В чём же?

Итак, март 1995-го. Вот уже второй год Мураками живёт и работает в Кембридже, читая в университете лекции о современной литературе. На эти лекции съезжается молодёжь из разных городов и даже штатов, и специально приглашённая университетом полиция сдерживает у входа толпы охотников за автографами.

А параллельно он заканчивает третий том «Хроник Заводной Птицы». При этом лекции он, понятно, читает на английском, а писать продолжает по-японски…

И вот тут наведём-ка зум объектива поближе.

Вряд ли я сейчас открою вам какую-то особую тайну. Но даже очень эрудированные мои друзья то и дело поражаются, когда я упоминаю о том, что и Мисима, и Абэ, и Танидзаки, и даже монументальнейший Оэ все свои самые знаменитые произведения писали исключительно от руки.

«Как? Разве в Японии не было пишмашинок?» – удивлённо спрашивают меня.

Отчего же? Конечно, были. Но!

Первая японская пишущая машинка (яп. вабу́н-тай-пура́йта:) была запатентована изобретателем Кёта Сугимото в 1929 году.

Это устройство состояло из банка иероглифов – 2400 оттисков-литер, размещённых на чернильной подушке в порядке возрастания количества черт. Над литерами нависал механизм из рукоятки, свободно перемещающейся в горизонтальной плоскости, «лапки» для захвата иероглифов и бобины с листом бумаги. Этот механизм вместе с бобиной перемещался по специальным полозьям влево-вправо и вперёд-назад, следуя за рукой человека. Специально обученный оператор фиксировал всю эту махину над каждым очередным иероглифом, нажимал на «лапку», та выхватывала нужную литеру, разворачивала её – и отпечатывала на бумаге. Затем бобина автоматически проворачивалась, предоставляя место для следующего символа.

Илл. 1. Первая японская пишущая машинка 1929 г.

То есть фактически эта «пишмашинка» являла собой миниатюрный печатный станок для кропотливого набора, как правило, уже готовых текстов. Ни о какой литературной импровизации, черновиках, перестановке абзацев, зачёркивании неудачной фразы, корректуре или «замены» слов на ходу и помечтать было нельзя. Печатай всё сразу и без ошибок – или, проклиная всё на свете, перенабирай всю страницу заново…

В дальнейшем появились и более компактные версии этого агрегата, но «принцип 2400 знаков» сохранялся неизменным. Все остальные иероглифы, не входившие в этот минимум, печатались фонетической азбукой – каной.

Вот почему, пока западные писатели XX века уже вовсю стрекотали своими 30-ю-с-лишним кнопочками на постоянно совершенствующихся ундервудах, эти японские «печатные годзиллы» так отпугивали японских литераторов, что тексты практически всех рассказов, повестей и романов издательства принимали в рукописном, а не в машинописном виде. И продолжалось это до начала-середины 80-х годов – вплоть до появления спасительного «вапро́».

Первый японский словопроцессор (или «ва-про», от англ. word processor) был изобретён в 1978 году фирмой «Тосиба». Эта электронная пишмашинка с экраном, встроенной памятью (позже – съёмной дискетой) и портативным принтером поначалу имела форму письменного стола, включая клавиатуру-столешницу и боковой ящик, внешне напоминала небольшую ЭВМ и стоила в розницу, как новенький «мерседес».

Илл. 2. Первый японский словопроцессор «Toshiba JW-10», выпущенный в продажу в феврале 1979 г. по цене 6 300 000 иен (на то время – около 30 тыс. долларов США)

На Западе 70-х также наблюдался словопроцессорный бум; однако в европах с америками эти аппараты стоили всё-таки дороже обычных пишмашинок, и подавляющее большинство пользователей так и не отказалось от любимых механических стрекоталок. Люди просто переходили на более лёгкие, удобные, а если нужно было «ещё быстрее» – то и на электрические, но всё же привычные пальцам и глазу «тайп-райтеры».

Другое дело – Япония. Революционность «вапро» для японцев заключалась даже не столько в электронном редакторе, функции памяти или упрощённом способе печатания на чернильной ленте. Но прежде всего – в том, что теперь любые иероглифы (которых на самом деле гораздо больше, чем «лимитных» 2400!) можно было сгенерировать на экране за какие-то пару секунд просто из их фонетического звучания. И благодаря этому скорость создания печатного текста наконец-то превысила скорость письма рукой.

И всё завертелось. Уже к концу 80-х вапро стал не только настольным аппаратом, но появились и его «портфелеобразные» версии. А стоимость этих агрегатов упала так, что теперь творить любые тексты и обмениваться данными на дискетках мог позволить себе даже простой студент.

Да, были сложности с совместимостями систем: текст, написанный на машинке «Оазис», не хотел читаться на словопроцессорах «Шарп», дискеты «Тосибы» не вставлялись в разъёмы «Санъё», печатные ленты настольных вапро не походили к их лэптоповым версиям, и так далее. Но люди как-то договаривались, подстраивались, справлялись – и в целом полувековой «печатный застой» превратился в стремительный прогресс: резво обращаться с электронными клавиатурами, цифровой памятью и экранными текстами японцы научились лет на 15 раньше всего остального мира. Ибо задолго до появления персональных компьютеров были разработаны софты для извлечения иероглифов из их произношения – со скоростью, равной письму рукой, а то и превосходящей его.

Илл. 3. Раскладка клавиш японского словопроцессора, послужившая основой для современной компьютерной клавиатуры. На большинстве сегодняшних версий знаков фонетической азбуки «хираганы» уже нет – их полностью заменяет латиница. При наборе любой фонетической комбинации во всплывающем окошечке на экране предлагается несколько вариантов иероглифов на выбор, и пишущему остаётся только подтвердить нужный знак клавишей Enter

Первым японским писателем, который стал сочинять свои произведения на текстовом процессоре, был Кобо Абэ. Именно так он создал свой роман «Вошедшие в ковчег», изданный в 1984 году.

Мураками же перешёл с «рукописания» на «вапропечать» при сочинении романа «Дэнс, дэнс, дэнс», то есть в 1987 году.

До этого первые повести «Песня ветра» и «Пинбол» были писаны японскими перьевыми ручками «Sailor». За это время он перебрал несколько разных авторучек, пока не нашёл «идеал» – немецкое перо «Montblanc 149», которым и написал «Охоту на овец».

– «Монблан» среди ручек – всё равно что «мерседес» или «БМВ» среди прочих автомобилей, – признавался он в интервью всё тому же Кэну Ясухаре. – Обычные перья не выдерживают масштабов романа: стираются и ломаются то и дело. «Монбланом» же я исписал несколько тысяч страниц, прежде чем пришлось поменять перо. И когда пришёл в магазин авторучек, чтобы заменить его, там очень удивились: что же за странную работу вы им выполняли, чтобы довести «монблан» до такого состояния? – спросили меня.

Итак, с «Охоты на овец» он начал пользоваться «монбланом», причём «где-то в середине романа, чтобы сменить настроение», сменил чёрные чернила «Пеликан» на «королевские синие». Писал он в стандартных студенческих тетрадях, разлинованных по общепринятому стандарту: 400 знаков на странице. Исписывал по 4–5 страниц в день. И через каждые 13 страниц заряжал в ручку новые чернила[3].

И только «Норвежский лес», который сочинялся в «походных» условиях – во время долгого путешествия по Европе, – был написан самыми обычными, «расходными» шариковыми ручками «BIC» на дешёвой бумаге, случайно купленной в лавочке канцтоваров на окраине Рима.