Главное же заключается в том, что условия войны теперь совсем не те, что были даже двадцать лет тому назад, не говоря уже о весьма отдаленной эпохе Отечественной войны двенадцатого года. И военная техника, и орудия убийства чрезвычайно сейчас усовершенствовались. Я отдаю должное отваге, героизму и самопожертвованию перечисленных вами героев. Но ведь Давыдов имел дело с ружьем, стрелявшим на двести шагов, а отважный Кошка пробирался в окопы англичан, к тому же плохих солдат, не встречая никаких препятствий, кроме необходимости преодолевать пространство. Нам же приходится иметь дело со скорострельным автоматическим оружием, на нашем пути встают проволочные заграждения, ракеты, прожекторы, дистанционные огни. Все это техника. А против техники нельзя идти с одним бесстрашным сердцем, с сильными руками да с готовностью положить свой живот за престол и отечество. Дни военной романтики безвозвратно миновали. Поэтому, чтобы победить технику, нужно ей противопоставить, по крайней мере, такую же технику. И чтобы бороться с техникой, простите за повторение, нужен подготовленный во всех отношениях техник…

Вскоре к беседе присоединился Орлов. Речь зашла уже о нашей команде и ее подвигах. А еще через десять минут я вместе с остальными стоял перед «гостем» и чувствовал себя крайне неуютно. И вроде бы причин для беспокойства особых нет, но вот взгляд начальника команды разведчиков восьмого Финляндского стрелкового полка поручика Пунина мне не понравился. Бегло пробежавшись по Гойде, Морозову и Голенищеву, поручик почему-то задержался именно на мне. Не люблю, когда так смотрят. Цепко, внимательно, в самую душу пытаясь забраться. Пунин «сверлил» меня глазами всего секунд пять, но эти секунды мне показались целой вечностью. Одним словом, был я не в своей тарелке…

Пунин… Пунин… Где-то я уже слышал эту фамилию и видел это лицо… Точно. Это тот самый атаман Леонид Пунин, которому в будущем предстоит возглавить знаменитый отряд[21]. Ну и ну. На фотографии он кажется не столь опасным, нежели в реальности… Наконец-то отошел в сторону. Но мне все равно не по себе.

А тут еще новости: наш полк приказом переводился в резерв, а Рублевскому после шести непрерывных месяцев пребывания на фронте наконец-то удалось выбить себе у начальства пусть короткий, но отпуск домой, в Москву. Уж не знаю, каким боком и для чего ради, но комполка уговорил поручика взять и меня с собой погостить. Вот такой очередной мне сюрприз жизнь подкинула. И протестовать я не стал. Зачем, когда появилась возможность посмотреть на дореволюционную Москву и встретить там приближающийся старый Новый год? К тому же в резерве все равно скучно, а так…

Уже через час я и Рублевский стояли на вокзале военной станции с названием Тольмилькемен. Туда-сюда сновали по рельсам рабочие в полушубках, всюду были видны жандармы, следившие, чтобы в вагоны (или из них) не проскочил какой-нибудь штатский «заяц». Смотрели не зря. Едва к дрожащей платформе подошел очередной поезд и раздался свисток, как неподалеку началась какая-то суматоха. Позже выяснилось, что пара жандармов никак не могли убрать с путей истеричного вида дамочку, тайно пробиравшуюся на передовую к мужу. Та вцепилась в рельсы, словно кошка, и отступать от намеченного явно не собиралась. Жандармы все же справились с задачей оттащить даму от рельсов.

– Что тут сказать? – улыбнулся Рублевский, когда и мы зашли в вагон. – Почти как по Толстому: «Она хотела упасть под поравнявшийся с ней серединою первый вагон. Но красный мешочек, который она стала снимать с руки, задержал ее, и было уже поздно: середина миновала ее. Надо было ждать следующего вагона»[22]…

Но в отличие от госпожи Карениной здесь все обошлось хорошо, а мы едем в Москву. Ведь так?

