Подъехав к дому Сисси, я включила свет в салоне, кое-как добралась до кармана (совершенно не жалея о пристрастии к обтягивающим джинсам) и вытащила оттуда две ленты, все еще белые и хрустящие.

Можно сосчитать по пальцам одной руки, сколько раз мама писала мне письма или записки, но я тут же узнала ее почерк. Я разложила первую ленту на коленях и прогладила рукой, чтобы лучше видеть. На ней черным маркером были выведены жирные буквы: «Я скучаю по тебе. Жаль, что я так и не успела узнать тебя».

У меня екнуло сердце. Мне вспомнилось, как однажды мы с Мейбри и Беннеттом пошли в кино на фильм ужасов, наврав кассиру про возраст. Там была сцена, когда юная девушка собирается войти в темную комнату.

Словно повинуясь указанию невидимого режиссера, я развернула вторую ленту и положила ее поверх первой. Почерк другой; впрочем, трудно сказать наверняка, потому что писали не маркером. Сумерки скрадывали цвета; похоже, буквы красные, даже алые.

Я несколько раз моргнула, чтобы удостовериться, что прочитала верно.

Прости меня.

Такое ощущение, будто читаю чужой дневник. Я осторожно поскребла ленту пальцем: посыпались мелкие хлопья. Определенно не фломастер. Возможно, гелевая ручка или маркер с блестками, от которых мы с Мейбри сходили с ума в средней школе.

На пороге зажегся свет. В дверях возникла Сисси. По ее встревоженному лицу было ясно – она знает, что я здесь. Сама не понимая зачем, я сунула ленты обратно в карман и вышла из машины, громко хлопнув дверью.

Сисси сидит у моей кровати. Рядом со мной толстый моток желтой пряжи; спицы воткнуты в маленький недовязанный квадратик (уж не знаю, что это будет). Она говорит, и я все слышу, правда, не вижу, как двигаются ее губы.

Я парю под потолком, глядя на собственное тело. Неужели это я?

У Сисси на макушке небольшая проплешинка. Она умрет от стыда, если узнает, что кто-то видел ее сверху.

Внезапно я вспоминаю, что именно произошло перед тем, как я упала, и почему я так разозлилась на Сисси. Это не обыденное раздражение из-за разногласий по поводу воспитания Ларкин или вечных нотаций, что мне следует повзрослеть и преодолеть скорбь по Эллису. Нет, дело в другом. К сожалению, воспоминания ускользают, точно юркие червячки. Похоже, чтобы освободиться, нужно назвать пароль, однако он мне неизвестен.

С каждым днем я поднимаюсь все выше, но так и не могу покинуть палату. Что-то не позволяет мне уйти из этого мира. Ко мне приходят люди, держат за руку, говорят, что молятся о моем выздоровлении. Скорее всего, я не могу сбежать отсюда из-за тайн: они опутывают меня, словно липкая паутина, из которой невозможно выбраться. Наверное, я в чистилище, мне рассказывали о нем подруги-католички: место между жизнью и смертью, где мы должны искупить грехи. Или мне предоставилась возможность обрести понимание и прощение.

Неподалеку тарахтит «Мустанг» Эллиса. Я оглядываюсь в надежде его увидеть, но они с мамой прячутся за углом, словно чего-то ожидая. Только неясно, чего именно.

Знать бы, как отсюда выбраться. Может, кто-нибудь покажет мне путь. Пока что никто из умерших не приходил к моей постели и не вел сквозь тоннель к свету, как показывают в фильмах и пишут в «Ридерз Дайджест». Очень жаль, потому что я надеялась увидеть маму. Я совсем ее не помню, но все говорили, она была красавицей. Сисси утверждает: Ларкин – точная ее копия. Мамины фотоальбомы сгорели в пожаре, поэтому я не могла взглянуть на дочь и сказать: «У нее мамин нос» или «У нее мамина улыбка». У Сисси есть фотографии, где они втроем – Маргарет, Сисси и Битти. Я много раз просила посмотреть, но она всегда отвечала: «О некоторых событиях слишком больно вспоминать». Сисси обещала, что однажды спустит фотоальбом с чердака, и мы посмотрим его вместе, но этого так и не случилось.

