«Два года не всходила луна над ущельем в горах…»
Неужели мать собралась замуж? Во второй раз?! И что, кто-то есть на примете? Просто я не знаю, да? И отец не знает? Ссорились, она его обвиняла, попрекала бабушкой. Кричала, что это не жизнь, что лучше умереть…
Подставить отца. Сохранить дом и нажитое.
Взять второго мужа.
Да что же это?!
Где бы ты ни был,
Мудрый всегда отыщет
Лотос в пруду.
Этому стихотворению научил меня настоятель Иссэн. Я долго не понимал его смысл. Думал: если ты мудрец, во всем видишь чистую красоту. Настоятель улыбался, отмалчивался. Вот, теперь понял. Сам понял, без разъяснений.
Если ты болван, ты и под цветущей сакурой в дерьмо вступишь.
Зачем я только проснулся?!
3
«Ухо и сердце»
Сбив, хлёст, перехват. Сбив, хлёст, перехват.
«Пьяная гейша расчесывает волосы».
Ноги, ноги! Для гейши главное – ноги. Скользим вправо, влево. Уклоняемcя, не стоим столбом! Так учит Ясухиро-сенсей. Плети – по кругам, ноги – по кругам. Движение – течение реки, оно не должно прекращаться. Стоячая река – болото, трясина…
Я споткнулся и едва не упал. Сенсей запрещал выравнивать или чрезмерно утаптывать площадки для занятий боевыми искусствами: в додзё[14] или дома, без разницы. Когда на тебя нападут, говорил он, ты что, потребуешь у врага сперва убрать гальку с берега и замостить грязь булыжником? Я тебя спрашиваю, колченогий!
Нет, сенсей, не потребую. Просто споткнусь и получу по шее.
Усердие – мать победы. Кто тут собирается в стражники? Ты, Гром-и-Молния? Ага, я. Тогда учись справляться со злоумышленниками. Ходи веселей, лотос в пруду! Не ленись! Двойка справа, двойка слева, перехлёст. Слева, справа, перехлёст. Вдогонку, навстречу, снова вдогонку…
«Монах спускается с гор».
Спускается, а не летит кубарем!
Когда я назвал себя бестолочью в сотый раз, плети снизошли, запели. Они летали вокруг меня, сливаясь в мерцающие призрачные круги. Я махал ими с наслаждением, словно веером в жару обмахивался. Босые стопы сами нащупывали каждую выбоину, каждый бугорок…
Ф-фух!
Опустив плети, я повёл затекшими плечами. Кажется, недурно. Вот только случись драка, никто не даст мне размяться, подготовиться и вспомнить все мудрые поучения Ясухиро-сенсея до единого. В бой ныряешь сразу, как со скалы в море. Прыгая, главное – не свернуть себе шею. Дерясь, главное – не убить кого-нибудь. В занятиях главное…
Думаю много. Ум в голове не помещается.
Оттого и дерусь скверно.
Про скалу и море – это как про лотос и пруд. В смысле, не я сочинил. Повторяю чужие слова. Ну и что? Настоятель Иссэн учит: «Если ты согласен с чужой мудростью – это твоя мудрость. А если не согласен – не всё ли тебе равно, кто это сказал?» А с сенсеем я полностью согласен.
Ха! Попробовал бы я с ним не согласиться!
Утро выдалось ясное, тёплое. Туман рассеялся ещё на рассвете. Лучи солнца – нежаркие, ласковые – гладили забор и крышу. Золотили листву деревьев, проникали в беседку, с любопытством ощупывали соломенное чучело, прятавшееся там от дождя.
Я вытащил чучело наружу. Насадил его на кол, что торчал из земли в дальнем углу площадки. Отошёл, прикинул расстояние. Длинной плетью надо доставать с запасом. Короткой, с передней руки – на пределе.
«Обезьяна срывает орех».
Щёлк! Щёлк!
Из чучела полетели клочья сухой соломы.
Щёлк – плечо. Клац – бедро. Хлоп! За «хлоп» я бы удостоился нагоняя от сенсея. Нагоняй – это взгляд. У мастера Ясухиро глаза – щелочки. Посмотрит, ничего не скажет, а ты уже от сраму сгорел. Пастух овец лучше пасет! Сейчас я сам себе сенсей. Считай, один взгляд получил. Щёлк! Клац! Бедро, плечо. Лицо, локоть…
Хлоп. Локоть!
