– Айада?! – воскликнул Рагнер – Что с тобой? – стал он гладить собаку – Айада лизалась, но упорно порыкивала, будто ворчала и пыталась что-то внушить хозяину.

– Не бойся, – сказал герцог Лилии. – Она… Не знаю, что с ней. Наверно, замерзла и волнуется.

Маргарита в это время уже стояла на палубе и украдкой поглядывала на берег, пытаясь понять, что Рагнер может говорить и делать. Она не видела за его спиной, как он нежно целовал руку Лилии, но о чем-то подобном догадывалась. Когда Айада затявкала, то Маргарите захотелось крепко-крепко, с благодарностью, прижать эту собаку к своей груди.

Адальберти Баро, ловко вскарабкавшись по веревочной лестнице, появился на палубе.

– Баронесса Нолаонт, – сказал девушке Адальберти. – Что же вы здесь, на ветру, стоите в одиночестве?

– Прощаюсь с этим городом. Я так мечтала сюда попасть, – захлопала она глазами, поднимая лицо к сизой грозовой туче и не позволяя себе плакать. – Смотрела на карту в своем учебнике Географии… Ларгос был крестиком. Такой… Не знаю… Волшебным местом, где мечты сбываются. Моим центром земли и священным местом. Моей Святой Землей Мери… Боже, что я говорю такое?.. – перевела она дыхание и еще раз глубоко вздохнула. – Прошу меня извинить. Я не должна была вам говорить такие личные… Извините… Просто мне сейчас не с кем поговорить – лишь это меня немного извиняет.

– Понимаю, – задумчиво произнес Адальберти, странно на нее посмотрев, словно открыл для себя что-то новое. – Пройдемте, всё же, в каюту. Я хотел бы забрать оттуда свои вещи и помочь вам устроиться.

Оказалось, что Алорзартими проживал в просторной каюте на втором ярусе кормовой надстройки, комфортной из-за больших окон в летнее время, но жутко холодной в зимнее, поэтому отец и поселил его там (чтобы как будущий рыцарь привыкал к неудобствам); сам же принц жил в куда как более теплой, небольшой каюте, расположенной на первом ярусе надстройки. Именно ее он уступал Маргарите, а также большую кровать с золотым покрывалом, уютную уборную и боковой балкончик.

Адальберти еще освобождал письменный стол, когда в каюту занесли ящик со свадебным сундуком.

– Не продавайте мой подарок, баронесса Нолаонт, – произнес принц. – Вы еще так страшно юны… Вы снова выйдете замуж, должно быть, скоро.

– Нет, не выйду, – твердо ответила Маргарита. – Не хочу. Я уже была два раза замужем – хватит с меня. У меня теперь будет дитя, моя дочка – и мне ее будет достаточно. Будем с ней жить в нашем имении у Лувеанских гор и Мартинзы. Там так уединенно… Слова подобрать не могу. Дремучая глушь, если сказать по-простому. Женихов там нет и не надо.

– Баронесса Нолаонт… – внимательно смотрел на девушку принц. – Княжество Баро рядом с Лиисемом и вашим имением… по ту сторону Лувеанских гор… Если так случится, что я буду проездом недалеко от вашего имения, то мог бы я навестить вас, как вы считаете?

– Такой гость, как вы, всегда большая честь, – не понимая намека принца, бесхитростно ответила Маргарита. – Правда… мне будет стыдно вас принять. Там… там старый дом с дырявой крышей и свиньи во дворе… Лучше вам меня не навещать.

– Дааа, – огорченно протянул Адальберти. – Ну, я собрал всё, что мне необходимо. Если что-то еще вам нужно, то я постараюсь всем помочь.

«Хорошо бы ложе другое, – подумала Маргарита, глядя на широкую двуспальную кровать. – Почивать с Соолмой в одной постели – всё равно, что с ларгосской гадюкой».

– Превелико благодарю, Ваше Высочество, – произнесла Маргарита. – Многого мне не требуется и есть всё необходимое.

Принц ей поклонился без руки у сердца, она же присела так низко, как позволял ей сделать ее огромный живот. В дверях Адальберти встретился с Соолмой, галантно раскланялся и с ней, пропустил и придержал для нее дверь. Черная Царица осмотрелась в каюте и поджала губы, наткнувшись взглядом на кровать, – спать в одной постели с Маргаритой ей тоже не хотелось.

– Я пойду к Рагнеру, – сказала Соолма. – Это напротив, стучись туда, если плохо себя почувствуешь. Наверно, я там и заночую, – добавила она.

– Пойдешь к нему на ложе?! – усмехнулась Маргарита, снимая плащ. – Он же только что нежно прощался с любовницей, а ты бежишь к нему?! Да ты и впрямь с повадками собаки, как Айада, – тебя бьют, а ты всё ластишься.

