— Ловлю тебя на слове, — заговаривает Алан, ставя локти на колени. — Лишь назови меня своей любовью, и заново я буду окрещен. И навсегда свое утрачу имя. — Его глаза смеются, Марк видит. Но его все равно пробирает дрожь. Наверное, это талант: заставлять верить, что произносятся не просто реплики, что это его слова.
Ладони остаются по-свойски лежать на коленях, но через мгновение Марку приходится убрать их: Алан усаживается сверху, возится, принимая удобное положение.
Марк обхватывает Алана за поясницу руками.
— Мой милый друг, смягчи свой хмурый взор, будь бодр и весел на пиру сегодня.
Марк тихо смеется и коротко целует его в щеку. Алан слишком близко, чтобы можно было побороть желание его касаться, водить ладонями по спине, забираясь под футболку. Всего на секунду Марк приходит в себя, он оглядывается назад, проверяя, не стал ли кто, часом, свидетелями их маленького представления, но зрительный зал по-прежнему пустует. А потому он подтягивает Алана ближе к себе и спрашивает:
— Чего ты хочешь?
Тот задумывается или просто подбирает нужную цитату. Обычно Алан настолько вычурно в разговорах не изъясняется, но сегодня решил следовать правилам своей маленькой игры до конца. Он прищуривается и выдает:
— Ты можешь исцелить болящий разум? Из памяти с корнями вырвать скорбь, стереть в мозгу начертанную смуту, и сладостным каким-нибудь дурманом, — пошло хмыкает он, — очистить грудь от пагубного груза, давящего на сердце?
Марк не показывает удивления, не торопясь расстегивает молнию на штанах и просовывает ладонь. Алан отзывается мгновенно, вздыхает на ухо и приподнимается, чтобы Марку было удобнее двигать рукой. Он горячий, почти горящий. Была бы ситуация иной, Марк бы задумался, почему Алан так возбужден, но его ладони подрагивают от предвкушения, а сам он не может отвезти взгляд от такого жадного к прикосновениям Алана в объятиях. Он водит вверх-вниз, размазывая смазку по стволу, и шепчет Алану на ухо всякие глупости о том, как он красив и великолепен. Сейчас можно, тот все равно не запомнит или сочтет его слова несерьезными. Марк начинает двигаться быстрее, Алан уже почти стонет, безвольно свисает на его руках, сотрясается в предвкушении оргазма. Огромное помещение разносит звуки эхом, Марку становится так невыносимо хорошо, когда он чувствует влагу на ладони, а Алан обессиленно опускается сверху, утыкаясь ему лбом в плечо.
Алан не может отдышаться с минуту, с румянцем, взмокший, Марк настолько увлечен этим зрелищем, что забывает о собственном дискомфорте. Он решает справиться с этим как-нибудь самостоятельно в туалете, пока Алан будет собираться.
— Что? — Марк дает тому отстраниться. — Нет подходящей фразы для этой ситуации?
— Иди к черту, — беззлобно выдает Алан, смеясь. Он увлекает Марка в поцелуй, за которым следуют быстротечные ласки и почти мучительная разрядка.
Проходит вечность, прежде чем они поднимаются на ноги, и Алан суетливо осматривает сцену, на которой они валялись: не осталось ли следов безобразия.
— Каково будет тут играть после случившегося?
— Я смею все, что смеет человек, — кротко говорит он и берет Марка за руку.
Они уходят прочь со сцены через кулисы. В коридорах ни души, охранник в холле верно и не слышал ничего, а осветители вернутся позже. Алан заводит Марка в свою гримерку и запирает дверь. Марк хочет напомнить о брони столика в ресторане, но когда он поворачивается к Алану, тот уже стягивает с себя штаны с таким выражением лица, что становится очевидно — не затем, чтобы переодеться. Слова застревают в горле.
Комментарий к Постановка. Настоящее (романтика)
Сладость или гадость, ребята? 🎃
========== Вверх дном. Будущее (пост-ап) ==========
Дастин выкатил из полуразрушенного гаража велосипед, перекинул через него ногу и оттолкнулся пяткой от асфальта. На дороге к театру прибавилось несколько выбоин. Дастину подумалось, что ночью снова перевозили технику к Манчестеру, никто не озаботился тралами или траками, да и резиновые накладки, щадящие асфальт, перестали использовать в прошлом месяце. Дастин повернул на улицу, которую теперь именовали главной. Город недалеко от Лондона у них и до этого был небольшим, но когда неразрушенными остались четыре улицы — надобность в названиях отпала.
