Весь ужас больницы для психически ненормальных людей, рассказывал Леня, не в том, что там лежат сумасшедшие, а в том, что в ней все так до обыденности просто по обстановке, и так жутко по существу. Днем и ночью, устремлены на тебя глаза ненормальных, таких же, как и ты, потерпевших бедствие. Постоянные окрики персонала вбивают тебе в голову напоминание о том, что ты не человек, а больной: «Больной, не ходите по коридору! Больной, отойдите от окна! Больной, не сидите на кровати!» Каждый твой шаг стерегут бдительные люди в белых халатах, неслышно ступая, они крадутся за тобой следом и в любую минуту готовы на тебя наброситься, зафиксировать и сделать с тобой все, что им заблагорассудится. И все свои злодеяния они прикрывают тем, что делают это для твоего же блага из лучших гуманистических побуждений. Вот где угнездилась настоящая неволя.
Витражи нежным флером отделяют нас, от них. Что может быть прекрасней этой выдумки, придуманной одним из измученных жизнью людей. Теперь, по прошествии лет, я понимаю, что это не была рука Петра Холодного. Хотя тогда, я прежде всего, подумал о нем. В то время я о нем только читал и не видел репродукций его работ. Нетленная красота, запечатленная в каждом из тех свинцовых переплетов, глядела на нас сквозь века. По всей вероятности, это был средневековый Австрийский витраж. Были ли эти раритеты собственностью их семьи или все это было экспроприировано в свое время, я никогда и не узнал.
Глава 11
Первый курс института давался мне тяжело, со скрипом.
Учебная нагрузка была велика. После лекций и практических занятий приходилось много заниматься самостоятельно, свободного времени хронически не хватало. По окончании института, я убедился в том, что полученное образование ничего не стоит без постоянного самообразования по избранной специальности. Нас же, усиленно загружали «знаниями» и «умениями», бо́льшая часть из которых никогда не пригодилась ни в дальнейшей практической деятельности, ни когда-либо в жизни. Мы изучали бесчисленное количество химий: органическую, неорганическую, коллоидную, физколлоидную, биохимию (пальцев на руках и ногах не хватит их пересчитать…), физику, высшую математику и ряд других, не менее важных дисциплин, не имеющих отношения к медицине. Это нагромождение ненужностей, которыми нас пичкали под видом «нужнейших» в практической деятельности врача, не хотело ни помещаться, ни задерживаться в голове.
К подобному информационному шуму относилась и «История КПСС». Этому предмету уделялось первостепенное значение. По всей вероятности, потому что в начале обучения закладывался фундамент наших профессиональных медицинских навыков. Без сомнения, фундамент дело серьезное… Мы усердно заучивали названия, даты проведения и решения партийных съездов, пленумов и конференций, кто на них председательствовал, сколько при этом присутствовало делегатов и массу прочей не менее значительной белиберды. Особенно удручал процесс реферирования, проще говоря, переписывания работ основоположников марксистско-ленинского учения. При оценке успеваемости объем зареферированных (переписанных от руки) первоисточников имел решающее значение.
Как и для любого нормального человека, это занятие было бы совершенно для меня несносным, если бы я не превратил его в игру под названием: «Кто дурнее?» С усердием достойным лучшего применения я выискивал самые бессмысленные цитаты и переписывал их в свой конспект, который именовал не иначе, как «Настольная книга дегенерата». Временами, поднимая себе настроение, я перечитывал его, недоумевая, как здравомыслящим людям можно засорять мозги этой галиматьей. Напрашивался ответ, чем нелепее навязывание идеологии, тем эффективнее оглупление глупостью. Кроме обязательных рефератов, поощрялось заучивание наизусть фрагментов из книг вождя пролетариата. Проговорив их перед экзаменатором, можно было получить гарантированную положительную оценку.
