Тане было всего шестнадцать, но выглядела она намного старше, а по жизненному опыту превосходила меня и Ли вместе взятых. Это была необычная девушка, в ней сразу чувствовалось что-то исключительное. Ее отец, вор-рецидивист, отбывал свой очередной срок в Атосе²⁴ на берегу залива Терпения, куда она регулярно отправляла посылки. Временами она начинала тосковать по отцу, тогда она звала Кланю и Ли, они садились вместе и сочиняли ему письмо. Это были не обычные письма, каждое из них могло растрогать и камень своею искренней дочерней любовью, которая так не вязалась с Таниной выдержкой и практицизмом. Как она говорила, сама я это чувствую, а сказать не умею, слова не получаются…

Она происходила из потомственной воровской семьи, не знаю, в каком уже поколении. Ли рассказывала, что ее дед и дед деда были ворами. Одного из них, еще до революции за конокрадство селяне сожгли в клуне живьем, а бабка до сих пор содержала малину в районе бывшей немецкой колонии Кичкас. О матери Таня не любила вспоминать, она была простячка²⁵ и в настоящее время, осужденная на два года за воровство, находилась в женской исправительно-трудовой колонии в соседней Днепропетровской области.

В общем, она была темных кровей, хотя по внешнему виду о ней никогда бы такого не подумал. Несмотря на свою родословную, в Тане было мало наносного, блатного, но общение с уголовной средой не прошло для нее бесследно. По большому секрету Ли поделилась со мной, что Таня абсолютно равнодушна к своим сверстникам, ее интересуют только пожилые мужчины и нравится только оральный секс. Я заверил ее, что унесу эту тайну с собой в могилу.

— Ей скучно с ними, — недоуменно пожала плечами Ли, рассказывая мне о Танином отношении к ровесникам. — Таня считает, что они пустые, как резиновые пузыри.

Среди завсегдатаев «Чебуречной» Таня пользовалась авторитетом. Ее слово имело вес как для опустившихся забулдыг, так и для профессиональных воров, иногда появлявшихся в «Чебуречной». Она обладала острым умом, практически никогда не пила и все время занималась организацией своих, скорее всего незаконных дел. Где-то в районе Зеленого Яра у нее был собственный дом, но где именно не знал никто. Таня жила в нем одна. «Чебуречную» она использовала для встреч с исполнителями своих бесчисленных проектов. Разговаривала она с этими темными личностями только наедине, предварительно отослав под каким-либо предлогом своих подруг.

По сравнению с ними, она была настоящая красавица. Выше среднего роста, с горделивой осанкой, стройной и гибкой фигурой. Невольно притягивала взгляд ее высокая, исполненная античной грации шея с гордо поднятой головой в обрамлении золотистых локонов волос свободными волнами, падающими на смело развернутые плечи. У нее был открытый благородный лоб и необыкновенно красивые глаза чистейшего серого цвета, осененные длинными ресницами. Классически правильный нос слегка портили широкие, трепетные ноздри. В крутом подбородке с ямкой посредине чувствовалась скрытая сила. Резкий разлет бархатисто черных бровей придавал ее лицу дерзкое выражение, а высокие скулы довершали ее надменный вид. Вместе с тем, в ней было что-то хрупкое, воздушное, женственное и от нее не исходило ощущение пустоты, присущее большинству красивых девчонок. Но порой, ее чудные глаза полыхали дикой, всесокрушающей волей.

Как на самом деле звали Кланю, я так и не узнал, она только смеялась в ответ. Она вообще имела привычку начинать хохотать по любому поводу и без повода, тоже. Кланя была старше нас, ей уже исполнилось двадцать пять лет, но эта разница в возрасте никогда не чувствовалась. У нее были веселые полные губы и черные кудрявые волосы до плеч, а озорные, слегка раскосые карие глаза и приплюснутый мальчишеский нос придавали ее лицу выражение дружественной безмятежности. Миловидного ее лица уже коснулась печать преждевременного старения. Истонченную кожу, собранную в мелкие морщины вокруг запавших глаз, маскировал темный горячий лихорадочный румянец смуглых щек.

