- Василий Петрович, мне поговорить с вами надо.
- Селина? - Стогов узнал агрономшу. - Давай поговорим.
Они сели на скамейку, и Надя, подождав, пока удалились Семаков с Бутусовым, сказала тихо:
- Он хотел колхозников поддержать... Это их идея насчет закрепления земли.
- Спасибо за откровенность, но, как видите, они проголосовали против.
Надя помедлила и проговорила, запинаясь:
- Это не они... Они не виноваты. И он не виноват... Ни в чем не виноват.
Стогов пожал плечами.
- Его и не винит никто.
- Я понимаю... - Она говорила, запинаясь, чтобы не расплакаться. - Но зачем же вы с ним так обошлись? Вы знали его и раньше... Он честный, умный... И его семейную историю знали. Вы все знали...
- Но помилуйте! При чем тут я? Выборы есть выборы.
- Это не выборы, это обструкция!
- Он сам ее устроил себе... И своим прожектерством, и своим легкомысленным поведением. Я не понимаю, что вы от меня хотите?
- Честности...
- Что это значит, товарищ Селина?
Стогов встал.
- Для вас ровным счетом ничего, - сказала Надя глухим голосом и быстро пошла прочь.
- Селина! Подождите! - крикнул Стогов.
Но Надя не остановилась.
Возле школьного палисадника ее встретил Егор Иванович.
- А я жду тебя, Надюша.
- Это ты, дядя Егор?
- Да, Надюша. Пойдем к нам. Что тебе сидеть в пустой избе-то! Пошли, пошли, - он ласково обнял ее за плечи...
- Ох, дядя Егор! - Надя опустила на его плечо голову, и вдруг те обида и боль, что сдерживала она, прорвались, и обильные слезы хлынули из ее глаз, как теплый дождь после сильной затяжной грозы.
- Дядя Егор! Дядя! За что же это?.. За что? - произносила она, по-детски всхлипывая.
- Ничего, дитя мое... Ничего... Все обойдется, все обойдется.
30
На другой день поутру Стогов и Песцов ехали в телеге до переправы. Они полулежали на охапке свежескошенной травы, еще влажной от утренней росы, и молчали, погруженные в свои думы.
Песцов думал все о том, как провалился на собрании. Ему вспоминалось скуластое, большеротое лицо Бутусова, его манерная учтивость и его обдуманная речь и то, как умело апеллировал он к собранию, вызывая подозрительность к Песцову. Вспомнилось и то, как устроил он переполох... И хохочущий зал. И взбешенного Стогова. А Надя? Каково ей теперь? Вчера, выходя из правления, он мельком встретился с ней взглядом. Это не взгляд, а немой крик!
Сразу после собрания он забрал свои вещи от Волгиных и отнес в конюшню, уложил их в телегу Лубникова. И всю ночь просидел у Надиного крыльца, но так и не дождался ее.
Стогов ночевал у Семакова. После собрания Волгин как-то скис, позеленел, всю ночь, говорят, пил, а утром и провожать не пришел. Сказали, что слег... Кого же теперь посылать председателем? Стогов перебирал в памяти возможных кандидатов. Семаков напрашивался... Он и предан, и свят, как говорится, да невежда. Его и парторгом-то нельзя больше рекомендовать. Селину тоже нельзя. Она одной веревкой с Песцовым связана. Та же анархия... Этот, поди, одумался после вчерашней бани-то. И все-таки на самостоятельную работу его опасно пускать. По крайней мере, выждать надо. И в райкоме держать после вчерашнего провала негоже.
В передке сидел Лубников, избочась и низко свесив ноги. Носком правой ноги он доставал до чеки и от нечего делать расшатывал ее. Он несколько раз пытался заговорить со своими седоками, но они не отзывались, и Лубников решил, что надо подобрать подходящую тему, такую, чтоб захватила.
А утро было тихое. Еще неяркое солнце грело мягко, словно обнимало. Легкий ветерок чуть трогал на луговинах пеструю, в июльских цветах траву, и она мельтешила в глазах, как речная толчея. Но отдельные, разбросанные там и тут деревья стояли неподвижно, окутанные белесой влажной дымкой, будто у каждого из них были причины хмуриться и быть недовольными.
Наконец Стогов не выдержал и спросил сердито:
- Ну как, Матвей, протрезвел?
- Я-то что?.. Это у вас теперь голова кружится от победы, как с похмелья.
