Итак, даже самим фактом своей смерти истинный воин должен побеждать соперника. И в этом высший, мистический смысл японского воинского искусства.
Абсолютная преданность мастеру и господину становилась принципом жизни и, самое главное, смерти всякого самурая. "Хроники дома Тэрао" ("Тэрао-ка ки") рассказывают историю, произошедшую с великим Миямото Мусаси. Как-то обычно немногословный Мусаси пытался объяснить некому дайме один из принципов своего воинского искусства, который назывался "тело камня". Сам Мусаси так объяснял его: "Когда ты, наконец, овладеешь воинским искусством, ты сумеешь уподобить свое тело камню, мириады вещей не сумеют коснуться тебя". Дайме никак не мог уяснить, где же исток этой неуязвимости и когда, наконец, можно считать, что ты достиг такого "тела камня". И тогда Мусаси пригласил своего ученика Тэрао Риума Сукэ и приказал ему без всяких объяснений сделать себе харакири. Ученик, не медля ни секунды, вытащил меч, встал на колени и уже поднес острие к животу. Но в последний момент Мусаси остановил его руку и сказал, обращаясь к князю: "Вот оно - тело камня".
Полная готовность умереть оказывается здесь равной высшему овладению воинским искусством. Экзистенциальное переживание смерти еще при жизни равносильно вечности существования даже после смерти. Тот же Мусаси объяснял это достаточно просто и недвусмысленно:
"Под Путем воина понимается смерть. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более. Это значит прозревать вещи, зная, на что идешь... В смерти нет стыда. Смерть - самое важное обстоятельство в жизни воина. Если ты живешь, свыкнувшись с мыслью о возможности гибели и решившись на нее, если думаешь о себе как о мертвом, слившись с идеей Пути воина, то можешь быть уверен, что сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной, и ты исполнишь свои обязанности, как должно".
Только так - "думать о себе как о мертвом". Надо умереть еще при жизни, стать "горсткой серого пепла", и тогда исчезнет страх за жизнь Каждый день самурай проживает как свой последний день, каждый его поступок должен стать эпохальным, как заключительный, торжествующий аккорд в общей симфонии жизни.
Самурай не только должен презирать факт собственной смерти, но столь же легко относиться и к жизни других. Классической стала история о том, как самураи испытывали новый меч на простых прохожих. Сам сегун Тоэтоми Хидэеси лично подписал эдикт о "тамэяоси гири" - праве самурая "на пробу меча". Конечно, до нас не дошло точных сведений о том, сколько невинных простых прохожих, горожан и крестьян пострадало от новоприобретенной катаны. Но ясно, что самураи наносили свой удар ловко и точно, не испытывая при этом ни малейших угрызений совести.
Самурая с детства приучали осознавать жизнь как нечто временное, не абсолютное, некий случайный всполох в вечности. Это миросозерцание в равной степени может вести и к восхищению мельчайшей подробностью существования, например, предутренней дымкой в полях, которая растает через несколько минут, каплей росы, облетающим лепестком, и к пренебрежению жизнью человека - все равно ей суждено осыпаться как цветку сакуры. Психика самурая закаливалась с малых лет. Его учили сохранять хладнокровие в любой ситуации, даже оказавшись тяжело раненым, он не должен измениться в лице. Известно, что самураи в жизни редко улыбались, а тем более смеялись - сама роль мужественного воина не позволяла им делать это. Зато самурай умирал с легкой улыбкой на лице, радуясь, что выполнил свой долг на этой земле и уходит в сатори.
Уйти с улыбкой
В западной литературе широко распространилось слово "харакири" в качестве обозначения ритуального самоубийства, но все же правильнее употреблять его синоним "сэппуку". Самурай совершал сэппуку, если его господин выражал сомнение в искренности своего подданного, если сам считал себя не выполнившим свой долг или нарушившим ритуал. Классической стала история о том, когда два самурая совершили сэппуку лишь потому, что по неосторожности их мечи задели друг друга.
С формальной точки зрения, сэппуку связано с осознанием "потери лица" - собственного несоответствия ритуальным нормам "гири". Но сам акт сэппуку связан не столько с искуплением чувства вины, сколько с абсолютным очищением, возвращением в лоно Нормы поведения.
Японское понятие "хара" дословно обозначает "живот", но имеет при этом и более глубокое значение - "внутреннее начало", "душа", т.е. изначально данные природные свойства человека, которые в данном случае противопоставлены внешнему, физическому, искусственному. "Хара" - это также вместилище внутренней энергии "ки", где расположено "киноварное поле" (тандэн), поэтому, например, считается, что во время гнева "хара расширяется", а "покой в хара" равносилен полному умиротворению души.
"Харакири" в своем первом, поверхностном значении переводится как "вскрытие живота", но, учитывая все вышесказанное, в японской традиции под ним подразумевается более сложное понятие: "раскрытие внутренних свойств", "выражение душевной искренности". Не случайно считалось, что самурай после харакири, которое он делал, стоя на коленях, должен был упасть обязательно навзничь, чтобы видны были его внутренности, и это символизировало искренность поступка. Падение на живот ничком понималось как недопустимая скрытность и нарушение самой эстетической стороны ритуала.
Сэппуку как особый тип самурайского ритуала возник в эпоху Хэйан (898-1185), т.е. в период формирования самурайского корпуса, и долгое время ритуальное самоубийство было исключительной привилегией буси. К XIV в. сэппуку превратился в сложный ритуал, логически вытекающий из всей самурайской идеологии и эстетики. Сэппуку нередко выполняли воины высокого роста на полях сражений, не желая попадать в плен. Известны даже случаи, когда самурайские командиры предварительно обезображивали себе лицо, дабы враги не могли узнать их и насладиться победой. Преданные юноши-самураи вспарывали себе ритуальным образом живот, если не могли отомстить за смерть своего отца. И, естественно, самурай был готов в любой момент совершить сэппуку, если его господин высказывал недовольство или недоверие в его преданности.
По существу, сэппуку выполнялось не столько ради своего господина, сколько ради глобального Ритуала в стремлении сохранить космическую гармонию, которая базировалась именно на конфуцианских понятиях "долга", "справедливости", "искренности". Здесь же берет свое начало и обычай совершать сэппуку вслед за своим господином (дзюнси, ойбара), который либо умер, либо был убит в бою, либо сам совершил сэппуку.
Сэппуку, а точнее, весь ритуал, связанный с этим действием, как нельзя полно воплощает восточную идею абсолютной неповторимости самого акта жизни. В сущности, все здесь сводимо к знаменитой эстетической концепции простоты ощущения мира (ваби), внутреннего, легкого очарования вещами и неприукрашенными действиями (суки). Присутствуют здесь и обязательная скромность, самоумаление, нежелание выставлять себя (хадзи), чем была пронизана психология японцев на протяжении всей истории. Сэппуку следовало совершать легко и в соответствии с принципами "гири". Если канун перед ритуалом самоубийства самурай проводил в веселой пирушке, в легких беседах о непостоянстве и суетности жизни, восхищаясь этим "текучим миром" - укие, то в день харакири самурай вел себя скромно и тихо, воплощая собой простоту как высший жизненный принцип.
Сэппуку совершалось обычно либо в доме господина, либо на своем дворе. В первом случае разыгрывалось целое ритуальное представление, внутренняя суть которого символизировала непостоянный, ненастоящий характер всей нашей видимой жизни. Двор застилался циновками, на них клалось большое атласное покрывало красного цвета, дабы на нем не видна была кровь. Посредине двора стелилась еще одна небольшая циновка, на которую на колени опускался самурай, позади него становились два "секунданта", обычно ближайшие друзья самурая, держащие за спиной меч. По углам двора рассаживались родственники, приглашенные гости, нередко императорские цензоры, проверяющие. Самурай спускал с плеч легкое кимоно, надеваемое специально для этого случая, и после недолгой молитвы вонзал себе небольшой ритуальный меч в живот, делая разрез. В тот же момент один из помощников, что стоял у него за спиной, тотчас резким ударом меча сносил ему голову, прекращая мучения.
