— Лидочка, нас ждут великие дела! — весело сказал я, но веселье мое получилось деланным. — Я прошу тебя, пожалуйста, пойдем, — стараясь говорить мягко, попросил я.
— Никуда я с тобой не пойду! — она с досадой оттолкнула мою руку. — Не нравится тебе здесь? Чистенький какой нашелся… ‒ лицо ее неприятно изменилось, ей так не шло сварливое выражение. ‒ Нечего мной командовать, я пойду, когда сама захочу. Я не твоя собственность! Ты думаешь, я принадлежу тебе? Я принадлежу себе самой и никому другому. Я остаюсь, а ты, проваливай! Пошел вон!
Вспыхнув от нежданной обиды, я стоял ошеломленный. Как-то разом пропали краски и звуки. Вокруг будто зазвенела тишина, а я стоял и сколько ни старался, не мог вдохнуть во весь вдох. Мы смотрели друг другу в лицо и не видели друг друга. Я искал и не мог встретить ее взгляд, и она, не отрываясь, смотрела на меня невидящими глазами, с его колен. В неожиданно наступившей тишине в животе у меня громко заурчало и я вспомнил, что не ел весь день.
Бородатый немой ухмыляясь, просунул руки ей под мышки и облапил ее за обе груди, а затем, поставив ее на ноги, поднялся. Как-то неторопливо, по-хозяйски отряхнул руки, и неожиданно со всей силы толкнул меня в грудь. Я чуть не упал, попятился, но все же устоял. Он тут же толкнул меня снова, я перехватил его руку, и отработанным приемом двумя руками резко вывернул ему кисть. Хрустнули сломанные кости запястья. Он присел и взвыл страшным нутряным воем. С муторным хряском коленом в пятак я уложил его на спину. Ложись-ка в ямку, мужичок, отдохни! Сразу несколько из их компании ринулось на меня. Одного я зацепил левой, метил в подбородок, но попал в шею. Не подготовил удар, враз ударил сплеча, получился скорее толчок, но достаточно сильный и мой недобиток опрокинулся на соседний стол. Вся их компания молотила воздух вокруг меня, я удачно уклонялся, а сзади кого-то из них уже метелили с соседнего стола, который они перевернули.
Вокруг все смешалось, и злое веселье захлестнуло меня. Я почувствовал себя легче пуха и тяжелее свинца. Для разминки, как в диком гопаке, несколько раз ударил ногой. В одного попал так, что нога едва не оторвалась. С трудом удавалось выделять и удерживать в поле зрения немых, впрочем все они, как озверелая стая собак, рвались ко мне. Одного, оттолкнул, а другого, с рычанием кинувшегося на меня, поймав за руку, протянул по ходу его движения и, сбив с ног подсечкой, как мешок с отрубями швырнул на «ёжик» из торчавших острых ножек перевернутых стульев.
‒ Так-то, сукины дети! ‒ задыхаясь, в лютом запале крикнул я, и не услышав себя.
В групповой драке спасает непрерывное движение, перемещение в неожиданных направлениях, это выручало не раз. Главное, не переходить в защиту и не упасть, ‒ забьют ногами. Но здесь слишком тесно, не поймешь, кто за кого и кто из них может пырнуть ножом в спину или в бок. Я растолкал окружающих, обеспечив обзор на триста шестьдесят градусов, но этим открыл себя для нападения со всех сторон. Это была моя ошибка.
Я искал и нигде не находил Ли. Чисто рефлекторно пригнулся и над головой в стену врезался, разлетевшись на тысячи осколков неизвестно кем брошенный бокал. Дрались уже все, кто был в зале, все со всеми и каждый за себя, один Бог был против всех. Привлеченные шумом, с улицы забегали любопытные и тоже ввязывались в драку. Вокруг мелькали отдельные персонажи и целые конгломераты из них, окровавленные, искаженные злобой лица, вылезшие из орбит глаза, оскаленные, перекошенные яростным рычанием рты. Многие уже возятся на полу, «в партере», в лужах крови и вина. Среди завалов из стульев извиваются живые клубки человеческих тел, немыслимое переплетение рук и ног. Двое, страстно обнялись и закружились, будто танцевали танго, неожиданно взлетев, разом обрушились на стол, его алюминиевые ножки разогнулись под ними во все стороны, а они покатились по полу в поглотившую их кучу дерущихся.
