— Эта была изумительная поездка. Жаль, я не успела к похоронам, но как назло все билеты раскупили. Как всё прошло?

Себастьян прекрасно понимал, что она спрашивает не о самих похоронах, а о матери и дяде. Дело всегда в семье. Особенно в случае всех Альбу.

— Терпимо.

— Бенджамина не было?

— Нет.

Себастьян отвечал слишком коротко и глухо. Его тёмные волосы растрепались после шлема, а куртка была плотно застёгнута, словно он уже собирался уходить. Мируна знала, что в такие моменты мучить его расспросами бесполезно. Но она чувствовала, что его беспокоит что-то ещё. Он смотрел куда-то за её плечо и барабанил пальцами по столешнице из тёмного дерева.

— Он наверняка…

— Он не отвечает мне.

— О.

— Молчит с утра. Сначала хоть просто гудки, а теперь вообще недоступен. В баре нет, здесь тоже.

В его словах слышалась горечь. Между братьями всегда существовала некая связь, в которую Мируна никогда не лезла. Её природа для неё оставалась мутной и непознанной, но на каком-то едва ощутимом уровне они могли улавливать отголоски вибраций друг друга.

Она прекрасно помнила один из вечеров, когда они только начали встречаться. Тогда Себастьян встрепенулся и сказал, что нужен брату. Немедленно. Мируна испугалась за него — он метался по дому, как в клетке, названивал Бенджамину снова и снова. Тот не отвечал.

И они поехали ночными тёмными дорогами по городу сквозь свет фонарей. Себастьян стискивал пальцы на руле и молчал всю дорогу. Даже без привычной музыки, которая обычно вибрировала в салоне.

Бенджамин нашёлся у задней двери подвального клуба. Он цеплялся за кирпичные шершавые стены, ошалевший от какой-то дряни, смешанной с алкоголем. Телефон оказался разбит и выкинут в мусорку поблизости, сам он мёрз в тонкой футболке. Не помнил, как здесь очутился и что делал. С отчаянием кинулся к брату и хватался за него, шепча:

— Не уходи. Не оставляй меня одного.

— Я рядом. Всегда буду рядом.

Всю дорогу до дома он просидел на переднем сиденье, а его руки подрагивали, словно жаждали коснуться Себастьяна.

Наутро Бен снова был привычно весёлым и говорливым. Варил кофе и ничего не помнил о прошлой ночи. Мируна тогда узнала, что он время от времени страдает лунатизмом. Обычно всё ограничивалось прогулкой по квартире, но иногда Бенджамин терялся в тенях ночи, вёл себя, как обычный человек, вполне спокойно говорил с незнакомцами.

И не помнил наутро ничего из того, что было.

Мируна потом спросила у Себастьяна, как он понял, что с Беном что-то не то. Тот поднял брови в явном удивлении.

— Я не знаю. Правда. Но время от времени мы просто знаем, что нужны друг другу.

И сейчас Бен если и не был в беде, то точно не совсем в порядке. Иначе бы Себастьян не пил уже третью чашку кофе, принесенную от стойки, и даже не замечал этого. Набирал в очередной раз что-то в телефоне, наверняка рассылку друзьям и знакомым.

Себастьян умел бесшумно появляться.

Бенджамин так же исчезать. Сам того не замечая.

Мируна быстро допила кофе, убрала альбом с тканями в кожаный коричневый рюкзачок и взяла Себастьяна за руку, утягивая за собой к выходу.

— Поехали. Мы его обязательно найдём.

— Я на мотоцикле.

— Ничего страшного. Кто-то из нас потом доберётся своим ходом.

В конце концов, Мируна не могла быть спокойной, когда что-то тревожило Себастьяна.

Осень в Бухаресте текла запахом земли после дождя, дымом от подожженной листвы и чем-то смолистым. Она распускалась красным и оранжевым, путалась в шерсти свитеров и мягких шарфах. Прохлада и шорох листьев.

Себастьян знал, что Мируна любила ездить с ним.

В хорошие дни, когда воспоминания не резали до лёгкого безумия, она шутила, что сотрудники никогда не привыкнут, как их большой начальник приезжает к офису на байке. Себастьян для таких случаев специально сохранил найденную на просторах интернета картинку с двумя миллиардерами.

