Со своей стороны радостная бабушка также явила подданным милости – пожаловала погоревшим крестьянам дворцовой деревни Панок по 25 рублей на каждый двор (всего 1450 рублей) и освободила от наказания нескольких купчин, пойманных за продажей книг, которые оказались запрещенными.

Екатерина в письме барону Фридриху Мельхиору Гриму отмечала: «Мамаша родила огромнейшего мальчика. Голос у него – бас, и кричит он удивительно; длиной он аршин без двух вершков (62 см. – Авт.), а руки немного поменьше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Ежели он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».

Лично недомогавшая императрица не смогла крестить внука, но на крестинах в Придворной церкви Царского Села присутствовала на хорах. Крестными стали тезки – старший брат Александр (будущий император России) и старшая сестра Александра (несостоявшаяся королева Швеции).

Первых двух внуков Александра и Константина бабушка Екатерина Великая после рождения сразу забрала к себе, не доверяя их воспитание нелюбимому сыну (которого у нее в свое время тоже забрала бабушка Елизавета Петровна) и весьма своенравной «мамаше». Дочки были предоставлены заботам гатчинцев. Собиралась забрать и третьего, который уже при рождении произвел на нее неизгладимое впечатление, но не успела довести до ума «колосса». Лишь выбрала ему прекрасную няньку – взятую у генеральши Чичериной шотландку Евгению Лайон («няня-львица», как называл ее сам Николай), которая была с ним первые семь лет жизни. Ночью за басистым младенцем приглядывали бойкие фрейлины Синицына и Панаева.

Кстати, именно няня, которая в 1794 году во время восстания Тадеуша Костюшко находилась в семимесячной осаде повстанцами в Варшаве, привила воспитаннику неприязнь к полякам, рассказывая ему об ужасах и жестокостях антирусской резни первых дней бунта.

Первые месяцы по понятным причинам младенец находился в Царском Селе, близ от бабушки. Однако в день ее смерти «новая метла» распорядилась по-иному. Четырехмесячный Николай был зачислен в Конную гвардию полковником, Александр и Константин соответственно в Семеновский и Измайловский лейб-гвардейские полки, с отрывом от екатерининских воспитателей вроде «женевского гражданина» последователя философа Руссо Фредерика Сезара Лагарпа.

Так они и вошли в Историю: первые два брата «екатерининцы», Николай и Михаил – «павловцы». С различным воспитанием и мировоззрением.

Конногвардейцу тут же вручили курточку и панталоны сперва вишневого цвета, потом оранжевого и, наконец, красного, согласно различным переменам в цветах парадной формы полка. Звезду Святого Андрея Первозванного и крестик Святого Иоанна (тоже был произведен в «мальтийские рыцари») накрепко пришили к курточке, чтобы в играх не оторвал (при парадной форме – лента под курточкой). Супервест-безрукавка Святого Иоанна из золотой парчи с серебряным крестом носилась им под обыкновенной детской курточкой.

К Николаю уже по рекомендации Марии Федоровны приставили статс-даму Шарлотту Ливен и гувернантку графиню Юлию Адлерберг. Третий сын должен был оказаться избавленным от бабушкиных «глупостей».

Сам будущий император так вспоминал свое детство: «Образ нашей детской жизни был довольно схож с жизнью прочих детей, за исключением этикета, которому тогда придавали необычайную важность. С момента рождения каждого ребенка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или горничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев и восемь истопников. Во время церемонии крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга, в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушия. Тем не менее это находили необходимым. Лишь только отец мой, при рождении Михаила, освободил этих несчастных от этой смешной пытки. Только в течение первого года дежурные дамы находились ночью при детской кровати, чередуясь между собой, – позднее они оставались лишь в течение дня – ночью же присутствовали лишь няньки с одной горничной».

Детям сразу же прививали оспу – нововведение, оставшееся от Екатерины.

Павел I искусственно отгородил старших сыновей от младших, уделяя меньшим повышенное внимание, как своей основной надежде. Великая княжна Анна Павловна (будущая королева Нидерландская) вспоминала: «Мой отец любил окружать себя своими младшими детьми и заставлял нас, Николая, Михаила и меня, являться к нему в комнату играть, пока его причесывали, в единственный свободный момент, который был у него. В особенности это случалось в последнее время его жизни. Он был нежен и так добр с нами, что мы любили ходить к нему. Он говорил, что его отдалили от его старших детей, отобрав их от него с самого рождения, но что он желает окружить себя младшими, чтобы познакомиться с ними».

Барон Модест Корф (лицеист пушкинского выпуска) писал: «Великих князей Николая и Михаила Павловичей он обыкновенно называл «мои барашки», «мои овечки», и ласкал их весьма нежно, чего никогда не делала их мать. Точно так же, в то время как императрица обходилась довольно высокомерно и холодно с лицами, находящимися при младших ее детях, строго заставляя их соблюдать в своем присутствии придворный этикет, который вообще столько любила, император совсем иначе обращался с этими лицами, значительно ослаблял в их пользу этот придворный этикет, во всех других случаях и им строго наблюдавшийся… Императрица с своей стороны, не обращая ни малейшего внимания на эти неудобства и маленькие мучения няни или гувернанток, никогда не удостаивала их ни малейшего смягчения в чопорном этикете тогдашнего времени, а так как этот этикет простирался и на членов императорской фамилии, то Николай и Михаил Павловичи в первые годы детства находились с своею августейшею матерью в отношениях церемонности и холодной учтивости и даже боязни; отношения же сердечные, и при этом самые теплые, наступили для них лишь впоследствии, в лета отрочества и юности».

Холодная вюртемберженка предпочитала противопоставить бабкиной любви к старшим царственную суровость к младшим, полагая, что именно таким образом она сможет выколотить из них «екатерининский дух».

Искусственно подогреваемый «семейный раскол» не мог не сказаться на дальнейших отношениях в «большом гнезде» Павла, где первые два сына чувствовали себя обделенными и, как следствие, стали центром, вокруг которого и формировались все оппозиционно настроенные «екатерининские» вельможи и военные. Вторые двое, осознавая со временем, что возможности получить корону у них призрачные, предпочитали государственным интересам военные, что отдаляло их от дворцовых интриг и раскладов.

С раннего детства Николай увлекся рисованием. Сначала просил воспитателей ему что-нибудь нарисовать, раскрашивая это цветными карандашами. Потом сам начал понемногу фантазировать – у его няни сохранились два рисунка детских лет будущего императора: на одном изображены домик и церковь, а на другом просто домик, который Коля обещал выстроить для няни.

В семилетием возрасте живопись ему по два часа в неделю уже начали преподавать известные «исторические» художники Иван Акимов и Василий Шебуев, прославившиеся своими полотнами на патриотические темы.

Впоследствии эта страсть за ним так и следовала по всей жизни. Николай с удовольствием рисовал карикатуры, батальные сцены, лепил, брал уроки гравировки у Ореста Кипренского (сделал под его влиянием серию гравюр «Обмундирование российских войск»). Уже будучи императором, создал серию акварельных рисунков-фантазий на тему итальянской гвардии и шуточную серию карандашных рисунков, изображающую женщин в парадной кирасирской форме.

Прививать вкус ему и брату Михаилу, естественно по настоянию Марии Федоровны, поставили сурового вестфальского старика-генерала Матвея Ламздорфа, директора 1-го сухопутного кадетского корпуса. «Мамаша» считала необходимым вообще отбить у младших тягу к военным упражнениям, которыми они увлекались с младенчества. Хотя сам Павел I при назначении предупредил наставника: «Только не делайте из моих сыновей таких шалопаев, как немецкие принцы».