Люди придумали для них обозначения по сторонам света, а шоссе, ведущее к госпиталю, назвали Центральным, так было легче общаться с беженцами с юга. Дастин замедлил ход у магазина Уолесса, рассматривая через витрину, остались ли на прилавке быстрые обеды для разогрева в микроволновке. Самая ходовая еда в городе, между прочим, а завозили ее, как и остальные продукты, раз в две недели. Дастин ощупал карман, поддаваясь импульсивному желанию позавтракать, и тут же вспомнил, что денег с собой не взял — собираясь на работу, проявил небывалое благоразумие.
Главная площадь ушла под землю еще на несколько метров, Дастин объехал ее по широкой дуге, но не удержался: бросил взгляд на плазму (остатки от термоядерной бомбы).
Он так и не избавился от ощущения, что смотрел на нечто живое, копошащееся и борющееся за жизнь, которая непременно остановится, когда температура опустится ниже сотни градусов. А пока плазма жила, может, в ней до сих пор происходили какие-то реакции, этого Дастин точно не знал и не пытался выяснить.
Ветер поднял с асфальта пыль, когда он уже подкатил велосипед к зданию театра. Датчик гамма-излучений негромко запикал у Дастина в заднем кармане и затих, только когда он вошел внутрь. В холле с ним поздоровались Эллис, Кайл и Риз. Последний выглядел растерянным (как и всегда в день выступления). Дастин ощущал незначительное раздражение из-за пустого желудка и бросил гневный взгляд на Кайла. Именно из-за задержек с заработной платой Дастин не успел поехать в оптовый маркет в соседнем городе, где продукты продавались в среднем в два раза дешевле.
— Времени осталось не так уж и много, — вместо ответа на приветствие Дастина сказал Кайл. Он напялил на себя дорогой костюмчик из магазина, словно это до сих пор имело значение. — Но вам точно хватит на одну полноценную репетицию.
По молчаливому согласию труппа собралась на сцене в маленьком зале, где трудились осветители. От них не требовали чего-то выдающегося: после того как на Европу сбросили бомбы, люди стали гораздо менее притязательными. Поэтому никто и не подумал упрекать Кайла в том, что он нанял на вакантные должности далеких от творчества электриков. В конце концов, их труппа тоже не состояла сплошь из актеров. На места погибших, когда выяснилось, что людям хочется зрелищ и это реальный способ заработать, пришлось брать молодых людей, умеющих хотя бы что-то.
— У меня болит голова, — тихо произнесла Эллис, которой надлежало играть жену архитектора Герхарда фон Риле, но покорно встала в центр круга и произнесла: — Поведать вам хочу историю одну о том, как муж мой продал душу колдуну.
Дастин взял в руки текст, оставленный им вчера на стуле, и стал ждать своей очереди. Актеры читали слова, не поднимая головы, и изредка уточняли последовательность действий. Рядом переминался с ноги на ногу сирота Риз, его Дастин добровольно взял под свою опеку. Подумав об этом, он едва не рассмеялся вслух. Оборванец, живущий в квартире, настоящие хозяева которой погибли во время взрыва бомбы, едва ли мог кого-то опекать. А тем временем ребята разыграли сцену с выбором архитектора для Кельнского (уже разрушенного до основания, к слову) собора, и Дастин вышел вперед.
— Прогуливаясь по Рейна берегу, заметил странность я одну. — Датчик радиации снова уныло запищал у Дастина в брюках, наверное, на улице поднялась пылевая буря. — Вы не поверите, но речь идет о камне. О камне, что светился изнутри.
— Так это был зараженный радионуклидами камень, — усмехнулся Билли.
Дастин закатил глаза, остальные рассмеялись.
Если копнуть глубже, в том, что они шутят о радиации и смертях, причиной которых она стала, кроется трагедия целого поколения. Но у Дастина нет сил анализировать.
