— Упала без чувств? — Марлин распалялась. — Я говорила, что ее должен осмотреть…

С кухни донеслось пиканье.

— Марлин, помешай рис, — сказал папа тоном шеф-повара.

Ворча под нос, младшая сестра пошла, пронзив меня взглядом, обещающим возмущения позже.

— У тебя в урне только коробки от пиццы и пачки от замороженных креветок, — сказал папа с кухни. — Тебе нужно есть больше свежих фруктов и овощей.

Резкий запах чеснока донесся до меня вместе с мягкостью кунжутного масла. Папа делал свой знаменитый пибимпап с рублеными овощами и говядиной.

Желудок заурчал.

— Ты освободила Улликеми, да? — сказал Кен. Его большой палец рисовал круги на моем запястье лениво, чтобы отвлечь меня от серьезного тона.

— Да, — сказала я. — Я дала ему силу из сна Буревестника о солнце, и он вырвался из оболочки Улликеми. Думаешь, он сбежал?

Кен печально улыбнулся.

— Свободен Тот, кто стал Улликеми, или погиб — это был его выбор.

Его выбор. Или сон Буревестника был слишком сильным и привел к смерти древнего духа?

А Буревестник? Этот древний дух тоже погиб, потому что я проглотила все из его сна, его солнечной энергии, которая позволяла ему жить?

Мне не нужны были мягкие слова Кена. Если бы я смогла заставить бесполезное тело двигаться, я бы умчалась из комнаты или ударила бы что-нибудь, или я сжалась бы в жалкий комок на футоне.

Я подумала о рисунке папы над моим футом и вдруг очень обрадовалась, что была на диване и не видела его.

Монстр. Как я. Я была баку и выбрала пожирание снов.

— Ты не убила их, — сказал Кен.

Я смотрела на пол.

— Твой злой и растерянный вид вызывает у меня желание встряхнуть тебя, поцеловать или… — голос Кена стал невнятным бормотанием, он поднял меня с дивана. Он обвил меня руками и прижал к груди.

Я вдыхала Кена — корица, пот и мускус — и на миг забыла боль в мышцах, в голове и потрескавшихся губах.

Щека прижалась к мягкому и теплому от тела хлопку его свитера, я вдыхала с болью. Сильная ладонь Кена с длинными пальцами скользила по моей спине.

— Думаю, моя рука уже может двигаться, — я медленно шевелилась. Кен недовольно зарычал. Я прошептала. — Ты сказал, что мы не должны быть вместе.

Кен сжал мои плечи и удерживал меня на расстоянии вытянутой руки.

— В тебе есть сила, — сказал он достаточно громко, чтобы папа и Марлин могли услышать.

— Не сейчас.

Кен встряхнул меня.

— Это серьезно. Внимательнее.

— Ладно. У меня есть сила баку, — сказала я, — сила монстра.

— Нет, — сказал Кен грубым тоном. — Это сила Кои, твоя сила.

Я без слов покачала головой.

— Ты — не совсем Та. Ты не совсем человек. Ты уже не можешь скрываться от своей силы.

— Ни то, ни другое. Я — бесполезное существо.

— Нет стыда в том, что ты смешанная, — сказал Кен с любопытным нажимом. Словно убеждал себя. — Мало Тех, кто по силе близок к баку. И ты выросла, не зная, кем можешь быть…

Мне не нравилось снисхождение Кена. Я пыталась отпрянуть. Но мои мышцы все еще были вялыми, как лапша в удоне. Еще и болели.

— Бог знает, что я сделала с Буревестником, Кваскви может убить меня при встрече, — я издала смешок, и он прозвучал истерически.

Кен прижал к моим губам указательный палец. Его рот был приоткрыт, губы порозовели от гнева или чего-то еще. Было видно милые, хоть и чуть кривые клыки. Мое сердце билось все быстрее, забыв о боли, ощущая эндорфины. Острые ли эти клыки? Если я коснусь их языком, они уколют?

Кен склонился и поцеловал меня. Я упала на диван, он опустился следом, придерживал мое лицо ладонью, чтобы осторожно опустить меня.

Марлин и папа стояли на кухне!

Мои ладони вяло трепетали на его груди. Вялые мышцы не могли оттолкнуть его, но он отодвинулся, глядя на меня, нагло приподняв бровь.

— Что ты делаешь?

— Передаю твоей семье важное послание.

Я нахмурилась. Потом покраснела. Что такое?

