Мне хочется попросить у нее прощения, но я не помню за что. Я очень утомлена. Слышен приближающийся звук мотора – это «Мустанг» Эллиса. Нужно во всем разобраться до того, как Эллис приедет за мной.

Я застыла в коридоре у маминой палаты, не замечая снующих людей. Перед глазами все еще стоял образ израненной женщины, неподвижно лежащей на больничной койке: я говорила с ней, держала за руку, надеясь получить хоть какой-то ответ, однако пальцы ее оставались безжизненными.

«Интересно, смерть похожа на сон?» – как-то спросила меня мама. Это случилось после одного из самых тяжелых ее кошмаров – ей приснилось, будто она ночью плывет по реке, совсем одна. Воспоминание потрясло меня, и я в который раз задалась вопросом: как она очутилась в руинах сгоревшего дома? Все-таки я очень мало знаю о своей матери.

В пять лет я случайно выяснила, что женщина, которую я всегда звала Айви, на самом деле моя мама. Я сказала Мейбри и Беннетту, что у меня нет мамы, а они ответили: «Мама есть у каждого». Я в слезах прибежала домой, и Сисси все мне объяснила.

Именно Сисси собирала коробку с завтраком и отвозила меня в школу, именно она ездила со мной за покупками в Чарльстон и организовывала дни рождения. Но моей настоящей мамой была Айви, красивая женщина с такими же волосами, как у меня, которая занималась балетом, пела в барах и на музыкальных фестивалях, сама шила себе яркие наряды в тех же тонах, что и нарисованные ею акварели, висевшие по всему дому. После того разговора я начала называть ее мамой, чтобы все знали, что она моя.

Нью-йоркский психотерапевт как-то спросила, любила ли меня моя мать. Я без колебаний ответила «да». Конечно, любила, я всегда это чувствовала. Мама часто говорила, что любит меня, обычно перед уходом на занятие, концерт или выставку. Сколько бы я ни просила, она никогда не брала меня с собой, говоря, что я должна найти собственные мечты, а ее мечты слишком печальны, чтобы ими делиться. Из-за этого мама казалась мне еще более загадочной и притягательной. Когда терапевт спросила меня, из-за чего она так тосковала, я не смогла найти ответ. И до сих пор не могу.

Я никогда не сомневалась в ее любви, как не сомневалась в любви Сисси или Битти. Я до сих пор работаю с терапевтом, пытаясь выяснить, как трем любящим женщинам удалось довести меня до такого состояния.

– Ларкин!

Я вздрогнула и оглянулась.

– Это ты! – Мейбри совсем не изменилась – так же на голову выше меня, та же гибкая фигура, те же черные волосы, тот же загар.

Я хотела было спрятаться от нее в маминой палате, но решила, что не имеет смысла избегать неизбежного: Мейбри всегда добивалась своего. Поэтому я криво улыбнулась и по-дурацки помахала ей рукой.

Не обращая внимания на мою неловкость, она на удивление сердечно обняла меня. Я уткнулась лицом в зеленую медицинскую форму. Отец говорил, Мейбри работает медсестрой в операционной, однако мне как-то не пришло в голову, что я могу встретить ее здесь. Она отстранилась и оглядела меня, точь-в-точь как Сисси.

– Выглядишь сногсшибательно.

– Ты тоже. – Я отвела глаза, смущенная ее пристальным взглядом.

– Мне очень жаль, что с твоей мамой случилось несчастье.

Я кивнула, ожидая разговора об извинениях, которые я ей задолжала. Через девять лет слишком поздно просить прощения. Я украдкой взглянула на нее, высматривая шрам на виске.

– Не волнуйся, волосы все прикрывают, – засмеялась Мейбри.

– Я приходила к тебе в больницу. После того… случая. Хотела убедиться, что все в порядке, но тебя уже выписали.

Мейбри взяла меня за руку.

– Я знаю и все понимаю. Жаль только, что за девять лет ты ни разу не позвонила, не написала и не зашла в гости. У меня родился сын. Ему четыре года, и он точная копия Беннетта, бедный малыш. – Она выпустила мою руку, ее лицо стало серьезным. – Не думала, что те события разлучат нас навсегда. Ты же знаешь, я не умею долго злиться. На сердитых воду возят.

