– Джин Гарлоу? Чем же это она прославилась? – спросил Левандовский, помогая ей подняться на набережную.

Лиза не успела ответить. С суровым «Эт-то что такое?!» летчик кинулся к своей машине – стремительных очертаний родстеру, похожему на хищного зверя, застывшего перед броском. На крышке радиатора сияла эмблемка «мерседеса», колеса были заключены в малиновые каплевидные обтекатели, а вдоль длинного капота, намекавшего на скрытую под ним мощь поршней и шатунов, тянулась щегольская серебристая стрелка, переходившая на дверце в лихой завиток. Влюбиться в этот автомобиль-мечту было так же просто, как и догадаться, чем вызван гнев его хозяина, заставивший броситься врассыпную мальчишек, вертевшихся у машины. Родстер стоял с заметным креном на переднее левое колесо, обод которого почти касался мостовой. На белом бортике шины в глаза бросался рваный порез.

– Ребятня, кто пропорол?! – напустился на детвору летчик. – Живо признавайтесь, не то хуже будет!

Мальчишки наперебой заголосили, уверяя, что они тут ни при чем – мол, рядом с машиной шнырял какой-то господин: вот он-то, видать, и пырнул…

– Это опять Жорж! – воскликнула Лиза. – И зачем мы его только отпустили! Я не я, если он хоть где-нибудь еще роль получит…

Летчик, нагнувшись, притронулся пальцем к прорехе.

– Что ж, Лиза, – сказал он, отряхивая руки, – хотел я вас умыкнуть на Ай-Петри, да теперь не выйдет. Придется впрямь идти к вам завтракать.

Слова об умыкании снова вогнали Лизу в краску.

– А как же машина? – спросила она.

– С машиной поступим просто…

Выяснив у мальчишек, что гараж, который он видел на въезде в поселок, принадлежит дяде одного из ребят – татарчонка Ахметки, – Левандовский велел:

– Беги-ка ты, Ахметка, к дяде и скажи ему, чтобы привел колесо в порядок. И чтобы через час машина была у виллы «Ксения». Держи. – И летчик швырнул мальчишке ключ на серебряном брелоке с изображением крохотного самолета и гравировкой: «Москва – остров Удд, 1936 г.».

Черноглазый Ахметка стоял, разинув рот, будто ему в руки свалился ключ ко всем сокровищам мира. Чуть оправившись от потрясения, он помчался прочь так, что пятки засверкали, а за ним ринулась и вся ватага.

– Что же Жорж? – спросила Лиза, чувствуя себя в ответе за то, что летчик пострадал из-за мстительности этого подлеца. – Мы его еще догоним!

– Бросьте, Лиза, при чем тут Жорж? Он совсем в другую сторону побежал… Вот ведь развелось хулиганья! Как вся наша элита потянулась в Крым взамен Ниццы и Довиля, так и всякая шваль за нею хлынула!

– Может, в полицию заявить? – беспомощно предложила Лиза.

Летчик пожал плечами:

– А что полиция? Допустим, мы заявим, а они схватят кого попало, засунут в кутузку и успокоятся. А вы одна купаться ходите! – упрекнул он Лизу. – А если бы кто-то всадил ножик не в шину, а в вас?

– Что же прикажете – ходить только с вашим эскортом?

– Неплохая мысль! – усмехнулся тот. – Но что же мы встали? Ведите! Налево, направо?

– Прямо. – Лиза, помня о предосудительности своего наряда, указала на кремнистую тропку, нырявшую в узкий просвет между кипарисами, с тем чтобы подняться по крутому склону.

Дорожка была узкая, и Левандовский пустил Лизу вперед. Дыша ей в затылок, он спросил:

– Так кто такая эта ваша Джин Гарлоу?

– Вы что, – откликнулась Лиза, – в самом деле ничего о ней не слышали?

– Слышал, наверное, – хмыкнул Левандовский, – но для меня все эти имена – Джин Гарлоу, Глория Свенсон, Мэри Пикфорд – пустой звук. Я их друг от друга не отличаю.

– И это я слышу от мужчины! – изумилась Лиза. – Не знать о Джин Гарлоу! О главной в мире платиновой блондинке! Да когда она умерла в тридцать седьмом году, все газеты об этом писали! Где вы тогда были – полюс покоряли, что ли?

– Нет, полюс покорял Чкалов. Мне не довелось. Но вы-то как будто не платиновая блондинка! Видать, она еще чем-то отличилась?

– Ну да, – кивнула Лиза и добавила, потупясь, как пристыженная гимназистка: – Тем, что никогда не носила белья…

Спустя миг, не успев даже ойкнуть, она трепыхалась в тискавших ее руках, торопливо тащивших добычу с глаз долой в колючие кусты, но все ее помыслы о спасении таяли под градом обсыпавших ее лицо и шею поцелуев, а вместе с ними на нее накатывал горячий дурман, круживший голову до сладкой обморочной слабости, от которой подламывались, вдруг сделавшись ватными, колени. Лизу опалял жар мужского дыхания, горела кожа под облапившими тело жадными ладонями, а изнутри пробивался нестерпимо нараставший, звенящий зуд, и не было сил ни сдержать его, ни замедлить приближение к ожидавшей впереди, разверзшейся голодным зевом чащобе…

Не понимая, почему все вдруг кончилось, Лиза нащупала под собой опору и попыталась утвердиться на подгибающихся ногах. Мир ходил ходуном, грудь, еще помнившая о железной хватке домогавшихся ее рук, едва вбирала в себя воздух. По-прежнему обалдевшая, Лиза обвела вокруг себя взглядом – и укол испуга заставил ее отшатнуться к Левандовскому.

На склоне в тени густых можжевельников лицом вниз лежало тело. Лиза, смутившись своего порыва, в первый момент подумала с неприязнью, что это отсыпается, не дойдя до дому, один из тех господ, которые отдых не считают отдыхом без обильных возлияний. Но его ноги в белых парусиновых брюках были вывернуты столь неестественно, что не составляло труда понять: от этого сна его способен пробудить лишь трубный зов архангела.

Стих оголтелый стрекот цикад, замолкли похоронные стенания раннего оркестриона на набережной – в ушах гремел, больно отдаваясь в черепе и заглушая все звуки, пульс крови. От поверженного на груду выбеленных камней тела веяло такой неподвижностью, будто и оно, и горсть рассыпанных монеток возле его скрюченных пальцев лежали тут от начала времен. Вокруг смыкались, вставая мрачным строем, шершавые, корявые стволы, и казалось, что в мире больше нет ничего живого, кроме одинокого черного жучка, который упорно полз, пытаясь выбраться из лабиринта ажурных теней, по спине мертвеца, обтянутой холстиной дешевого пиджака.

Левандовский, стиснув Лизину руку своей лапищей, что-то говорил, но Лиза ничего не слышала. Ей до безумия хотелось завопить во всю мочь, завизжать так, чтобы донеслось и до Стамбула, и с ногтями, с кулаками наброситься на своего спутника, затащившего ее в это гиблое место. Нечего сказать, хорош спаситель! Это что же – наш герой отечества любую женщину волочет в кусты после пяти минут знакомства? Ну, натурально решил не тратить времени, чего ему церемониться с какой-то актеркой… И то сказать, не сама ли она, как последняя дура, повела его в заросли, да еще похвалялась тем, что разгуливает без белья, будто это и без того не заметно! А если бы он в пылу внезапной страсти завалил ее прямо на труп?! То-то был бы кошмар! Да после такого она бы в жизни не смогла заснуть… Ей было жутко смотреть на мертвое тело, но против своей воли она все косилась, косилась на него ошалелыми глазами.

Летчик пытался загородить от нее мертвеца, тянул ее куда-то, но Лиза нетерпеливо высвободилась – и тут же, уловив краем глаза след движения в кустах, шарахнулась к спутнику в поисках защиты. Нет, должно быть, почудилось. И Лиза, отведя его руку, готовую обхватить ее за плечи, отстранилась и двинулась к покойнику, несмотря на свербевшее где-то под ложечкой непонятное предчувствие.

Левандовский, едва не оттолкнув Лизу, первым одолел два-три шага, отделявшие их от мертвеца. Взявшись двумя пальцами за его запястье, он отметил с ноткой удивления:

– Надо же, совсем теплый! Бьюсь об заклад – еще пять минут назад он был жив и здоров…

– Может, он только без сознания? – промолвила Лиза, с трудом вытолкнув слова из пересохшего горла. Ее саму передернуло от звуков речи, ворвавшихся в могильное безмолвие, и она вновь оглянулась на кусты за плечом.

– Без сознания, как же! – криво усмехнулся Левандовский. – Смотрите, у него шея сломана! Но чтобы вы не сомневались…