— Твой отец не согласится вернуться в Токио без тебя. И он не пустит тебя так близко к Совету без защиты, — Кен сжал подушку за мной. — Теперь он не может сомневаться, что я защищу.

Папа кашлянул. Его взгляд из кухни мог поджарить лосося в чешуе.

— Я не вернусь в Токио, — сказал он на английском с акцентом.

Я неуклюже сжала кулак и стукнула по руке Кена.

— Ау? Слышишь? Не говори, что поцелуй был только манипуляцией!

Марлин издала сдавленный смешок.

— Глупо, да?

Кен посмотрел на папу.

— Только Шишин в Сан-Франциско и Гарпии Нью-Йорка достаточно организованы, чтобы дать вам убежище.

— Профессор не будет проблемой без Улликеми, — сказал папа. — Мне не нужно, чтобы Циньлун или Элло заботились о моей семье, — он напал моим тупым ножом на лук.

— А кто будет заботиться о вас? Вас раскрыли, Хераи-сан. Даже народ Кваскви, разобщенный и слабый, хотел схватить вас.

— Думаешь, Совет сделает выбор лучше? — сказал папа.

— Эй, — Марлин коснулась плеча папы. — Раскрыли? И врачи ошиблись, что ли? Твой Альцгеймер исцелен?

— Это был не Альцгеймер, — сказала я. — Баку, который видит злые фрагменты, но не ест их, медленно теряет рассудок, да, пап?

В моей маленькой квартире было слишком много людей, эмоций. Кен сжал мою руку.

Я ужасно нуждалась в кофе. Или в кусочке черного шоколада с чили. Или чтобы Кен включил голову и понял, что убивал все шансы на мое согласие отправиться с ним.

— Да, — сказал папа. Одинокое и печальное слово. Этого было мало. Мы с Марлин годами заботились о нем, и он оставил маму одну с раком, оставил нас.

Ужасные сны Хайка все еще ощущались как пятно в моем разуме. Судьбы Буревестника и Улликеми были неясными. Даже если они были в порядке, даже если я оказалась супербаку, и мне не нужно было бояться прикосновений людей, я не могла просто простить папу. Он выбрал туман, а не семью. Он заставил свою дочь думать, что она — полная неудачница.

— Ты точно в порядке? — сказала Марлин.

Папа высыпал из пакета фарш на раскаленное масло в воке; шипящий пар заглушил его ответ. Я не могла вынести надежду и горе, смешавшиеся в глазах Марлин.

— Кои связана с Кваскви долгом после площади Энкени, — тихо сказал Кен. — Он использует ее, не мешкая. И если ее не будет в городе…

Папа развернулся, подняв металлическую лопатку, словно мог отбить слова Кена в воздухе. Он тяжко вздохнул, звук вжал меня в подушке, словно содержал в себе вес мира.

— Я пойду, — сказал он.

— Нет! — закричала Марлин. — Ты не можешь уйти. Не сейчас, когда ты в порядке.

— Марлин, — сказала я строгим голосом старшей сестры. Она нападала на папу словами, словно они могли пробиться сквозь его молчание. Но его плечи были напряжены, он сосредоточенно помешивал мясо и явно не собирался отвечать. Ее слова лишь раздражали нас.

Марлин бросила лопатку, еще покрытую липким рисом, на пол и опустилась на колени у дивана, подбежав к нему. Ее глаза, похожие на мамины, блестели слезами.

— Не оставляйте меня тут одну, — сказала она. Уверенная властная сестра трещала по швам. Кого я обманывала? Все в комнате страдали. Я прижала ладонь к ее плечу и использовала ее как опору, чтобы встать на ноги.

Она поднялась на ноги и обвила рукой мою талию. На миг мы прислонились друг к другу. Сладкое тепло. Так могло быть между нами, когда мамы не стало, а папа увядал.

Мои мечты о самодостаточности были разбиты. Сколько занятий я пропустила? И Эд, наверное, думал, что я умерла. Или желал мне этого, ведь я не отвечала на его письма.

Я должна была расстроиться, но, что странно, меня не терзало ощущение поражения. Может, мне не быть бухгалтером. Тогда кем? Я могла решить сама. Поездка в Токио к Совету не будет путешествием в Диснейленд, но как я пойму все, связанное с баку, без этой поездки?

— Нам с папой нужно ехать, — сказала я.

Марлин крепко обняла меня, послышался всхлип, хоть она пыталась приглушить его, уткнувшись лицом в мое плечо.

— Все будет хорошо, — прошептала я.