Еженедельные семинары по истории КПСС начинались обязательной политинформацией, ее обязан был готовить каждый студент по очереди. За соблюдением очередности следил староста группы. В специально выданном на кафедре журнале он составлял график и скрупулезно отмечал выполнение. Сегодня политинформацию должен проводить Юрик Шнейдерман. Он всегда выглядит неопрятно, словно никогда не умывается, маленький, черноволосый в больших не по росту очках в массивной пластмассовой оправе. Эти несносные очки он приобрел себе явно на вырост, они как живые, постоянно сползали к кончику носа, ежеминутно угрожая свалиться. Увлекающийся абсолютно всем, от вечно развязанного шнурка на ботинке до трупа дохлой мухи на подоконнике, Юрик периодически замирал с полуоткрытым ртом, разглядывая заинтересовавший его объект и неожиданно для всех подхватывал свои очки почти что на лету, возвращая их на растертую докрасна переносицу. От чрезмерного онанизма он страдал неврастенией, осложненной хроническим холециститом. В самые неподходящие моменты он срыгивал накануне съеденным. Благодаря этому, мы всегда хорошо знали, что Юрик ел на завтрак или, чем он сегодня пообедал.
Взбудоражено теребя замусоленные, похожие на грязные портянки вырезки из газет, он говорил сидящей с ним рядом Надюхе Сдохлий:
— Мне папа вчера сказал, чтобы я в своей политинформации хорошенько облил грязью проклятых капиталистов. Я им сейчас залью сала за шкуру! Они у меня после этого грязью мочиться будут! ‒ не находя применения своим беспокойным рукам, Юрик машинально чесал себе мошонку.
Да, этот Юрик, молодец, умеет поддержать разговор с девушкой. Надюхе Сдохлий далеко за тридцать, двухметрового роста, худая с изможденным старушечьим лицом, из бывших маляров. В институт поступила по квоте для членов КПСС. На Юрика она обращает столько же внимания, как на стул, на котором сидит. Надюха живет в моем общежитии на женском крыле. Рассказывали, что она любит готовить себе суп из соленой кильки. Отрывает у килек головки, вынимает из тушек «кишечки», все это варит в отдельной посуде, потом по очереди ест. Недавно с ней произошел казусный случай. По договоренности с комендантом общежития, она, как член КПСС, моется в душевой одна в неурочное время. Какие-то девчонки об этом не знали, заметили, что дверь в душевую не заперта и зашли помыться. Увидев голую Надюху, они в ужасе стали визжать, а она начала на них кидаться и чуть не поубивала их насмерть тазиком. Вахтерша, не разобравшись, что происходит, с перепугу вызвала милицию. Те, приехали на удивление быстро, когда увидели Надюху, сами перепугались. В конце концов, все утряслось, но девчонки теперь боятся ходить в душевую.
Семинары по истории КПСС проводил препод Владимир Иванович Лепетуха по прозвищу Сталевар. Это было некое живого человека, сродни самодвижущимся механизмам, типичный ходульно-автоматический коммунист. Он все время дергался и нелепо вскидывал руки, перемещаясь по аудитории, как на шарнирах, ни минуты не мог усидеть на месте. Почему он так себя вел? Наверняка, копировал своего мумифицированного вождя. При каждом удобном и неудобном случае он напоминал нам, что является выходцем из рабочего класса и даже некоторое время работал рядом с мартеновской печью, но никогда не уточнял, как долго он там работал и кем именно. Своей очевидной никчемностью этот ходульный сталевар не вызывал ничего, кроме раздражения.
Главной его задачей было привить нам идеалы равенства и братства всех перед руководителями партии, чтобы каждый из нас сделался надежным инструментом выполнения желаний партийных секретарей. Больше всего он любил, чтобы мы задавали ему вопросы по всем интересующим нас темам. Он всячески поощрял нас к этому и было заметно, что так он зондирует наши настроения. Информировал ли он о них? Думаю, да, ‒ оперативно, во все соответствующие инстанции.
Один из студентов моей группы Мыкола Цуцык, любознательный сельский парубок с поросячьими глазами, как-то купился на навязчивые приглашения Сталевара задавать вопросы и спросил у него о вводе наших войск в Чехословакию. В тот памятный год всех интересовали эти горячие события, сообщения о которых, если и просачивались в прессу, то тщательно прилизанные. Танки, ворвавшиеся в Прагу, своими гусеницами проехали по многим из нас.
