-- Какого он цвета, Гриша? -- спрашиваю я.

Гриша словно впервые вглядывается в сфинкса. Кинолог тоже таращится на скульптуру, потом начинает рассматривать ее через стакан с виски. Наконец, придвигает стакан к каменному боку. Цвет слегка похож.

-- Гы! -- радуется Кинолог.-- У него цвет бодуна!

Гриша мотает головой:

-- У него цвет львиного поноса.

-- Это ответ для Давида. А теперь ответь для меня! Если ты, конечно, еще различаешь оттенки.

Но Гриша только печально качает головой и смотрит на сфинкса так, словно хочет поймать его взгляд. Пустое занятие. Пустые взгляды не ловятся. Потом он поднимает этот свой сконцентрированный взор на меня. Я, помимо воли, ежусь.

-- Нравится? -- спрашивает он с каким-то особым выражением.

-- Да.

Я не уверен, что Гриша спрашивал про сфинкса, но отвечал я про него, хотя и не искренне.

-- Дарю,-- словно что-то обрывает внутри себя Гриша.

Я не хочу этого подарка. Очень не хочу. И инстинктивно делаю ладонью отстраняющий жест. Гриша трактует его, как хочет и вкладывает сфинкса мне в руку. Это противно. На ладонях возникает ужасное знакомое ощущение... спекшейся крови. Как было дважды, когда в мае сбил собаку, когда впервые появилось рычание. И второй раз, когда перевязывал Лею... Господи... Я сижу сам, словно окаменев, и держу этого сфинкса на вытянутой руке. Гриша наблюдает за мной с пьяным псевдомудрым прищуром. Кажется, он как раз катится по перилам. Кинолог, совершенно осоловевший и откровенно счастливый, тычется своим стаканом в бок сфинкса.

-- Нет! -- я одновременно мотаю и головой, и руками.

-- А это не тебе,-- обижается Гриша.-- Это Лее -- хавере и модели -- на первый зуб, авансом.

-- Только попробуй не взять,-- возмущается Кинолог.-- Это ведь не просто так, это символ! Гриша вырвал...гы, зуб, который на тебя имел и сложил к ногам будущей матери, да, Гришаня?

Мне вдруг приходит в голову, что если я, как бы неловко, поверну окаменевшую свою руку, то этот сфинкс ведь может случайно выпасть и расколоться. И ладонь моя раскрывается, сфинкс медленно сползает... Кинолог хватает его в последний момент, даже не замечает, что спас статуэтку и начинает жадно разглядывать. Потом с апломбом заявляет:

-- Это, бля буду, золотой зуб! Я угадал, Гришаня, да?

Гриша ухмыляется:

-- Не угадал. Даже не знаю во сколько раз эта штука дороже своей копии. Золотой копии, то есть. По банальным подсчетам -- третье тысячелетие до того как. А может, и четвертое. А может, и хрен его знает какое. Это глубокое потрясение.

-- Я потрясен, аха,-- лыбится Кинолог.-- Глубоко! Пробрасываешься столетиями, как новый русский стобаксовыми купюрами.

-- Да, для специалистов, конечно, потрясение. А для всех -- культурное удивление. Культурные мурашки. И вообще, в Иерусалиме сто лет -- не деньги.

Почему он мне это подарил? А может быть, сфинкс вообще взялся откуда-то издалека и ничуть не имеет ни к чему здесь отношения? А я просто пьян?

-- Ну,-- требует Кинолог,-- мы с Давидом хотим знать... биографию твоего подарка! Где взял?

-- Нашел,-- разводит руками Гриша.-- Гулял в нужном месте в нужное время... смотрю -- валяется... Давид, ты в порядке?

Кинолог треплет меня по плечу:

-- От счастья не умирают. Ты поплачь, гы,-- советует он и снова тянется своим стаканом к сфинксову боку.

Гриша отводит его руку:

-- Тоже мне, нашел собутыльника... Да он старше всего еврейского народа. Ты для него так, тьфу.

-- Отвали,-- возмущается Кинолог,-- я чувствую, что должен с ним выпить! -- он вдруг ставит стакан и начинает истерически хохотать, делая нам какие-то тайные знаки и пытается что-то объяснить,-- Я понял... почему... да, выпить... с ним...-- постепенно он успокаивается, но молчит.

Мы смотрим вопросительно. Я даже сумел ожить и поставить сфинкса на стол. Но Кинолог молчит и лишь поглядывает виновато. Наконец, произносит:

-- Может, не надо?

