ГРЕТХЕН АСТОР – дочь БАРБАРИ

РЕМ ФОКС – дядя БАРБАРИ

БАРБАРИ ФОКС

САЙЛЕС КУИЛЛЕР

МАДЖЕНТА ПОТДОРФ – жена САЙЛЕСА

БЕРТ АСТОР – муж БАРБАРИ

Армитейдж, маленький город в округе Пендрагон, в холмистой части восточного Огайо, разное время последних десятилетий 19 в. и первых – 20 в., по большей части в и рядом с домами 413 и 415 по Армитейдж-авеню, беседкиой за домом Куиллера, лачугой Фоксов у Грязного ручья. Одна простая декорация представляет все времена и места одновременно. Мы видим полуразрушенную беседку, вокруг которой элементы домов и обстановки, включая старое пианино и скамью перед ним, справа на авансцене, кровать, справа по центру, старую ванну на ножкам справа по центру в глубине, на ступеньку или две выше авансцены, за ней в заднике оконная рама. Старый диван по центру, сломанные напольные часы за диваном. Еще одна оконная рама в глубине сцены слева. Старый бар слева по центру, в левой стене дверная коробка, слева на авансцене круглый стол со стульями. Актеры могут выходить на сцену и уходить с ней в любой момент и в любом месте, хотя часто они просто остаются на сцене, видимые зрителям, не выходя из образа и не застывшие, пусть даже не участвуя в разыгрываемой мизансцене. Спектакль движется вперед-назад и во времени, и в пространстве. Изменение мизансцены указывается переменой освещенности или просто персонажем, который поворачивается, чтобы заговорить с другим персонажем, находящимся в другой части сцене. Разрывов действия нет, нет смены декораций, нет затемнений между картинами. Движение непрерывно от начала и до конца.

(Крики козодоя в темноте. Потом, когда на сцене постепенно становится светло, мы слышим, как МАДЖЕНТА играет на старом пианино медленную, печальную вариацию «Сицилианы» Габриэля Форе так, словно только что выучила и осторожничает, боясь испортить, допустив ошибку. На самом деле она не ошибается, но чуть теряет в динамике, да и старое пианино немного расстроено. Актеры уже на сцене: МАДЖЕНТА за пианино, БАРБАРИ на кровати, справа от центра, БЕРТ стоит в глубине сцены за кроватью, смотрит на сцену в правое окно. ГРЕТХЕН сидит на диване, по центру, САЙЛЕС стоит у бара, слева от центра, и РЕМ сидит за круглым столом, на авансцене слева, пьет. МАДЖЕНТА продолжает негромко играть).

ГРЕТХЕН. Моя мать несет на себе проклятье трагической красоты. Ее хотел каждый мужчина, которому она попадалась на глаза. И дело не только во внешности. Что внутри нее притягивало их, как труп притягивает мух.

РЕМ (сидит за кухонным столом, пьет, произносит нараспев, игриво, демонически, но и с немалой долей меланхолии, делая ударение на каждом слоге, словно пьяный ребенок). Бар-ба-ри.

БАРБАРИ. Когда я была маленькой девочкой, мне снилось, что я живу в большом доме у океана, построенном моим воображаемым дедушкой, который выглядел, как Бог, был внешне суровым, но внутри добрым и любящим. В моем сне я знала каждый дюйм этого дома, словно жила в нем в другой жизни.

ГРЕНХЕН. Он напоминал этот дом?

БАРБАРИ. Напоминал, но был гораздо больше, с множеством комнат и коридоров, которые, казалось, вели в другие дома в других местах. Я входила в эти комнаты и вспоминала их, как только переступала порог, хотя не могла сказать, почему они мне знакомы.

РЕМ. Бар-ба-ри.

БАПБАРИ. Вечерами я заходила в большую воображаемую библиотеку моего воображаемого дедушки, в которой были собраны все хорошие книги, когда либо написанные, он сажал меня на колени, читал мне, и я чувствовала, что в полной безопасности и счастлива.

РЕМ. И что это за маленькая девочка?

БАРБАРИ. Попытайся представить себе мое отчаяние, когда я нашла старый учебник географии и выяснила, что Огайо нигде не граничит с океаном.

ГРЕТХЕН. Ее звали Барбари Фокс.

БАРБАРИ. Я думала об этом доме из моих снов в те вечера, когда дядя Рем запирал меня в овощном погребе.