Зато я умею. Я взглянула на нее, такую умиротворенную и довольную. Ее жизнь сложилась идеально, как она и планировала. В моей душе шевельнулось негодование. Возможно, не только я должна извиняться за то, что ей довелось пережить и из-за чего мне пришлось изменить всю мою жизнь.

Я махнула рукой в сторону зала для посетителей.

– Мне пора. Мы ждем новостей от маминого врача… – Я не стала заканчивать предложение, не в силах объяснить, что на самом деле злюсь на себя прежнюю, на глупую и наивную девчонку, от которой уже почти десять лет пытаюсь избавиться.

– Да, конечно. Несмотря на обстоятельства, я все равно рада тебя видеть. Если что-то понадобится, только скажи. Я живу на Принс-стрит, рядом с родителями. Ничего выдающегося, не то что ты в Нью-Йорке. – Мейбри улыбнулась, и я едва не расплакалась, вспомнив, какими мы были, прежде чем сияющий прожектор судьбы испепелил наши детские грезы.

Я повернулась, чтобы уйти, однако от Мейбри так просто не отделаться.

– Ты уже написала свой великий роман, достойный Пулитцеровской премии? Я присматриваю себе выходное платье. Помнишь, ты обещала взять меня на церемонию награждения.

Меня едва не стошнило прямо на больничный линолеум: переживания последних суток наконец дали о себе знать. И почему окружающие помнят лишь самые позорные моменты твоей жизни? Например, как я репетировала благодарственную речь, которую никогда не произнесу.

– Я лучше пойду, – пробормотала я, оставив ее вопрос без ответа, и быстрым шагом направилась в зал для посетителей.

Папа с Беннеттом увидели меня первыми, и улизнуть незамеченной мне не удалось. Оба встали, отрезав путь к бегству. Взглянув на них, я тут же подумала, сколько всего пропустила, живя в Нью-Йорке.

Я собиралась уйти под предлогом, что мне нужно выпить кофе, но в этот момент из кабинета вышел мамин доктор, по-видимому, уже переговоривший с папой. Я решила догнать его и расспросить, однако передумала. Прежняя Ларкин именно так бы и поступила. Я вечно путала настырность и грубость с самоуверенностью, и эту привычку оказалось непросто искоренить.

В результате я уселась на стул, старательно избегая взгляда Беннетта и обратив все внимание на папу.

– Что сказал доктор?

Папа выглядел старше своих пятидесяти восьми. В безжалостном свете флюоресцентной лампы его загар казался желтым. У него был вид человека, волнующегося за жену, за любимую женщину. Мы оба знали, что это не так.

– Нужно набраться терпения и ждать. У нее трещина в черепе, сломаны кости таза, множественные переломы руки и стопы. Еще рано говорить о том, как будут развиваться события. Я хочу перевезти ее в специализированный травматологический центр, но хирург сказал, что нужно повременить. Здесь у них есть необходимое оборудование и персонал для ухода за больными с такими травмами.

Его слова отскакивали от меня, будто дротики с тупыми наконечниками. Жаль, что здесь нет Сисси и Битти: они удалились в кафетерий. Прежде чем уйти, Сисси купила в автомате пирожное «Малышка Дебби» и сунула мне, заявив, что я должна поесть. Некоторые вещи остаются неизменными.

Папа откашлялся.

– Доктор говорит, до завтра не стоит ждать вестей, так что нам лучше вернуться по домам и отдохнуть. – Он потер затылок, как обычно делал, когда не решался смотреть мне в глаза. – Поеду домой, приму душ. Я со вчерашнего дня ничего не ел, но есть совсем не хочется. – Он заставил себя взглянуть на меня. – Может, поедешь со мной?

Я отрицательно покачала головой.

– Лучше останусь здесь, вдруг что-то изменится. – Я показала ему пирожное. – Съем, если проголодаюсь.

– Ну хорошо. – Папа засунул руки в карманы брюк. – Если что, звони. – На мгновение мне показалось, будто он хочет поцеловать меня в лоб. К счастью, он этого не сделал. – Ты идешь? – спросил он у Беннетта.

Тот покачал головой.

– У Мейбри скоро закончится смена. Я поеду с ней. – Беннетт вынул из кармана ключи от автомобиля и отдал их папе. – Потом зайду к вам, заберу машину.