Не спеша прикурил и вдруг заметил, что где-то далеко в ночи, словно отблеск от пламени зажигалки, одиноко затрепыхался огонёк.

Любопытно, однако. Решил посмотреть поближе. Вышел за калитку, осторожно, через шаг спотыкаясь, побрёл по улице. Вышел к лесу. Вот она заросшая просека, которая вывела меня в деревню.

Огонёк левее. Призывно трепещет на ветру, манит к себе.

Ночью, после дождя, лезть в незнакомый лес – верх идиотизма, но, как я уже говорил, порой я совершаю нелогичные поступки.

Чертыхаясь и матерясь, проклиная всё подряд, сетуя на свою глупость, злой и сырой я упрямо лез вперёд, продираясь сквозь высокую траву и низкие ветки.

Где-то впереди послышался шум. Сначала неразборчивый слитый в один монотонный гул, но с каждым шагом становясь всё более разборчивым.

Я остановился. Показалось? Нет. Во влажном после дождя воздухе чётко слышались лошадиное ржание, плеск воды, смех и звонкие детские голоса.

Уж чего-чего я подобных звуков я здесь никак не ожидал услышать. Думал глушь, медвежий угол. Видимо ошибся. Живут здесь люди.

Старясь не шуметь, подкрался поближе, осторожно раздвинул в сторону ветки. Так и есть. Мальчишки лет четырнадцати купают в небольшом озерце лошадей. Чистят щётками, расчёсывают гривы. На берегу ребята помладше развели костёр, жарят хлеб на палочках. В воздухе аппетитно пахнет печёной картошкой.

Защемило сердце. Картинка из моего детства. Вот также и мы ребятнёй бегали к речке, ходили в ночное, ловили рыбу на самодельные удочки и хвастались друг перед другом трофеями.

Неожиданно с боку, в кустах, раздался шум и звонкий треск сломавшейся ветки. Я резко обернулся. Никого. Лишь ветер не спеша шевелит глянцевую от дождя листву. И тихо, тихо, как-то пусто сразу стало в лесу.

Я выпрямился и, не таясь, вышел на берег озера. Пусто. Ровная гладь воды, непримятая трава, ни намёка на костёр. Словно и не было здесь никого.

Наваждение. Чертовщина. Как всегда «вовремя» вспомнил про иконку. Уж, не за этим ли дала её старуха?

От этих мыслей стало не по себе. Скорее прочь от сюда. Но тело не слушалось. Странное дело – не хотелось уходить. Чем-то манило к себе это место. Почти осязаемо я чувствовал мягкое тепло и душевную ласку. Стало легко и свободно, ушла усталость, пропали тревожные мысли. Словно после долгого скитания вернулся домой.

Я глубоко вдохнул, прикрыл глаза, расслабился, каждой порой впитывая в себя так не хватающего в повседневной жизни чувство покоя.

Всё, пора. Я с трудом разлепил непослушные веки и, развернувшись, пошёл обратно к деревне.

Вымок я, конечно же, основательно. Пришлось опять переодеваться. Второго сменного комплекта у меня не было потому надел старую одежду. Она хоть и попала под моросящий дождик, но была не такая сырая.

Пошарил в рюкзаке, достал банку тушёнки, вскрыл любимым златоустовским ножом, перекусил. После сытного завтрака захотелось табачку.

Вышел на улицу, присел на лавочку, что вдоль забора. Уже стало светать. Взгляд на часы – начало четвёртого. Вот и ночь прошла. Да ещё какая! Мысли плавно скользили вокруг увиденной аномалии. Что это: сон, бред, фантасмагория? Или так тоже бывает? Необъяснимая загадка природы.

Лязгнула пружиной калитка и рядом со мной присела хозяйка дома.

–Доброе утро.– Люблю быть вежливым с хорошими людьми.– Не спится?

Старуха что-то прочавкала себе под нос дрожащими губами и на удивление скрипучим, пробирающим до самих костей, голосом ответила:

–В моём возрасте, сынок, время на сон терять жалко.

Тут я с ней был согласен.

–А ты пошто не спал?– Спросила женщина, заглянув в мои красные от недосыпа глаза.

–Уснёшь тут.– Выдохнул я.

Жуть, мурашки по коже. Взгляд у старухи был жёсткий, пронзительный, словно сама бесконечность посмотрела на меня старческими водянистыми глазами. Посмотрела, оценила и равнодушно отвернулась.