– Так точно, ваше благородие, – ответил я, – и…

– Отставить уставные нудности, – наигранно сурово приказал поручик. – Мы не на вахтпараде. Можешь называть меня просто Игорь Анатольевич.

«Ну Игорь Анатольевич, так Игорь Анатольевич», – согласился я. Тут же немедленно начался долгий разговор, к которому присоединились и наши попутчики. В общем, все как в песне дорожной:

Упаси вас бог ехать в одном поезде с болтуном. И речь идет не о Рублевском и не о молчаливом артиллеристе капитане Белове. Речь идет о военном враче Сигезмундове. О, от этого типчика уши начинают болеть быстро – болтает так, что любую бабу базарную переплюнет. Плюс внешний вид. Лысина блестит, усишки дергаются, плутовские глазенки мелькают – ни дать ни взять Паниковский на «Антилопе Гну». Однако он весьма начитанный человек и помешан на истории античности и Древнего мира. И ведь приходится слушать, поддакивать, погружаться в глубь веков.

– …Как-то меня заинтересовал один эпизод из жизни Клеопатры и ее любовника Антония. Историкам известно, что Антоний всегда славился своими пирами и ужасно любил похвастаться изысканными яствами, подаваемыми на них. Однажды, как гласит легенда, Клеопатра поспорила с Антонием, что он не сможет задать пир, который обошелся бы в десять миллионов сестерциев. Антоний, разумеется, пари принял и уже на следующий день устроил большой и роскошный пир, но Клеопатра привередливо заметила, что пир отличается от прочих лишь количеством еды, а вот сама царица может задать пир, состоящий из одного-единственного блюда, но это блюдо будет стоить десять миллионов сестерциев. Тут же по ее знаку слуги внесли чашу, наполненную уксусом. Клеопатра вынула из уха жемчужную серьгу и бросила в чашу. Жемчуг в уксусе растворился, и царица выпила этот напиток. Затем она хотела проделать то же самое со второй серьгой, чтобы угостить Антония, но тут знатный римлянин Планк, бывший судьей в их споре, удержал руку царицы и объявил, что Антоний проиграл…

О, великий Ра! Спаси от тьмы Египетской! Но бог Солнца меня, увы, не слышит. Болтовня длилась четыре долгих часа с остановками, пока, наконец, беспокойный попутчик не сошел на станции. Надеюсь, что называется она «Арбатов», и там сыну лейтенанта Шмита будет оказан должный прием.

А мы едем дальше. Рублевский начал рассказывать мне про Москву. Про этот древний город. Он мне знаком, но только в двадцать первом веке. Шумный Казанский вокзал, толкучка, эскалаторы метро, центральный Арбат и пригородное Тучково. Все это будущее Москвы, а что же ее прошлое (то есть настоящее)? Его я пока не знал. Читал о нем много и теперь, внимательно слушая поручика, припоминал прочитанное и мысленно представлял себя, теперешнего, на московских улицах. Воображение заработало на все сто процентов. Картина получалась пугающе живой и реалистичной.

Вот я сижу на скамеечке возле Патриаршего пруда, затем встаю и начинаю прохаживаться по Козихинским переулкам, по Козихе, где всегда полно студентов, где есть дешевое, но приличное жилье.

Но долго на Козихе не простоишь. Ноги уже сами несут вперед. Не замечаешь, как оказываешься на Лубянской площади, где стоят здания страхового общества «Россия» и дом Московского купеческого общества, а в самом центре много лет бьет фонтан работы Ивана Витала.

Если двинуться от Лубянки южнее, то попадаешь на Волхонку[24], где сорок пять лет гордо и величественно возвышается храм Христа Спасителя, возведенный по проекту Константина Тона. Огромным кажется тот храм, а места занимает в полторы тысячи квадратных саженей и вмещает семь с лишним тысяч прихожан. Заходят они в храм, крестятся, слушают музыку церковного композитора Костальского, голоса Шаляпина и Розова[25].