Передо мной возник рыжий немой, огромной и дикий, как сама наша жизнь. Должно быть, природа наделила его силой в компенсацию за уродство. Высоко над головой он занес металлический стул. Я не успел даже сделать попытку вывести его из равновесия, как он обрушил стул на меня. Не метнись я в сторону, этот стул ни то что, развалил бы мне голову, он вбил бы меня в землю по маковку. Меня умиляет подобная пещерная ненависть к совершенно незнакомому человеку, ничем ему не досадившему. Он подался вперед, а я, нырком обойдя его сбоку, и до боли сжав кулак, представив, что бью молотом, от левого плеча с разворота вломил ему за ухо. Как из пушки выпалил! Вложив в удар вес своего тела и инерцию броска, я сполна вернул ему его ненависть. Никогда не забуду упоительную тяжесть удара, смачно плющащий контакт кулака с черепом питекантропа. Он рухнул лицом вниз, тяжело, как кованный сундук.
После такой подачи, если и поднимется, то не скоро! В приступе буйного восторга подумал я, как у меня на плечах повис их центровой. Не опасный, среднетяжелый штуцер в красной рубахе. Справиться с ним не представляло для меня труда. Я закрутился на месте, пытаясь его стряхнуть, но он захватил мою шею сзади согнутой в локте рукой в замок, зажал горло в «двойной нельсон» и стал душить. Я силился разорвать или хотя бы ослабить захват, но ничего не получалось. Передо мной появился немой с черными сальными волосами, сосульками свисавшими на глаза. Мельком взглянув, я не увидел его глаз. Из его перекошенного яростью рта исходил жуткий вой, вернее надрывная горловая вибрация на каких-то, то появляющихся, улавливаемых ухом, то исчезающих тонах. Я так и не разобрал, что он хочет сказать, но догадался, что это не признание в любви. Он ударил меня в лицо горлышком разбитой бутылки, ‒ «дал понюхать розочку».
Уклониться я не мог, слишком крепко меня обнимал мой заплечный «друг, товарищ и брат», лишь отбил мелькнувшие перед глазами острия. Боль от порезов разорвала ладонь. Сгруппировавшись, присел, и перебросил висевшего на мне немого через голову. Надо бы так сразу! С облегчением подумал я. Но быстро подняться не успел. Кто-то разбил об мою голову пивной бокал. Больно не было, лишь осколки рассыпались по плечам. Черные кляксы замелькали перед глазами. Я вскочил и тут же упал на непослушных ногах. Сам не знаю, каким невероятным усилием воли, я заставил себя встать на ноги. Кровь залила глаза, как я их не вытирал, видимость не улучшалась, предметы двоились передо мной.
Все, теперь я не боец. Надо отсюда выбираться. Я подхватил лежащий на полу стул, поймал между его ножек какого-то толстяка, и двинул его впереди себя, как таран на выход, к дверям. Там был затор, мы никак не могли втиснуться в узкий проем двери, запруженный продирающимися к нему, изрыгающими рев и рычание, рвущимися на волю людьми. Нас снова и снова отталкивали от прохода, со всех сторон сыпались удары, кто-то с такой силой ударил меня по затылку, что лязгнув зубами, я прикусил язык, боли я не чувствовал, только сознавал, что слабею. И наконец, я получил свой удар, неизвестно от кого, из искривленного пространства меж глаз, в переносицу. Слепящая вспышка и я провалился в черноту.
Кто-то невидимый навалился на меня сверху, пригвоздив к полу. Он не шевелился и я догадался, что его вырубили, как и меня. Присев на подкосившихся ногах, почти от самой земли я рванулся вперед в каком-то отчаянном зверином рывке, и мы с толстяком любителем пива выломились на улицу. Не оглядываясь, он помчался вниз к проспекту. Я поднял с земли скомканную газету и прижал к разбитой голове, кровь покатилась медленнее. Это хорошо, подумал я, охваченный сильнейшей усталостью. Вдруг асфальт пополз из-под ног. Я прислонился спиной к стене «Чебуречной», цепляясь за ускользающее сознание, чувствуя, что его теряю. Не понимая, что происходит, заметил, что стена держится непрочно, вначале она зашаталась, потом подалась назад, я не устоял на ногах и сел на землю. Все сделалось тошнотворно бесформенно тягучим. Ткань действительности поплыла и разорвалась передо мной. Я потерял сознание.
Вырываясь из вязкой темноты, среди дикого рева, обрывков чудовищной матерщины, рычания, визга и воплей боли и отчаяния избиваемых людей, треска разбиваемой мебели и страшных, глухих ударов по человеческой плоти, ко мне издалека, будто с другой планеты, донесся голос Клани:
