Напротив профессора усадили Левандовского и Бобу – последний ради гостя нацепил галстук-бабочку, но и с ней вид у него был, как всегда, взъерошенный и растрепанный. Правда, по его простецкому лицу, отчасти скрытому за огромными роговыми очками, трудно было заподозрить, что он способен на отчаянные авантюры вроде подъема на ту же Кошку по отвесным скалам. Он притащил с собой кипу вырезок и фотографий, которыми завалил вокруг себя все свободное место, и даже за столом продолжал что-то увлеченно вещать Левандовскому, слушавшему его с вежливым вниманием. Летчик при появлении Лизы приподнялся, готовый быть ее верным слугой. Но Лиза, проигнорировав присутствие нового знакомца, поспешила пробраться на свое место.

Ее стул находился между Бобой и Павлом, который с ужасом созерцал бесчисленное множество расставленных на столе молочников, судков, менажниц и прочих предметов посуды, в которых было бы трудно разобраться и не такому витающему в эмпиреях человеку. Завтрак у Кудрявцевых, как и все, что проходило через руки Клавдии Петровны, отличался обстоятельностью. Всем сразу же выдали овсянку – ее не получил лишь профессор, которому супруга, заботясь о его здоровье, прописала особую диету. Дуся, артистически оттопырив попку, поставила перед ним тарелку со шпинатом, которую держала самыми кончиками пальцев, словно дохлую мышь за хвост. Когда Аркадий Аристархович, шумно захрустев газетой, сложил ее и отдал горничной, стало видно, что выглядит он в самом деле неважно, и вряд ли причиной тому было переутомление: несмотря на целебный крымский климат, кожа на его лице была бледной до синевы, руки покрывали пятна йода, которым профессор лечил непроходившие нарывы, а некогда могучая шевелюра, густые усы и окладистая седая борода, придававшие ему вид генерала от науки, выпадали прямо на глазах.

Сама же горничная успела вырядиться в почти неприлично короткую юбчонку и щедро надушиться «Крымской розой». Бедный приказчик Вартан! – подумала Лиза. Плакали Дусины кавалеры. Теперь она любому припомнит, что прислуживала самому Левандовскому. И то сказать, гость такого уровня, пожалуй, появлялся у них в доме впервые. Нильс Бор или Макс Планк были не в счет – их имена ничего не говорили ни Дусе, ни ее ухажерам; а коллег Лизы по актерскому цеху не жаловала Клавдия Петровна.

Хмуря брови, Лиза смотрела, как Дуся вертится рядом с Левандовским, давая ему полный обзор глубин своего декольте, в котором точно было на что поглядеть. В пику Дусиным ужимкам Лиза принялась демонстративно ухаживать за Павлом: то намазывала ему масло на гренок, то протягивала сахарницу, то подавала вазочку с медом, отгоняя ложечкой приблудную осу, и Зенкевич напрасно мямлил: «Нет, нет, Лиза, что вы, не надо, давайте лучше я вам…» Против своей воли она, однако, прислушивалась к тому, что говорил Боба, изобильно рассыпавший по камчатной скатерти крошки, и приглядывалась к его вырезкам, на которых изображались причудливые каплевидные или веретенообразные машины с острыми, позаимствованными из авиации плавниками. Этим зализанным болидам на колесах самое место было среди межзвездных кораблей, инопланетных пейзажей, космоплавателей в блестящих скафандрах и полуголых девушек в щупальцах у чудовищ, украшавших обложки журнальчиков с крикливыми названиями – «Удивительные истории», «Изумительные истории», «Сверхнаучные истории», – пачку которых Лиза привезла брату из Америки: Боба был большим охотником до подобного чтива.

Вскоре ей стало ясно, и о чем идет речь, и в чем вообще причина приезда Левандовского к Бобе: тот уговаривал летчика сесть за руль сверхбыстроходной машины и побить мировой рекорд скорости. Машина, правда, существовала лишь на бумаге, но, по словам Бобы, получить финансирование, особенно если в проекте примет участие Левандовский, было плевым делом – Рябушинский-младший, главный акционер АМО, сам горел желанием отобрать рекорд у англичан. До шестисот верст в час оставались сущие пустяки, и Боба был готов на все, чтобы воспользоваться шансом.

Оседлав любимого конька, Боба вдохновенно вещал про решительного Кэмпбелла, на своих «Синих птицах» штурмовавшего один рекорд за другим то на пляже в Дайтоне, то на соляных полях Бонневиля; про доблестного Генри Сигрева, отдавшего жизнь за то, чтобы стать рекордсменом и на суше, и на воде; про невероятную дуэль Эйстона и Кобба и про их аппараты с тысячами лошадиных сил в утробе; о случаях поразительных неудач и невероятного везения, о капризах погоды и выходках техники, об отваге и безрассудстве, – а вместе с терминами, которыми он пересыпал свой рассказ – «беспротекторные шины», «независимая подвеска», «центробежный компрессор» – по столовой будто плыл тот же букет из бензина, смазок и прочих технических ароматов, который обычно пропитывал одежду Бобы. Но в его устах все эти словечки звучали так аппетитно и заманчиво, что устоять перед их чарами мог бы только самый закоснелый гуманитарий.

Уже и Павел одолел свою кашу, и Дуся разлила всем кофе, и даже профессор, поковырявшись в шпинате, проявлял интерес к этим рассказам, а Боба и не думал закругляться. Тщетно сама Клавдия Петровна пыталась вставить в его речь хоть слово. Боба поневоле приумолк лишь после того, как в гостиной зазвонил телефон и горничная, ответившая на звонок, высунулась в дверь с негромким «Лизавета Дмитриевна, – вас!».

Лиза с досадой встала из-за стола. Опять начинается – то ли воздыхатель новый по ее душу, то ли кому-то взять интервью приспичило. А приучить Дусю сперва спрашивать, кто звонит и по какому делу, а уж затем звать молодую хозяйку к аппарату, никак не удавалось – Дуся была твердо уверена, что толпы поклонников никому не могут быть в тягость.

– Госпожа Тургенева? – незнакомым голосом бойко откликнулась трубка на ее «Алло!». – С вами говорит Ялта, сыскное отделение. Не позволите ли отнять у вас минутку вашего бесценного времени по поводу смерти Никифора Костанжогло? Вы свободны сегодня? За вами заедут через полчаса, высылаем машину. – И трубка, не дожидаясь возражений, дала отбой.

Лиза несколько секунд переваривала неожиданный звонок, вслед за которым нахлынуло и недовольство, и недоумение, а главное – пробежавшее холодными пальцами по коже беспокойство. Проглотив комок, вставший в горле при мысли об остекленевших глазах Костанжогло, она сказала в умолкшую трубку, повысив голос так, чтобы он был слышен в гостиной:

– Погодите, я сейчас Евгения Михайловича спрошу!

Звать Левандовского ей не было нужды – тот, правильно поняв смысл реплики, уже сам стоял в дверях. Лиза показала глазами, чтобы тот прикрыл дверь, и спросила, предоставив собеседнику любоваться ее затылком:

– Евгений, вы кому-нибудь говорили, что труп мы вдвоем обнаружили?

– Никак нет, – сказал Левандовский. – Собственно, не ручаюсь, что до вашего пристава вообще дошли мои слова про труп. Чтобы таким, как он, что-то втолковать, нужно одно и то же раз пять повторить, а я и одного-то раза не успел…

– Тогда как вы объясните вот это? – И Лиза, все же соизволив вновь повернуться к нему лицом, рассказала, кто и зачем вызывает ее в Ялту.

– Ей-богу, Лиза, – развел Левандовский руками, – я не обмолвился ни одной живой душе! Более того, не понимаю, каким образом обо всем так быстро в Ялте проведали? Может быть, этого Костанжогло, как говорится, «пасли» и видели, что мы были рядом с трупом? Но к чему тогда ваши показания – они сами все должны знать лучше нашего. Как хотите, но что-то тут неладно… Не стоит, наверное, вас туда отпускать.

– Чтобы они сюда явились меня допрашивать?! Еще надо придумать, что тете сказать, а то не сносить мне головы, если она узнает, что мы в кустах трупы разыскивали вместо того, чтобы кушать простоквашу с гренками! Вы-то, надеюсь, ей не проговорились? Нет, – добавила она, чуть поразмыслив, – надо выяснить, что все это значит.

– Я еду с вами, – объявил Левандовский.

На миг ей опять стиснуло грудь – не от тревоги, а от вновь промелькнувшего ощущения взлета. Но, мысленно упрекая себя и за излишнюю восторженность, и за въевшееся в кровь лицемерие, она сказала капризным тоном женщины, уставшей от опеки надоедливых кавалеров: