— Жизненные показатели низкие, девушка держится, но организм отказывается принимать это лекарство, — мужчина достал очки и листок бумаги, — мы не можем увеличить дозу, поэтому эффект будет недолгим. Через лет 5

пять, примерно, она начнёт вспоминать это всё и будет очень обескуражена. Так что, приготовьтесь.

— Какой период в её прошлом сотрётся? — Атсуши прекрасно понимал абсурдность этого вопроса, но он вылетел до того, как мужчина его обдумал. Доктор нахмурился и снял очки.

— Повторюсь о малой дозировке, скорее всего несколько ближайших недель. Это единственный способ не навредить её мозговой деятельности, — врач отошёл от Лайта и поправил халат, — мне пора идти.

Дверь хлопнула, Атсуши повернулся к столу и стремительно подошёл к нему. Мгновение и ваза влетела в стену, разбиваясь на множество маленьких осколков. Цветы упали на пол, почти сразу теряя свой ярко-оранжевый цвет. Рядом с вазой лежала записка. Мужчина посмотрел, что было написано в ней и, злясь, разорвал бумагу на мелкие клочья. «Я люблю тебя. Кристофер», разорванное по частям, падало на пол к цветам. Мужчина, такой же сломанный, как ваза, и разорванный изнутри, словно записка, упал на колени и заплакал. Ему было больно за дочь: за то, что он сделал с ней из-за приказа его начальника. Из-за вражды на фоне любви с отцом того парня, влюблённого в Аи. Это несправедливо, но другого выхода не было. Если бы они не встретились, то Аино не пострадала и жила вне этой ситуации. Его дочь не должна была стать жертвой из-за эгоистичного характера Икари Гаато, но кто знает, что бы произошло при свадьбе с Суо? Может, Икари бы уничтожил её? Или любил как собственную дочь? Ответа на эти вопросы никогда не последует, ведь свадьба ни за что не состоится. Суо же память никто не стирал.

Мужчина успокоился и встал с колен. Он отряхнул свой костюм, поправил пиджак и тёмным платком вытер остатки слёз с лица. Атсуши подошёл к своей дочери и прислонился ко лбу губами, оставляя тёплый поцелуй на холодной коже. Девушка не ответила, вместо них тишину разрывали пищащие приборы с показателями жизнедеятельности. Мужчина вышел из палаты и позвал уборщицу, чтобы убрать остатки от памяти о Кристофере. Будто бы этого не было. Никогда.

***

Когда Атсуши садился в самолёт, то он совершенно забыл о словах доктора про кратковременный эффект. Мужчина летел домой с чувством выполненного долга и огромным беспокойством за дочь. Все возможные свидетели — врачи и медсестры, были предупреждены об особой секретности случая, и поэтому все документы о содержании больной были с пометкой «Осложение при ОРВИ».

Алексия сбежала из больницы и не появлялась больше возле палаты Аи, ей попросту запретили. Такими же угрозами, как и Кристоферу. Поэтому за её болтливость можно было не беспокоиться. Лайт не представлял, что рассказать своей жене, поэтому об этом он раздумывал впредь до встречи с ней. Она не знала о многом незаконном, но в то же время в общих чертах знала абсолютно всё. И решение Атсуши рассказать о романе дочери с Кристофером Хайтменом, сыном Мюньэла, было правильным. Он рассказал о том, что специально поехал за ней, но когда они встретились, то Аино серьезно заболела. Амелия кое-как смогла остаться дома, не вылетев к своей дочери в первые минуты услышанной истории.

Атсуши ещё долго не мог простить себе того, что произошло. В то время, как меньше всех пострадал Икари Гаато. Его сын оправлялся от шока в местных барах, жена была не в курсе о ситуации, а компания понесла незначительные убытки со стороны больницы Нового Орлеана. Да и препарат по стиранию памяти был продан военным, поэтому Гаато был в выигрыше. О ситуации не вспоминал никто, данная тема была табу для каждого из членов семей Лайт и Гаато. До сегодняшних дней.

========== Глава 20 ==========

Бутылка коньяка стояла на столе абсолютно пустой. Я выпила лишь одну рюмку вначале, ведь мои подозрения о беременности не позволяли налить себе больше. Всю остальную бутылку опустошил мой папа, но опьянения не было. Либо он сильно испереживался, либо хорошо скрывал своё состояние. Всё время он говорил ровно, иногда занимаясь, но язык не заплетался.

