Полиция не могла ничего сделать с Хайком и Улликеми, но Кваскви было бы забавно смотреть на мужчин в синем в качестве моей поддержки.

Кен недовольно прошипел:

— Будет сложно объяснить твое вмешательство в это, — тихо сказал он. — Полиция склонна все усложнять. Когда они видят дело Тех, они хотят вмешаться.

«Просто прекрасно», — я пронзила его взглядом, намекая, что это мой разговор.

— Я заберу папу. Приведу его домой примерно через час.

— Приведешь папу?

— Да, — сказала я. Или взорвусь, пытаясь. — Но мне нужно, чтобы ты посидела на месте и никому больше не звонила.

— Ладно, — сказала она слабым голоском, и я представила ее шестилетней, с короткими спутанными от беспокойного сна волосами. Мама настаивала, что под кроватью нет чудовищ. Она была смелой ради мамы.

«Придай мне смелости, сестренка», — мы обе знали, что настоящие чудовища уже не прятались.

— И найди мне тройной латте, пока ждешь, — сказала я, надеясь, что мой ворчливый тон заставит ее думать, что все в порядке.

— Заканчивай, — сказал Кен.

Я отмахнулась, но Кен шлепнул меня рукой.

— Кваскви тут.

Хлопали крылья, словно сотню флагов трепал ветер на площади. Я прищурилась, увидела синие силуэты на чаше фонтана. Они окружили скульптуру женщин, несущих квадратный пьедестал на плечах.

— Мне пора, — сказала я и закрыла телефон.

— Оставайся под навесом, — сказал Кен, шагая к чаше.

Все становилось четче, уже не приходилось щуриться. Временная слепота была даже на пользу.

— Ни за что, — я пошла за ним. Он резко замер, и я врезалась носом в его спину.

Мягкий хлопок, теплая сила тела, к которому я легко могла прильнуть.

Я отдернула руки.

— Ты будешь мешать, — сказал Кен.

Его спина оставалась передо мной. Не помощь, а препятствие.

— Чему? — сказала я, смелая, пока не видела его лица. — Твоим умениям, которые так ценит Совет? Что ты задумал? Убить соек?

Кен повернулся ко мне, глаза стали черными. Моя шутка была плохой. И посылать Кена за Кваскви было неправильно. Не было времени на бой или соперничество. Я была в долгу перед Кваскви за то, что выдала его имя, и Кен был в режиме атаки, резко дышал. Если он возьмется за это, всему быстро придет конец.

— Дай поговорить с ним, — я прошла мимо него.

— Ты не видишь, — сказал он.

— Становится лучше, — вопли птиц утихли. Их синие силуэты застыли на краю фонтана, и струи в нем стали бить в полную силу, а не слабым потоком.

Кен зарычал, и мне не нужно было видеть, чтобы знать, что он снова становился лисьей версией себя. Не было времени на сомнения, когда Кен почти бросился в атаку, и вот-вот могла приехать полиция.

Я понюхала. Кардамон. Улликеми был неподалеку.

Я оставалась под навесом, скрытая от дождя, и замерла.

— Кваскви, — сказала я ждущим птицам. — Я здесь. Спасибо за заботу о моем отце. Я готова избавить тебя от бремени.

Тишина оглушала. Влажный воздух сгустился, был приторно сладким от пряностей, давил на кожу, но сойки не двигались.

Я кашлянула, горло саднило.

— Мы договорились.

Предупреждение покалывало мою шею сзади, как и чувствительные уши.

Через миг сойки завопили. Перья сияли синим для моего серого зрения, и они собирались перед фонтаном.

Кен потянул меня за руку, чтобы я отошла дальше под навес, но я стояла на месте.

— Уже не так просто испугать, — сказал голос из центра облака соек. — Быстро потеряла ту невинность, да?

Воздух затрещал, сойки полетели во все стороны, забрались на железные арки за фонтаном и колонны Первой Авеню.

Кваскви вышел из-за фонтана, черная кожаная куртка с цепями и сапоги со стальными носами звенели на площади. Его волосы были заплетены рядами, он уже не выглядел как простой паренек. Он был готов воевать, и Кен почти начал бой. Это не поможет папе.

Моргая так, что слезы потекли по щеке, я прижала кулаки к глазам и потерла. Ладони промокли, но площадь теперь было четко видно.

Другое дело.

— Я пришла за отцом, — твердо сказала я, но сердце безумно билось, как живая креветка в аквариуме ресторана папы. Я стояла на ногах, потому что боролась с хваткой Кена.

