над озером виснул прозрачный туман. Было оно в широких розовых складках, ласково трогало берег легкой волной, и с трудом верилось, что это оно так буянило ночью. У берега покачивалась тупорылая большая сойма[1], и с верхушки мачты по свернутому в жгут полотнищу паруса растекалась красная усмешка зари.

Леська обогнал трех в шлемах, наклонился к волне, поймал ее горстями и брызнул мутноватою водою себе в лицо. Приятный холодок дробью чиркнул по телу, и Леське стало весело. Приложив руки ко рту, он закричал озеру:

— Га-га!

И тотчас же сконфуженно обернулся. Сзади стояли трое в переплетах ремней и с револьверами у пояса. Лица у них были строгие, далекие от леськиного веселья.

Леська виновато улыбнулся и сказал в оправдание, махнув рукою:

— Озеро…

Тогда один из них, рыжий, тоже улыбнулся и острый взгляд его стал мягче.

— Знаю, что не море. Однако, мы торопимся. Где же твой дед запропастился?

— А вон он!

Савватий с багром на плече торопливо спускался к берегу.

— Дедун, все готово? — озабоченно крикнул Леська.

Савватий молча подтянул лодку ближе к мосткам и только тогда строго ответил:

— Можно ехать, товарищи.

Суетливо расселись. В движениях трех была тревожная торопливость и настороженность. Леська подметил это, и ему снова стало стыдно за свою ребячливость.

«Люди на такое дело, может, на смерть едут, а я…» подумал он смущенно, развязывая бичеву у мачты.

Дед налег на багор. Привычно поймав ровную струю ветра, Леська быстро закрепил косой парус. Сойма вильнула круглым носом, припала бортом к воде, но сейчас же выправилась и, вздрогнув, понесла свое, ставшее стройным, тело, ломая волны.

— С богом! — глубоко вздохнул рыжий и неожиданно, сняв шлем, перекрестился широким крестом.

Леська с удивлением посмотрел на него.

«Значит не коммунист,» подумал он разочарованно.

Лодка летела птицей, подставив ветру косое крыло паруса. Рыжие от солнца волны, уступая дорогу, звенели о борта тихими всплесками.

Туман давно стаял. Солнце грело затылок Леське, и ему было по-особенному хорошо и от солнца, и от легкого быстрого бега, и от сознания, что и он тоже не пятая у собаки нога в этом важном деле. Что ж, что этот не коммунист? Может, они все беспартийные, но раз им доверяют такое, значит стоющие. Вот и они доверились ему, без году неделя комсомольцу. Значит, хорошие люди. И Леське захотелось быть к ним ближе, захотелось сказать что-нибудь ласковое и значительное, от чего повернулись бы к нему их лица и дружески открылись сердца.

Рыжий сидел на дне лодки спиной к носу. У борта привалился самый молодой (Леська слышал, как его звали Жоржем) с яркими, как у девушки, губами и бледным истомленным лицом. Только горбоносый кавказец пристально смотрел в сторону Леськи, поверх его головы, словно отыскивая что-то за его спиной.

— Спит, — дружески кивнул ему головой на Жоржа Леська.

Но тот только прикрыл веками черные с синеватыми белками глаза и снова открыл их, ничего не сказав.

«Молчат, всё молчат», с отчаяньем подумал Леська, «неужто в ГПУ все такие неразговорчивые?»

Леська перевел взгляд на деда. Савватий заиграл бровями, сморщил нос и улыбнулся седым ртом. Вот с кем Леська живет душа в душу. Однако, на озере тоже строг. Шкипер, сидит у руля, значит — царь и бог, как говорят рыбаки. Ну, а на суше Леська командует. Идеологическую выправку деду дает. Как что не так: «Дед, вспомни Зимний!» Слушается. Гордится он Зимним. Советского покроя старик.

Солнце пригревало. Леська уселся поудобнее и не заметил, как вздремнул.

— Савватий, — резко сказал рыжий, — поворачивай туда! — и он рукою указал от себя налево.

Жест был отрывист и неожидан, как удар ножа.