Отец держался за голову и смотрел на стол, не поднимая взгляда на меня. Я ошарашено смотрела перед собой и даже не пыталась стирать слёзы. Сердце болезненно стучало в груди, руки тряслись, а мозг отказывался воспринимать эту историю за правду. Этого не могло произойти. Мой отец же не мог так поступить со мной…или мог? Я огляделась и поняла, что уже световой день был закончен. На улице стояла непроглядная темнота. Неловкое молчание повисло между нами, создавая огромную пропасть. Я сняла очки, положила их на стол перед собой и принялась массировать своё лицо, приводя себя в чувства. Отец зашевелился и поднял глаза на меня. Мы встретились взглядами. Я видела как он раскаивается. Возможно, это было впервые в жизни, ведь такого угрызения совести не припоминалось. В глазах застыли слезы и отчаяние, он шепча просил прощения. Я прикрыла глаза и отвернулась.

— Папа это… — слова застряли в горле, мне было тяжело воспринимать эту информацию, — ужасно. Зачем ты так поступил со мной?

Мой вопрос не получил ответа сразу. Вместо этого, отец лишь молча заёрзал на стуле и встал. Я следила за его движениями — скованными и тяжёлыми. Он вздохнул, подошёл ко мне и присел на корточки рядом со мной.

— Я не буду оправдываться, но это было необходимо, — папа взял меня за руку, — я надеюсь ты сможешь простить меня. А сейчас, пойдём спать.

Он выпрямился и направился к двери. Я забрала очки со стола, подошла к отцу и ждала, когда он откроет кабинет. Мы вместе вышли и прошли по длинному коридору, освещённым мягким светом. Я поёжилась и обхватила себя руками. Раньше мне было тут спокойно, а сейчас я чувствовала себя как в ловушке. Отец меня обогнал и шёл чуть впереди, я замедлялась с каждым шагом. Когда я отстала на достаточное расстояние, то развернулась и побежала к концу коридора. Приступ тошноты появился как нельзя кстати. Я вбежала в туалет, располагавшийся напротив кабинета отца, и упала на колени перед унитазом.

В своей комнате я оказалась через минут двадцать. Здесь уже ждал мой чемодан и детские воспоминания. Все вещи остались нетронутыми: фигурки от любимых аниме стояли на угловой полке шкафа, тетрадки с рисунками и записями школьных уроков лежали на столе, а любимый плюшевый дельфин, подаренный Суо на тринадцатилетие, так и возвышался на подушке. Я села на кровать, взяла игрушку и уткнулась в неё лицом, бесшумно рыдая. Я не заметила, как уснула. Утро наступило с жужжанием телефона: напоминание о приёме врача.

Врач!

Пулей подскочив с кровати, я начала искать новые вещи в чемодане и собираться к выходу. По пути мне встретилась Сунако-сан, но я не рассказала ей о своих планах, лишь пожелала доброго утра и выбежала из дома.

Я ещё не до конца решила: чего я жду от врача? Положительного результата или отрицательного? В каждом из вариантов была своя хорошая и не очень сторона. Об этом я думала всю дорогу до клиники. И всю очередь. И даже когда садилась в гинекологическое кресло. Доктор видела моё переживание и при быстром осмотре сразу же сказала:

— Поздравляю, Вы беременны! У вас идёт четвёртая неделя.

Я обрадовалась. В душе стало неимоверно тепло от этих слов. Я улыбалась во все тридцать два зуба, по щекам пробежала дорожка радостных слёз. Я смеялась, прикрывая рот рукой. Доктор сняла перчатки и села за свой стол, заполняя мне необходимые бумаги.

— Вы будете наблюдаться у меня? — врач повернулась ко мне и улыбалась, ожидая ответа.

Я оделась и подошла к её столу, задумавшись над этим. Может, мне уже не удастся вернуться домой, в Тампу? Либо я убегу туда, несмотря ни на что?

— Я не уверена, ведь последние лет десять я живу в США.

Доктор кивнула и заполнила небольшую книжку, на которой была изображена женщина с большим животом. Мы сидели в тишине, поскрипывание ручки по бумаге резало слух. Я потерялась в себе, обдумывая лишь одну, самую важную новость этого часа. Я действительно беременная. Я ношу ребёнка от Кристофера. Все проблемы с прошлым, событиями прошедшей недели стали на задний план. Это стало таким неважным. По сравнению с будущими событиями всё плохое меркнет.