— Выходи, — провел Кваскви. — Постой, — сказал он. — Ты не можешь рисковать. У тебя больше нет имен, которые можно дать другу-змею, чтобы спасти свой зад.

Кен снова зарычал. Я просила мысленно, чтобы он оставался за мной. Мужское соперничество душило не хуже кардамона.

Я выскочила из-под навеса здания под моросящий дождь.

Я опустилась на колени на мокрой брусчатке перед Кваскви, склонила голову как самурай в историческом сериале папы на «TVJapan».

— Прошу прощения, — сказала я. Остывай уже, Кваскви. — Я в долгу перед тобой.

— Не надо, — сказал Кен. Его ноги появились сбоку. Он недовольно шипел. — Это глупо. И теперь Улликеми знает, где ты.

Кваскви рассмеялся.

— Это не принуждение. Она невинна и не знает, что говорит.

— Хорошая попытка, кицунэ, — сказал Кваскви, скаля большие зубы в широкой улыбке. — Но на площади, когда она повалила Дзунукву и Братьев-медведей, она не выглядела так. Она — Та. Ее слова сковывают.

«Она — Та».

Больше не было попыток обойти это. Я была баку. Я отрывала фрагменты снов и ела их силу.

Я вспомнила больше слов самураев. Я старалась звучать вежливо, насколько могла на английском.

— Покорно прошу вернуть моего отца мне, как мы и договаривались.

— Мне нравится такое, — сказал Кваскви. — Постой еще пару минут на коленях, и мы посмотрим.

Дождь пропитал мои волосы, окутал запахом Улликеми. Его зеленая энергия была на площади, напоминая перегорающую лампу.

— Ее отец, — прорычал Кен. Он прижал ладонь к моему плечу, чтобы я встала.

— Спокойно, — сказал Кваскви. — Ваш дружок-змей не прибудет в ближайшую минуту.

— Я знаю, что поступила неправильно, но ты знаешь, что это было из-за неведения.

Кваскви спокойно прислонился к мокрому краю фонтана, словно сдерживался, чтобы не задушить меня моей толстовкой.

— Неведение, пф. Хераи держал тебя в неведении. Если бы он извинился, это уменьшило бы твои страдания? — Кваскви сделал три шага вперед. Гнев исходил от него волной жара. — Нет прощения за предательство Буревестника.

Кен будто пожал плечами, мышцы напряглись на его теле. Его рубашка раскрылась, и было видно скрытые ножны на поясе и черный знак на груди. Сложный кандзи старого стиля с завитками.

Длинный тонкий кинжал оказался в его руки, хищные глаза не скрывали желания убить.

— Хватит, — сказал Кен.

Кваскви застыл как статуя гнева.

— Мы закончим с этим сейчас, — процедил он.

К краю дороги подъехал Субару. Двери открылись, и близнецы в футбольной форме — с целыми конечностями — вытащили обмякшее тело с пассажирского места.

«Папа!».

Я побежала к машине. Близнецы толкнули папу ко мне. Я едва поймала мертвый вес, пошатнулась под длинными конечностями. Ладонь папы задела мою щеку.

Все мышцы в моем теле застыли. Мир не двигался, а я была снарядом, неслась в яркую синеву, мчалась среди золота. Мышцы спины двигались так, как не должны были. Изнутри меня пронзал жар, вопли пронзали мой разум, терзая его, прогоняя все людское.

Я парила, крылья могли нести меня вечно над широким пространством изумрудного моря. Резкий запах древний камней, покрытых весом океана. Тень мелькала в глубинах внизу, завидуя, что я летела свободно на солнечном ветре, поддерживающим мои крылья, пока он тонул в водной темнице.

Буревестник.

Копия видения, которое вызвал во мне Улликеми.

Я задыхалась, ощутила ладони Кена на своей спине словно через слои одеял. Я была заперта в видении Буревестника. Нет, не видении. Это был фрагмент, и он снился папе.

Шок погрузил меня глубже в сон. Я впивалась в остатки воли. Я еще не получала фрагменты от папы, не видела его сны. Но ему снилось видение Буревестника, и я попала в ловушку с ним.

Я держалась обрывком себя за тело папы, ощущение пропало, но тут мою щеку с порезом пронзила боль — Кен ударил меня? Но это вытащило меня из сна лишь на миг, а потом синее небо снова окружило меня.