– Айада – волчица, а не собака, и Рагнер ее никогда не бьет. И меня твои слова не обижают. Кажется, то, что ты хочешь внушить мне, священники называют Гордыней. Порок, с каким надо бороться в восьмиду Любви, – усмехаясь, добавила она, – не то наступит Конец Света.

Соолма ушла. Оставшись одна, Маргарита легла на постель и накрылась своим меховым плащом, не шевелясь и больше не плача. Когда «Гордость веры» тронулась, она продолжала лежать, не желая никого видеть или слышать. Лежала и поглаживала, как кошку, свой великий живот.

«Белая башенка»

Четвертой рыцарской Добродетелью являлось Благородство с символом оленя, а ее Пороком являлась Низость с символом ворона.

С этой Добродетелью всё обстояло еще сложнее, чем с Честью. Во-первых, разделяли понятия «быть благородным» и «поступать благородно». Поступать благородно мой любой, когда брал пример с достойных аристократов и рыцарей, а быть благородным можно было лишь по рождению, оттого аристократы неохотно впускали в свой род простолюдинов, тем более торговцев и уж самое позорное – землеробов. Однако супружество с незнатной красавицей, произошедшее по любви, прощалось мужчине – красота тоже являлась признаком благородства, то есть исключительности, и привнесение ее в свой род являлось понятным. Зато супружество, заключенное из-за денежной выгоды, заслуживало позора – благородство нельзя было купить, как товар в лавке, и титул (почетное звание) заслуживали достойными высокого уважения деяниями.

К концу одиннадцатого века третье сословие мирян, всё сильнее богатея, многое могло себе позволить; купцы предлагали состояние за титул, и даже грань между теми, кто беден, и теми, кто богат, размывалась, несмотря на законы «О роскоши». Аристократы, напротив, беднели в погоне за этой роскошью, доказывающей «черни» их исключительность: закладывали земли, вырубали леса, входили в такие долги, что иногда поддавались соблазну с легкостью поправить свои дела выгодным супружеством.

Рыцари тоже делились на неблагородных и благородных («из благого рода»). Неблагородный рыцарь знал в совершенстве четыре воинских мастерства: владение копьем, фехтование мечом, верховую езду и плавание в доспехах. Благородный аристократ с отрочества обучался навыкам соколиной охоты, сложению стихов, игре в шахматы и учтивой культуре – преклонению перед Прекрасной Дамой, жертвенности ради высоких идеалов, безупречному поведению с равными и неравными, стремлению к подвигам. Даже, не будь рыцарского устава – свода запретов, правил и предписаний, такой воин вел бы себя достойно и не терпел бы несправедливости, как того требовало его естество – то самое загадочное благородство. И оттого оскорбление знатного, благого рода от простолюдина являлось кощунством и заслуживало позорной казни насмерть. Аристократы же выясняли меж собой отношения на дуэлях, отстаивая честь рода и смывая с него позор кровью.

Все воины-монахи являлись благородными рыцарями, то есть носили две шпоры. Заслужили они эту честь достойным благоговения образом жизни: неблагородный, неисключительный, человек просто-напросто не справился бы, не смог бы всю жизнь притворятся. Воины-монахи, воины веры, хранили целомудрие, лишали себя роскоши, яств и выпивки, любили молчать, а еще больше любили Бога. Когда им хотелось разлечься, то они с удовольствием молились – и могли без сна простоять на коленях хоть до своей кончины.

________________

Изумительный, резной, золотой корабль «Гордость веры» оказался «недогалерой-недопарусником», однако весьма занятной «недогалерой». Во-первых, там было три весельных ряда, во-вторых, гребцы сидели ярусами под главной палубой, в-третьих, гребцы вращали весла со скуки, в-четвертых, они все как на подбор являлись звездоносцами, то есть воинами-монахами, совершившими минимум восемь подвигов. Пока одни гребли, другие звездоносцы либо фехтовали, либо молились. Эти молитвы продолжали творить чудеса: погода благоприятствовала, и попутный ветер домчал «Гордость веры» до Брослоса за три с небольшим дня. Но и они стали для Маргариты кошмаром – даже без ребенка в чреве путешествовать морем зимой было нелегким испытанием. Зато страдания плоти гасили страдания ее души. Рагнера она ненавидела не меньше, но словно издали, – на первый план вышли холод, бесконечная качка, вредная Соолма да их острая взаимная неприязнь, отравлявшая даже воду в море вокруг золотого корабля. Рагнер не разделил свое ложе с «ларгосской гадюкой», ведь уже приютил Айаду – та его отлично согревала и развеивала его грусть, к тому же обезумевшая от счастья собака не собиралась уступать свое место даже «сестрице Соолме». Черной Царице пришлось делить кровать с Маргаритой. Холодными ночами (да и днями) обе дамы очень желали обнять хоть кого-нибудь живого под одеялом и наконец согреться, но только не друг друга – обе скорее умерли бы, чем обнялись.