- Упрекаешь, что не рекомендовал?
- Хвалю... По крайней мере, наши с вами карты теперь открыты.
- Глубоко же в тебе засело упорство.
- Говорите уж откровеннее - заблуждение.
- А что ж, и скажу... Ну с этой любовью еще понятно - лукавый попутал. А с землей что ты выдумал? С планом?.. С колхозом? Разогнать бригады... Хозяйчиков плодить. Инстинкты частнособственнические! Мы их тридцать лет корчуем, а ты насаждать решил. Да ты в себе ли?
- Какие там инстинкты. Один Никитин стоит больше всех этих бездельников из правления... Они только хлеб дармовой жуют и чирикают, как воробьи, громче всех. Вот кого мы расплодили - воробьев!
- Матвей, не туда гонишь... Одумайся.
- А я думаю...
"Да, я слишком много говорил и мало делал, - думал Песцов. - Но таким, как Стогов, слова что горох. На нем панцирь! Мы поговорим - да в сторону... Только подразним их. А они прут напролом, как слоны. И чем дальше, тем больше наглеют. Нельзя уступать им ни вершка".
И вдруг он понял, что должен теперь, сейчас же, решиться на что-то важное, сделать это... Иначе вся его жизнь потеряет смысл.
- Кажись, агрономша? - воскликнул Лубников, натягивая вожжи. - Откуда ее вынесло? Да стой, дьявол! - выругался он на гнедого мерина.
Мерин зафыркал, замотал хвостом и остановился. На обочине дороги, опираясь на велосипед, в розовой кофточке стояла Надя.
- Здравствуйте! А я на овсы ездила, - сказала она неестественно громким голосом. - Уезжаете?
- Да вот, уезжаем, - ответил Стогов.
- На овсы? - удивленно переспросил Лубников. - Да ить овсы-то лежат в трех верстах отсюда. За Солдатовым ключом.
Песцов привстал на локте и ткнул в спину Лубникова. Он заметил, что зеркала на руле Надиного велосипеда не было. "Совсем как девчонка", подумал он. Ему хотелось как-то подбодрить ее, и он сказал подвернувшуюся фразу:
- Все в порядке, Надюша.
- Все будет как надо, - добавил Стогов и приветливо кивнул ей.
Надя растерянно улыбнулась и сказала тихо:
- Волгин опять слег.
- Как? - встрепенулся Стогов.
- Совсем плох... Скорую помощь вызывают.
- Н-да... - выдыхнул Стогов.
- И еще... - Надя смотрела под ноги. - У Егора Ивановича кукурузу срезают.
- Кто срезает? - спросил Песцов.
- Правленцы. На подкормку. Утром комбайн послали... Ну, до свидания! и пошла ровной мертвой походкой, ведя сбоку велосипед.
- Вот и достукались, - сказал Песцов.
Стогов шумно засопел, но отмолчался...
Лубников тронул мерина и воодушевленно заговорил, решив, что напал на тему, которая захватит:
- Баба хорошая, а без мужа ходит. Не дело. Нынче с этим строго. И правильно! Особенно ежели человек партийный! Тут надо, чтоб и семейная линия, и партийная одна в одну шли. Соответствовали, значит, как Бутусов на собрании сказал.
- Чего ты плетешься, как нищий? - оборвал его в сердцах Стогов. - Гони! - И уже про себя добавил: "Эдакая глухомань..."
Лубников приподнялся и, "хакнув", вытянул кнутом вдоль хребта мерина. Тот подпрыгнул и, кося влажным выпуклым глазом на возницу, потряхивая темной гривой, пошел машистой рысью.
Песцов долго смотрел на розовую Надину кофточку, горевшую на луговой траве как саранка. А телега все катилась, гремя и подпрыгивая, и все меньше и меньше становился розовый огонек Надиной кофточки и наконец затерялся, превратившись в один из бесчисленных цветков безбрежного лугового моря.
- Останови! - вдруг сказал Песцов Лубникову.
Лубников натянул вожжи.
- Останови, говорю!
- Тпру! Стой, сатана!
Телега остановилась. Матвей бросил на землю рюкзак и взялся за чемоданы. Стогов вопросительно смотрел на него.
- Буду ждать, - сказал Песцов Лубникову. - Отвезешь Стогова, на обратном пути прихватишь меня.
- Что это значит?
- Останусь здесь.