Хлоп. Локоть, я сказал!
«Бог грома бьет в барабан»!
Удары рукоятью – моё больное место. Берешь плеть за «хвост», наматываешь два витка на ладонь. Лупишь рукоятью, как земледелец молотильным цепом. А я луплю, как прачка мокрым полотенцем.
Тресь!
Солома взлетела искрами серо-жёлтого фейерверка. У чучела отвалилась левая рука. Теперь придется делать новое чучело.
– Молодец.
Отец стоял под сакурой на безопасном расстоянии. Прищурился, склонил голову набок. Как он подошёл, я не услышал. Давно он там стоит?
– Силы много. С избытком.
Он вышел из-под дерева, протянул руку. Я отдал ему малую плеть. Отец взвесил её на ладони, взмахнул для пробы. Опустил, отвернулся. На щеках его заиграл легкий румянец. При всём моём к нему уважении, за отцом не водилось славы великого бойца. В детстве, случалось, он давал мне уроки, но с годами перестал: смущался.
– Упражняешься? Это хорошо.
– Вы слишком добры ко мне.
Склонившись в поклоне, я поблагодарил его за похвалу.
– Мне кажется, ты редко посещаешь додзё Ясухиро-сенсея. Почему?
Я промолчал. Отцу не хуже меня известно, почему.
– Тебе стыдно?
– Угу, – кивнул я.
– Мы не всегда можем заплатить за твои посещения?
Я внимательно изучал грязные пальцы своих босых ног.
– Сенсей когда-нибудь требовал с тебя плату? Напоминал о ней?
– Нет.
И мне стыдно вдвойне, хотел добавить я.
– Самое постыдное – не знать стыда. Стыдящийся – добродетелен. Так говорили предки. Может быть, он велел тебе не приходить, пока наша семья не вернет долг?
– Нет. Но…
– Говори.
– Отец, вы же сами всё знаете!
– Допустим, знаю. Но я хочу услышать это от тебя.
– Зачем?
– Самурай должен уметь сражаться. Но еще он должен уметь внятно выражать свои мысли. Тогда и сражаться придётся реже, уж поверь моему опыту.
Раньше отец был немногословен. Что толкнуло его ко мне? Развязало язык? Ну да, смерть матери, обвинение, а потом и болезнь жены. Мужчина в таком случае тянется к мужчине. На его месте я бы тоже потянулся к сыну.
Я вздохнул.
– Ваш досточтимый дед, мой прадед, Ивамото Йошинори, оправдывая свою славную фамилию[15], основал школу воинских искусств «Дзюнанна Йосеи»[16]. К сожалению, у него не было сыновей, только дочери…
Прадеда я не застал. Он умер до моего рождения. В детстве Ивамото Йошинори был для меня не живым человеком – и даже не легендой или примером для подражания. Он был упущенной возможностью. Ну что ему стоило поручить школу моему отцу? Нет сына-наследника? Подожди, пока дочь родит тебе внука! Глядишь, и мы сейчас жили бы побогаче, и я бы непременно выбился в мастера. Позже я вырос и понял, по какой причине Ивамото-сенсей поступил так, как поступил.
– Старшая из них, моя почтенная бабушка, как женщина, не могла унаследовать школу, даже если бы владела искусством своего отца. Впрочем, Ивамото-сан любил дочь и дал за ней хорошее приданое…
Отец кивнул. Он никогда не рассказывал мне о тех временах, но я знал от матери и О-Сузу, что в начале семейной жизни мои родители бедствовали куда больше нынешнего. Им даже жить было негде: отец ночевал в казармах, а мать – у замужней сестры. Она стеснялась оставаться у своих родителей, не желая быть им обузой, и не имела возможности переехать к родителям мужа из-за нестарого ещё свёкра. Про свёкров, живущих с молодыми невестками, сплетни росли без полива, как бурьян под забором. Если бы не помощь бабушки, сохранившей и приумножившей свое приданое… К тому времени, как отец получил повышение и ему разрешили оставить казармы, бабушка овдовела. Она говорила мне, что перебралась к нам, желая дожить век вместе с сыном и невесткой. На самом деле это мы перебрались к ней, в её дом – купить или построить собственное жилище наша семья не смогла бы.
– Уходя на покой, он передал школу своему лучшему ученику…