Кланя всегда была полупьяна, но никогда, в стельку. В ее походке, движениях было столько чувственного изящества, что казалось от нее исходят флюиды откровенной сексуальности. При этом она оставалась совершенно естественной, наверно такой же первобытной непринужденностью отличалась и первая женщина на Земле. Ли рассказывала, что однажды, когда Кланя проголодалась, она отдалась в подъезде за кусок колбасы прохожему мужчине. Он имел неосторожность открыто нести колбасу в авоське и этим бессовестно соблазнял голодных граждан. Не справившись с искушением, эту сделку Кланя навязала ему сама.

Ли рассказывала и о других, не менее дивных подробностях из Кланиной жизни. При этом она утверждала, что «Кланя очень добрая, ей жалко каждого, а люди этим пользуются»… По моему мнению, Ли ошибалась и путала Кланину сексуальную расторможенность с жалостью и добротой. Не исключено, что ошибался я. У нее была простая, бесхитростная душа, совершенно не тронутая опустошительными бурями мысли, и ей никогда было не понять всего ужаса белого дня за окном.

Как бы там ни было, но Кланя прямо-таки эманировала вокруг себя волны игривой сексуальной привлекательности. Румянец на ее щеках и блестящие как в лихорадке глаза мимо воли привлекали к себе внимание мужчин. То ли это было проявлением ее южно-украинского темперамента, то ли результатом туберкулезной интоксикации. Кланя уже второй год состояла на учете в городском противотуберкулезном диспансере.

— У Клани в обоих легких по каверне с дыркой и жить ей осталось всего ничего, — беспечно сообщила мне Ли.

Первым моим впечатлением о Клане было то, что это развязнейшая дрянь, но узнав ее лучше, я убедился, что у нее золотое сердце.

— Почему ты все время ходишь в черных очках? — вдруг серьезно спросила Таня.

Она пытливо смотрела на меня из-под длинных прямых ресниц, придававших ее взгляду выражение всепонимающей мудрости. Из обрывков нескольких фраз, коротко брошенных ею на ухо Ли, я догадался, что она уже не раз видела меня в городе и давно за мной наблюдает. Не исключено, что видела и на этой неделе, хорошо хоть не разглядела во всей красе синяк у меня под глазом.

— Зачем прячешь глаза? От кого-то скрываешься? А может, у тебя пустая душа, поэтому и не кажешь глаз? — вопросы были заданы неожиданно, в лоб и паузу Чирва выдерживала жестко, как настоящий артист, пронизывая меня своим острым, не по годам многоопытным взглядом.

— Точно, пустая душа! — не выдержав гнетущего молчания, насильственно рассмеялась Кланя.

Ли тоже коробит от Таниного допроса, вижу как ей неловко, заливаясь краской, она растерянно молчит. Встреча с подругами Ли была назначена раньше нашего ночного приключения, а перенести ее мы не удосужились, теперь приходится краснеть. Молчание становилось невыносимым. За окном быстро стемнело, где-то совсем рядом оглушительно прогремел гром, грохот с треском раскатился по небу, и хлынул азартнейший ливень. Последняя в этом сезоне гроза. Крупные, как градины капли громко, как в барабан забарабанили в окно.

— Да нет, вы ошибаетесь. Как бы вам это объяснить… — в замешательстве подыскивал ответ я. Неудобно «представляться» подругам Ли, имея такую неодинаковую расцветку глаз. Для доверия ведь требуется время и, что бы я ей сейчас не сказал, это ее не убедит. — Видите ли, это такие… Словом, это специальные, секретные очки.

— Какие еще секретные? Если на тебя есть розыскная ориентировка, я тебя и в очках опознаю. Говори, в чем дело и не юли! — затвердевшим в сталь голосом властно давит Чирва.

Ее глаза потемнели и приобрели холодный булыжный оттенок, брови сошлись в одну черную линию. В устремленном на меня взгляде появилось выражение грозного, томительного упорства. Удивляют происходящие с ней метаморфозы. Странно чувствовать себя провинившимся школьником рядом с младшей по возрасту девчонкой. Как жестко она умеет себя поставить и дожать, не у каждого так получится. Дожать, но не меня.

— Ну, это… Как бы вам сказать… — нервно потираю руки, колеблясь, сознаваться или нет, начал мямлить я, поглядывая то на Ли, то на Кланю, словно искал, и не находил у них поддержки. — Это раздевающие очки! — наконец, решившись сказать правду, выпалил я. — Когда я их одеваю, то вижу вас голыми… — смущенно признался я.