Мэк и Ларкин приходят ко мне каждый день. Мэк обычно не задерживается надолго; он нервно бродит по палате, просит прощения за боль, которую мне причинил, и обещает все загладить. Я его не виню: мне наконец стало ясно, что происходит, когда люди любят друг друга не одинаково. Справедливости ради, я предупреждала Мэка еще до свадьбы, но он ответил, что его любви хватит на двоих. Я виновата, что поверила ему, а он – что сам в это поверил.

Сколько бы ошибок мы ни совершили, рождение Ларкин – не одна из них. Когда она приходит, я парю под потолком и наслаждаюсь ее красотой. Ларкин у меня красавица. Я никогда в этом не сомневалась, даже во время переходного возраста: тогда никто не считал ее хорошенькой, кроме меня, Сисси и самой Ларкин. Теперь я понимаю – Ларкин верила в это исключительно благодаря внушению Сисси. Точно так же Сисси до трех лет не позволяла мне ходить самой, потому что не могла видеть, как я падаю. Только вот нельзя научиться переживать неудачи и боль, ни разу не испытав их. Тем не менее я рада, что Сисси сейчас с Ларкин. Да, ее методы воспитания небезупречны, зато любовь безгранична.

Ларкин сильно изменилась. Я вижу ее раз в год, на Рождество, и мы обе делаем вид, что этого достаточно. Мы притворяемся, будто я не подозреваю, что разочаровала ее, и это разочарование укрепило ее решимость уехать и не возвращаться.

Больше всего на свете я сожалею, что никогда не говорила своей дочери, как горжусь ее храбростью. Ларкин многое в себе не нравилось, поэтому она взяла и все изменила. К счастью, ей не удалось воплотить детское желание быть похожей на меня. Я никогда не была столь отважной и так и не смогла стать хорошей матерью. Мы обе смотрели на Сисси, хотя на самом деле следовало смотреть друг на друга.

Однако, как выражается Сисси, сделанного не воротишь. Что, если бы я так никогда и не встретила Эллиса? Моя жизнь была бы гораздо проще, если бы я не увидела, как он едет по Фронт-стрит на своем «Мустанге». Наши взгляды пересеклись, и мне тут же стало ясно: мы созданы друг для друга. Сисси отговаривала меня от поспешного брака, чтобы я была уверена – не в том, люблю Эллиса или нет, а смогу ли пережить его потерю. «Горе либо ломает, либо укрепляет тебя», – говорила она. Я не слушала, а зря. До сих пор гадаю, откуда ей об этом известно.

Забавная штука сердце. Оно влюбляется, когда захочет, и только сильный человек может ему противостоять. Например, Ларкин. Она просто пока не знает о своей силе. Я получила жестокий урок: нельзя всю жизнь оглядываться назад. Если смотреть на призраков из прошлого, не увидишь того, что прямо перед тобой.

Нужно рассказать Ларкин, чтобы ей не пришлось страдать, постигая эту истину самостоятельно, но мое тело мне неподвластно.

Углы палаты тают, словно мой мир сжимается. На меня наваливается усталость. Странно, ведь я просто сплю и во сне парю под потолком. К сожалению, я не знаю, что со мной случилось и сколько мне еще здесь оставаться. Вероятно, нужно что-то сделать или узнать, чтобы двигаться дальше. Тайны пощипывают меня, словно рыбки. Я пытаюсь вспомнить, что обнаружила, прежде чем провалилась под пол Карроумора, и почему так рассердилась на Сисси, но воспоминания ускользают. Я спускаюсь ниже и слышу голос Сисси. Она рассказывает о себе, о маме, о Битти. Похоже, нечто очень важное. Поэтому я возвращаюсь в свое тело и принимаюсь слушать.

Туфли Маргарет оказались на полразмера меньше, поэтому после третьего танца с Бойдом ноги Сисси должны были гореть огнем, но она не чувствовала боли, словно парила в облаках. От тепла, исходящего от Бойда, и прикосновения его руки голова у нее шла кругом. К тому времени как он поинтересовался, не угодно ли ей подышать свежим воздухом, Сисси накрепко запомнила оттенок его глаз, форму ушей и ямочки, появляющиеся на щеках, когда он улыбался. Стараясь не думать о том, что сказала бы мама, она подала ему руку. Они покинули танцплощадку и вышли на пляж.

Бойд помог ей избавиться от туфель, и они побрели по песку, приятно холодящему ноги. С тех пор всякий раз, ступая босиком на песок, Сисси вспоминала тот вечер. В небе царила полная луна, источающая сияние. Она висела так низко, что, казалось, от нее можно было отщипнуть кусочек на память.