Но мы ждем объяснений. Он вздыхает:

-- Да посмотрите же... Он мне Линя напомнил. На презентации в Геенне. Ну, вспомнили? Пенопластовый сфинкс с его головой, ну?

Да.

-- Так это, блин... вот нас и четверо. А я думаю -- че это мне так охота с ним чокнуться? А оно -- вот оно что...

Гриша молча берет статуэтку, всматривается в морду, кивает. А я быстро, пока сфинкс у него в руках, говорю:

-- Тогда будет правильно подарить его Белле.

Гриша и Кинолог смотрят на меня, как на придурка.

-- Вместо вибратора? -- уточняет Кинолог.

-- Она беременна, вы знаете? -- жалко бормочу я.-- И как раз от Линя.

-- Знаем, знаем,-- успокаивает меня Кинолог,-- Линь, сука, да будет благословенна его память, добился-таки своего, гы. А че, молодец! Не удивлюсь, если он и помер нарочно.

-- Все вообще происходит нарочно,-- говорит Гриша.-- Правда, Давид?

Правда. Он прав. Ничего не происходит просто так. Хотя вряд ли Гриша это имел в виду. Я киваю. И осознаю, что мы не могли случайно оказаться вчетвером в мастерской человека, с которым не общались несколько месяцев... ну пусть втроем с плюсом. Какой это, к черту, намек. Это уже крик!

А Кинологу наплевать, он все о своем:

-- Точняк, Гришаня! А что если, я вот только что подумал, гы, Линь нарочно и завернул прощальную подляну. Мало ли чья сперма могла быть в этой пробирке, гы.

Грише это тоже кажется ужасно смешным.

-- Так где ты его нашел, говоришь? -- повторяю я со всей небрежностью, на какую способен. Голос мой звучит фальшиво, напряженно и почему-то заискивающе. Но мы же пьяны, поэтому ничего страшного.

-- В куче мусора,-- неохотно отвечает Гриша. Он, конечно, врет.

-- Брехло! -- говорит Кинолог.

-- Да нет, не совсем. Правда нашел. В большой куче очень специального мусора.

-- И где же эта куча?

-- Да здесь, в Иерусалиме.

-- Йо-хо-хо! -- вскакивает Кинолог.-- Вперед на кучу! На могучую кучку! Гришаня, веди нас!

Я встаю, забыв сфинкса на столе. Гриша несколько минут сидит один, затем неохотно поднимается.

Кинолог суетится -- хватает со стола бутылку, заставляет меня забрать сфинкса. Камень оттягивает карман -- теперь о нем даже не забудешь. Я вдруг представил, что это ключ, который нужно вложить в специальный паз на какой-то тайной плите. Она откроется, и... и это уже полный Буратино. Впрочем, если Гриша действительно покажет место, где нашел сфинкса, я постараюсь сконцентрироваться. Может быть, мне удастся обнаружить там что-то интересное, например, какой-нибудь след...

Мы втроем катим велосипед по притихшему Городу. То есть, мы втроем опираемся на один виляющий по Яффской дороге велосипед. Это неудобно, но иначе не получалось -- все-таки мы здорово набрались. Мне хуже всех, потому что Гриша с Кинологом схватились за руль, а я держусь за седло. Зато нам удобно разговаривать и мы, не стесняясь, громко говорим о дружбе. Говорим дружно, хором. Но я иногда замолкаю и, прислушиваясь, понимаю, что говорим мы совсем разное.

-- Э, други...-- говорит Кинолог, обнаружив себя на Сионской площади,-а куда мы... катимся? Гришаня? В Старый Город? К Белке, да?

-- Там увидим... Не это сейчас главное. Главное сейчас с кем, а не куда. Не секс.

-- Я понял -- друзья -- это те, с кем ты играешь! Мысль! От песочницы до реальной войнушки. Универсальное определение. А с суками мы не играем!

-- Сейчас важно попасть к Белке. Она ведь тоже... хотя и не совсем. Вот если бы она была мужиком, тогда бы она была лучше всех нас! Да, лучше! Потому что каждый... Каждый! По-своему выпендривается. А она же ни с кем из нас не конкурирует... Понимаете? Это важно! Она умеет восхищаться своими друзьями. Нами, то есть... Хотя...

-- Аха... Так вот... друзья мои... друзья -- это как обшивка космического корабля... бля. Тоже защищает от космического холода... сегодня даже и голода, гы... и главное, знаете от чего?.. От беспощадной геометрии пространства-времени...