Простые джинсы и свитера, никакой вычурности. Мируна легонько и для вида обижалась, а потом снимала мерки для новых брюк с какими-нибудь косыми линиями или необычным покроем.

В плохие дни она подолгу молчала, без сил глядя на кусочки ткани с тёмными пятнами от тихих слёз. Тогда он тянул её за собой — к крепкому ветру и тишине дорог. Мируна прижималась к нему, льнула своей болью и всё равно рассыпалась в руках. В такие дни ему казалось, он не удержит её.

Себастьян никогда не выбирал смерть.

Только она снова и снова отнимала самых близких.

Первым стал отец, разбившийся в авиакатастрофе.

Второй — малышка Делиа, навсегда попранная смертью в три года.

Себастьян не помнил день похорон дочери. В памяти вспыхивали только мазки и кадры. И Бенджамин, неизменно рядом. Кажется, тогда он поселился у них в доме, взял на себя все хлопоты и ничего не спрашивал. В своей резкой манере отшивал непрошенных гостей с цветами и пустыми соболезнованиями. Даже Эйш Альбу, изысканно холодную и в горе.

Себастьян подхватил управление «Гвоздикой и костями» после гибели отца, как падающую монетку, и закрутил снова. Бенджамин вопреки всей своей отстраненности от семейного дела честно разбирался с делами под руководством дяди, когда не стало Делии.

Именно Бен шепнул однажды, что Себастьян на грани того, чтобы потерять ещё и Мируну, ставшую такой призрачной и тонкой.

Он чинил их, как мог, приглядывал за ними. Дал столько времени, сколько требовалось Себастьяну, чтобы вынырнуть из чёрной дыры скорби и отчаяния.

А потом Бенджамин вытащил Себастьяна в бар — именно туда, из дома, дальше от назойливых и живых воспоминаний о Делии — и выставил несколько бутылок водки.

— Пей.

— Не хочу.

— Никто, кроме тебя, не сможет справиться с болью внутри. С ней не справляются в одиночестве. Но ты не один. Мируна тянется к тебе, а ты сам не замечаешь, как закрываешься и отталкиваешь её. Раздели с ней горе. Ты не один, Себастьян. Помни об этом.

На следующий день Себастьян, придя в себя, осторожно предложил Мируне прокатиться по городу. И понял, что за всё это время он ни разу не видел её слёз — или они были слишком тихими и незаметными.

Или он сам ослеп.

И Мируна согласилась.

Они мчали от одного парка к другому, вдоль ленты холодной реки и всех перекрестков и дорог. Тогда Себастьян с удивлением понял, что он злится. До зубовного скрежета и яростной пелены перед глазами. Прибавил скорость. Ещё и ещё.

Пока Мируна не закричала, что хватит. Слишком быстро даже для неё. Они остановились где-то за городом посреди трассы. Мируна, спотыкаясь и едва сдерживая рыдания, спрыгнула на землю. Металась вокруг него с криками до хрипоты. Слова не имели значения. Себастьян просто притянул её к себе и держал, не давая окончательно рассыпаться прямо там. Шептал, что не отпустит, что он рядом.

Мируна стихла в его объятиях. А потом попросила отвезти её домой.

В ту ночь они впервые снова спали вместе, а не врозь, как само собой сложилось за все длинные безмолвные дни.

Бенджамин съехал на следующий день, сославшись на их многочисленные пледы и тяжёлые занавески, от которых у него разыгралась чёртова аллергия на пыль.

И теперь Себастьян ощущал что-то такое под кожей. Как отдаленный гул барабанов в крови — с братом беда.

Как тревожный перестук костей.

Глупости какие-то. Пусть отец и увлекался мистикой и историей семьи, но Себастьян в такое не верил никогда. Даже порой подшучивал над Мируной, в очередной раз занятой каким-нибудь ритуалом по очищению дома или изгнанию злых духов. Она лишь говорила, на всякий случай. Так спокойнее.

А потом приходила в запахе тлевших на угольках трав и благовониях в ночи, полные долгого дождя. Забиралась к нему и просила ласки и медленных поцелуев под шорох капель по окну. Водила кончиками тонких пальцев по его груди, рёбрам. Шептала с каким-то остервенением:

— Мы затеряны в дорогах осени. И однажды станем их призраками. Люби меня, Себастьян. Не дай мне стать призраком.