РЕМ. Заходи в дом, не стой под дождем.

(Крики козодоев).

БАРБАРИ. В погребе стояли банки с консервированными фруктами и овощами, маринованные огурцы, желе и джемы, корзины с яблоками, картофелем, луком. С ними соседствовали старая кушетка, сундук, набитый старыми книгами со свалки, и я.

РЕМ. Держись подальше от ярмарочного парка развлечений.

БАРБАРИ. Каждый вечер в погребе я сидела на кушетке и читала эти книги при свете свечи, а потом засыпала под крики козодоев. В них слышалось что-то грустное и странное.

РЕМ. Там есть мужчина, который бросает ножи. Клоуны-убийцы.

БАРБАРИ. Только эти старые заплесневевшие книги и не дали мне полностью сойти с ума.

РЕМ. Зеркальный лабиринт, который пожирает тебя.

ГРЕТХЕН. Большую часть жизни я прилагала все силы, чтобы не думать об этом.

РЕМ. Ночь полнолунья. Леса полны волков.

ГРЕТХЕН. Но все чаще и чаще, против воли, в западне этого доме, спустя много лет, с этой безумной старухой, я пыталась понять, что произошло.

РЕМ. Где-то там бродит дикая пума. И надвигается сильная гроза. Этот парк развлечений проглатывает всех юных девушек, и потом их никто никогда не видит.

ГРЕТХЕН. Я знаю, это как-то связано с людьми из соседнего дома, потому что все связано. Все всегда было связано, насколько я могу помнить.

РЕМ. Ты отправляешься в погреб, слышишь?

БАРРАРИ. О маме я помню только одно: она говорила мне, что крики козодоев – этот крики отлетающих душ, которых птицы выхватывают из ночного воздуха.

(Крики козодоев).

ГРЕТХЕН. Я, должно быть, всегда ненавидела людей из соседнего дома, даже когда не могла перестать думать о них. Я вышла за Клайда, старшего сына. Не знаю, почему. Выглядел он, как лось. Я словно ложилась в постель с лосем. Он даже пахнул, как лось. С Коном, младшим сыном, я сидела нянькой. Он был таким красавчиком, что мне снились кошмары. А их сестра Маргарет была моей лучшей подругой, во всяком случае, той, от которой я не смогла избавиться. Красивая бестолочь. Чего я ей приглянулась? Я никогда ее особо не привечала. Их отец, Сайлес, был лучшим другом моего отца. Представить себе не могла, почему. Но что-то в нем было. Что-то в глубине глаз. Его жена, Маджента, целыми днями играла на пианино и в окно смотрела на нас.

САЙЛЕС (с авансцены обращается к МАНЖЕНТЕ, все играющей на пианино). Маджента, тебе обязательно стучать по клавишам этого чертова пианино днем и ночью? У тебя, наверное, пальцы истерлись до костей. Неужели ты не можешь найти занятия получше?

МАДЖЕНТА (перестает играть). И что это, по-твоему, за занятие?

САЙЛЕС. Не знаю. Придумай что-нибудь. Подои куриц. Постриги корову.

МАДЖЕНТА. Мы съели корову.

САЙЛЕС. Я возьму корову в аренду, лишь бы ты прекратила играть на этом чертовом пианино. Господи Иисусе, у меня из ушей уже сочится кровь.

МАДЖЕНТА. Ты сказал, что я могу играть, когда тебя нет дома. Я думала, тебя нет.

САЙЛЕС. Меня не было. Теперь я вернулся. Лучше бы не возвращался. Пожалуй, поставлю палатку в беседке.

МАДЖЕНТА. Я играю тихо. Я играю точно по нотам. Не знаю, почему от моей игры на пианино чьи-то уши могут сочиться кровью. Разве что в голове какой-то непорядок. Ты был у соседей, так?

САЙЛЕС. Я был на сырной фабрике. Ты же против, если я время от времени я иду на сырную фабрику и зарабатываю нам немного денег, так?

МАДЖЕНТА. Ты не зарабатываешь там деньги. Ты делаешь сыр.

САЙЛЕС. Я зарабатываю деньги на сыре. Откуда, по-твоему, взялось у нас это чертово пианино?

МАДЖЕНТА. Из дома моей матери.

САЙЛЕС. Так хочется, чтобы оно туда вернулось. И придавило ее.

МАДЖЕНТА. Как ты можешь такое говорить? Что не так с моей матерью?