– Вы в это не верите? – печально усмехнулась девушка.

– Ну… Я обязан верить, даже вопреки тому, что думаю, – ответил брат Амадей, останавливаясь в центре храма, под шатром Юпитера. – Извини… Лгать мне нельзя, хотя порой хочется… Еще я думаю, что ему тебя не изменить.

Признательность мертвеца

В середине второй триады Целомудрия планета Венера дарила людям лишний день, и меридианцы радовались празднеству любви и счастья – Венераалию. В эти два дня люди имели самый благой настрой, прощали врагов, одаривали подарками друзей, а тем, кого любили, подносили красные пряничные сердца. Этот праздник с надеждой ждали девушки-невесты, получавшие в Венераалий стихи и сласти, да юноши, признававшиеся своим избранницам в чувствах. Ночью на Главной площади власти Элладанна устраивали «Бал счастья». В солнечном Лиисеме хорошая погода стояла до начала зимы, и если в Венераалий случался дождь, то он, теплый и безобидный, никого не разгонял по домам, тем более тех, кто пришел в поисках своей второй половины. В первый год сорокового цикла лет «Бал счастья» в Элладанне отменили, но пряничные сердца всё равно краснели на лотках торговцев, да и ночью на площадь собирались прийти знакомиться одинокие горожане.

В первый день Венераалия соседи Жоля и Клементины Ботно вспомнили, что очень их любили, и с утра зачастили в зеленый дом с пустяшными подарками. Добрый дядюшка Жоль, конечно, когда этого не видели гости, злился, раздражался, что его отвлекают, и вовсе не походил на счастливого человека. На заднем дворике, на его пестром покрытии из разбитых горшков, ржали шесть лошадей – ими и занимался Жоль Ботно: вместе с Синоли и Филиппом он надевал на них богатую сбрую, яркие попоны в цветах Лиисема, налобники с перьями и закреплял седла. Невеста собиралась ехать в храм на голубоглазой Звездочке, ведь боялась не удержаться в седле, осрамиться перед всем Элладанном и доверяла лишь своей любимице. Старую кобылу для этого триаду приводили в порядок – чесали ей гриву да усиленно кормили. В конце концов ее пятнистое тело затянули желтой попоной до земли, а на лоб прикрепили алое перо. Поводья заменили широкие белые ленты с зубцами – такие же, как на красной повозке Гиора Себесро.

Маргариту, бледную от волнения, полностью нарядили к полудню. В ожидании сватов со стороны жениха – тех, кто сопроводит ее до храма, она оставалась наверху, в своей спальне, с Беати и Ульви. Невеста пыталась рассмотреть себя в маленькое ручное зеркало, но хорошо замечала только то, что нездорово выглядит, и едва не срывалась в нервные слезы по надуманным причинам: богатое подвенечное убранство сделало из Маргариты даму, достойную своей пригожестью даже жениха-аристократа. Алое платье простого кроя выгодно подчеркнуло ее фигуру, сложная вышивка мелким жемчугом и бисером придала наряду торжественности. Плечи невесты обнял белоснежный плащ, ее светлые, золотистого оттенка волосы струились по нему длинными локонами, драгоценный ободок, похожий на венок, обрамлял чело красавицы, а тонкая вуаль мягко обволакивала силуэт девушки и вздрагивала, словно дымка, при каждом ее движении. Ульви и Беати, положив руки на свои выпуклые животы, восхищено наблюдали за подругой и не понимали, почему Маргарита недовольна собой: она без конца кусала губы и щипала щеки, пытаясь вызвать румянец, что раньше никогда ее не подводил.

– Ты – наикрасатющая! – в который раз сказала Беати. – И король взял бы такую в жены! Принц иль герцог – точно. Хватит уж истёрзываться!

– Вот-вота, – поддакнула Ульви. – А ты для его будёшь самовой красившной, пущай прочие и лучше́е. А ежели он любвит, то наглазеет тока на тябя, как Нинно на меня! Крашное сердечко мне поутру задарил!

Напоминание о кузнице было некстати: Маргарита занервничала еще сильнее.

– А, вота чего: он не смогёт бываться, – продолжала болтать Ульви, поглаживая живот, слишком большой для ее срока и худого тела.

«Боженька, спасибо за это!» – выдохнула Маргарита.

– Ужасть дюже как просил его извинять. А он хворый изнуреньем. А работов ныне во! – широко развела она руки. – Энто всё для войску. Не разобидишься?