–Испужался, что-ль? Грозы то?– Подначила старушка и тут же примирительно хлопнула меня по коленке.– Не сердись на старую. А иконку мою сохрани. Пригодится.

И тут меня прорвало. Я рассказал всё. Женщина молчала. Умела слушать.

–Что же это было?– Спросил я, закончив свой рассказ.

–Может, показалось тебе, сынок?– Прочавкала беззубым ртом бабушка.

Я отрицательно покачал головой. Не могло такое показаться.

–Я привык доверять своим глазам.

Старуха долго молчала. Я закурил ещё одну сигарету и, прислонившись спиной к забору, прикрыл веки. Бессонная ночь давала о себе знать, глаза резало, словно в них насыпали песка.

–Был когда-то у нас племзавод с целым табуном.– Наконец нарушила молчание старушка.– Вот только последнюю животинку ещё в девяносто третьем на бойню отвели, а те ребятишки, что лошадей в озере купали, сами давно отцами стали. В городе живут.

Всё верно. Мёртвая деревня. Дома кособокие, серые от полинявшей краски. То тут, то там накренившиеся заборы зияют прорехами. Нет тут никого.

–Из живых лишь я, Семёныч да Зинка-распутница остались.– Словно прочитав мои мысли, сказала женщина и вновь угадав, пояснила:– Седьмой десяток разменяла, а каждый вечер к соседу чаёвничать ходит.

Я лишь усмехнулся и грустно заметил:

–А что тут ещё делать? Только в гости ходить.

–Ко мне не идут.– Сухо прокаркала старуха.– Ведьмой кличут.

Утро выдалось прохладным. Я поёжился и искоса посмотрел на бабулю. Самая обычная старушка, таких миллионы на великих просторах России.

–Пора мне.– Тяготило меня это место. Я привык к городам, где толпы людей, где кипит жизнь. А тут тлен и разруха. Навевает тоску и мысли о смерти.– Спасибо за приют. В следующий раз гостинцев привезу, отблагодарю.

–Иди, сынок, иди.– Не стала меня отговаривать женщина. Да и зачем? Кто я ей: друг, брат, сват, чтобы в гости звать?– Только не свидимся больше.

Ну, точно ведьма. Стараясь не обращать на её слова внимание я зашёл в сарай, собрал свои нехитрые пожитки.

–Это ты память земли видел.– Остановил меня у калитки скрипучий голос старухи.– Помнит ещё, матушка, людей. Хранит в себе отпечаток босых детских ног, с росой впитала пот и кровь людей живших здесь.

Я молча кивнул ей на прощанье и зашагал в сторону брошенной вчера машине.

Может это и неправильно, но что я мог сказать этой старухе? Что разделяю её горе и боль? Что всё ещё будет хорошо? Что появятся в этой брошенной деревне новые люди и вновь заколосятся пшеницей поля, заурчат дизельными моторами трактора, побежит наперегонки к озеру детвора. Может так и случится, но это уже будет не ЕЁ деревня.

Машину я нашёл там же, где оставил. Да и куда она денется в этой глуши? Залез в салон, порылся в бардачке в поисках новой пачки сигарет и, задумавшись, по привычке повернул ключ зажигания. Верный «Патриот» тут же завелся, заурчал мотором.

Вот так номер. Не веря такому чуду, но принимая его, как данность, я поспешил вдавить педаль газа. Хватит на сегодня приключений. Пора домой.

***

Я всё же вернулся. Через три долгих года пролетевших в одно мгновение. Вроде только вчера, вот на этом самом месте заглохла моя «ласточка» и я пошёл к мерцающему в дали огоньку.

Для меня это было вчера и как же многое изменилось всего за одну ночь. Деревня встретила меня гнетущим молчанием и поросшим бурьяном.

Я остановился возле знакомого дома. Вышел из машины, глубоко вдохнул и тронул жалобно заскрипевшую проржавевшими петлями калитку. Сделал шаг и…остановился. Идти дальше не было смысла. Дом встретил меня наглухо заколоченной дверью.

–Вот и всё.– Сами собой сорвались с губ тяжёлые слова.

Я аккуратно прикрыл калитку и пошёл обратно к машине.

Помню, в одной песне пелось: «Вагонные споры последнее дело, когда больше нечего пить». Пить действительно было нечего. И не с кем. Попутчики в этот раз мне попались сугубо трезвого образа жизни. Мамаша с двумя детьми, женщина предпенсионного возраста с приятной внешностью и взглядом директора школы, а также молодой человек с чисто интеллигентной наружностью и очками а-ля Гриша Лепс.