– Нет, что ты – ответила Маргарита, опять принимаясь щипать свои щеки. – Пусть поправляется, ничего страшного…

– А ничё страшно́го, что я безмушней пойду? – тараторила Ульви. – А то мне все говорют, что лучше́е б я в дому сталася. Ну энто – негоже без мушо-то, кода пуза́ экая. А я всем скажу, что ты моя сестра да любимишная подруга – и я тябя в замушничестве не брошу! А пиршство у градначальника! Как можно́? Венчанье в храму Праматери! А я тама так ни разу и не набывала. Сиживай давай в дому! Ага! Но коли и ты так…

– Нет, – успокоила ее Маргарита. – Поступай как знаешь.

Ульви подняла голову, довольно заерзала на кровати и многозначительно посмотрела на Беати.

«Вота! – говорили круглые карие глаза Ульви. – Я былась правая! Нету здеся ничто неприлишного».

Беати, беззвучно отвечая, скривила пухлые губы: «Поглянешь еще – правая былась я!»

– Сватыыы!!! – донесся из коридора ор Филиппа.

Он впервые постучался, а затем его подстриженная и завитая как у Оливи голова высунулась из-за двери. Беати и Ульви стали помогать Маргарите закрыть лицо вуалью.

– Я сама, – отказалась она от их услуг.

Ее подруги удалились, хихикая и вытаскивая за собой любопытного Филиппа, что тоже надел новенький наряд, туго обтягивавший его детское тело.

Маргарита расправила вуаль на лице, еще раз поглядела на себя в зеркальце и замерла. Голос брата Амадея шептал ей на ухо: «Ему тебя не изменить».

– Да, не изменить, – сказала она своему отражению, превратно понимая слова праведника. – Госпожу второго сословия из меня не сделать. Как не рядись – я девчонка с улочки бедняков и неудачников.

Тут же она отмахнулась от таких суждений – всё же не с герцогом венчается, а Ортлиб Совиннак сам имел схожее с ней происхождение, значит, если она будет стараться, то справится. Маргарита еще раз посмотрела на свое лицо, закрытое полупрозрачной вуалью, закинула шлейф на левую руку, перекрестилась и с зеркальцем в руках вышла за дверь.

В гостиной Оливи впервые посмотрел на Маргариту с уважением, но это еще сильнее ее отвратило. И без слов она поняла, что сужэн более не считал ее дурехой и что он оценил ловкость, с какой она устроила себе жизнь с «богатым стариком». Гиор Себесро явился один, без спутницы, да и затяжелевшая Залия осталась дома с матерью. Черноглазый суконщик доставил красную телегу, привел несколько лошадей, одел всю родню и был готов дальше помогать своей новой семье, однако от него веяло равнодушным холодом. Там же, среди родни невесты, находился высокий, благородного вида молодой мужчина. При виде Маргариты его бесстрастное лицо не выразило ни единого чувства, кроме, казалось, скуки.

– Идэ́р Мона́ро, – представился он и поклонился. – Я буду сопровождать вас до храма.

Невеста и сват жениха первыми прошли во двор, а за ними все остальные.

«Гиор и этот мужчина, Идер, могли бы быть братьями, хотя ничуть не похожи, – думала по пути Маргарита. – У Монаро красивые, тонкие черты лица, Гиора же как будто наспех обтесали, а выражение их лиц одно: ни радости, ни огорчения… Маски, а не лица. И оба санделианцы».

В ее памяти всплыло название раны Иама – «санделианский поцелуй», но она лишь подивилась совпадению – санделианцев, подданных самого большого королевства Меридеи или имевших корни оттуда, по всему континенту насчитывалось несметное множество людей.

Дед Гибих, ожидая невесту около Звездочки, расчесывал бороду деревянным гребнем Ульви; более прихорашиваться он не стал: его коричневые кожаные чулки, порванные на коленке, воняли за пару шагов, за поясом привычно торчал топор.

– Пущай Боже подаст те счастия и любвови, девчона, – сказал старик Маргарите, целуя ее сквозь вуаль в лоб. – Ужо в сей-то разок, точна боле не воротайся. Звёздочку-то тока воротай – куды мне без ею?

Маргарита кивнула и обняла его. Теперь у нее будут породистые лошади, подобные гнедому рысаку Гиора: с лоснящимися боками и ухоженной гривой. Звездочка вместе со всем остальным уйдет в воспоминания о Безымянном проезде.