От села Союнали граница находилась недалеко. Стоило перебраться на другой берег Мургаба, и там уже начиналась афганская земля. И всё же переходить на ту сторону было рискованно, граница охранялась, а схватки и перестрелки в том месте были делом привычным. Но Акынияз бай совершенно спокойно пересёк границу, в полдень его чабаны перегнали отару через реку.
Жители села тогда были немало удивлены, и разговоры о переходе Акынияза бая в Афганистан длились ещё довольно долго. Одни говорили: «Ай, наверняка у него был предварительный сговор с Атабаевым, Акынияз не тот человек, он не из тех, кто станет отрезать, семь раз не отмерив». У других было иное мнение: «Большевистские солдаты хорошо знают, кому они могут преградить путь. А попробовали бы они встать на пути у сыновей Маммет хана дуеджи, эти богатыри быстро разделались бы с ними. Поэтому лучше всего сделать вид, что не знаешь и не видишь их».
Но были и те, кто считал, что такой человек, как Акынияз бай, никогда ничего не делает без предварительной тщательной подготовки, значит, он мог договориться как с русскими, так и с афганцами и найти какой-то другой путь. Оразгелди вспомнил, как в те дни, когда переселялись дуеджи, его жена Огулджума испекла целый тамдыр чуреков и разнесла садака по соседским домам от имени своих братьев, желая им благополучно добраться до места. Пару месяцев назад Ахмет, сын младшего брата Кымыша-дузчы посетил Афганистан, дня два гостил у тестя, отвезя им кое-какие забытые при отъезде вещи. Увидел, как они устроились, и привёз от них пламенные приветы. Ахмет забун тоже был женат на одной из сестёр Акынияза бая, считался его зятем. Сватом его тоже стал Кымыш-дузчы, он сказал родственникам девушки: «Мы и так являемся родней, а теперь породнимся ещё больше», и сам сыграл парню свадьбу. Вернувшись из Афганистана, Ахмет тогда сказал: «Акынияз бай и там числится приближённым «Беркута», он помогает всем, кто перебирается отсюда. И Гутлы хану, который уехал из Бедена, он помог обзавестись землёй и водой. Сам-то он со своей семьёй живет очень хорошо». Выслушав Ахмета, Кымыш-дузчы высказал своё мнение:
– Конечно, Акынияз умный человек, рассудительный, знает, что ему делать, но мне кажется, что в этот раз, бросив свою страну, он ошибся.
На что Ахмет задумчиво произнёс:
– Как бы там ни было, всё же мусульманская страна…
– Так-то оно так, но разве не предкам нашим, многое повидавшим на своём веку, принадлежат слова: «Даже если он ругает или бьёт, все равно нет лучше, чем своего народа и Родины», давая понять, что он совершенно не одобряет поступка своего свояка.
Этот энергичный старший сын Маммет бая нравился Кымышу дузчи и до того, он женил своего сына Оразгелди на одной из его сестёр. Ему нравилось, как тот умеет говорить на публике, да и люди всегда хорошо отзывались о нём: «У Маммет хана все сыновья достойны, но Акынияз среди них самый главный». И хотя Кымыш в тот раз ничего не сказал в осуждение побега Акынияза из родного села, ему это было не по душе. Он старался найти этому поступку объяснение и оправдание: скорее всего, люди вынуждены были бежать от гонений, а когда всё утрясется и встанет на свои места, они вернутся обратно, желая этого, думал Кымыш-дузчы. И верил, что при первой же возможности Акынияз бай тоже поступит именно так.
…Пшеничное поле у реки было похоже на раскинувшееся вокруг зелёное море. Эта картина подняла Оразгелди настроение, воодушевила его. Эту красоту он мысленно сравнил с хорошенькой женщиной, принарядившейся и нетерпеливо ожидающей возвращения мужа из дальней поездки.
Отложив поводья, Оразгелди соскользнул с телеги и опустился на корточки на краю раскинувшегося вокруг зелёного поля. Сняв с головы папаху, надел её на одно колено, достал большой носовой платок и отёр им пот с обритой головы, с шеи и лба. Любуясь зелёными всходами и думая о завтрашнем урожае, он ласково погладил нежную зелень.
Пшеничное поле порадовало Оразгелди, подняло ему настроение. Куда-то отошли вчерашние переживания, уступив место приятным мыслям о том, что совсем скоро пшеница созреет и начнётся жатва, после чего пшеничные зёрна превратятся в муку, из которой выпекут вкусные ароматные лепёшки и заполнят ими сачаки. Ему даже показалось, что хмурое небо очистилось, посветлело, а мир вокруг стал ярче и теплее.
Оразгелди понимал, что на свете нет ничего вечного. Разве не было сказано: «Не бывает сорок лет голода и сорок лет сытости»? Всё на свете проходит, только Оразгелди казалось, что эти дни проходят слишком медленно, к тому же и с тяжким грузом за спиной. Как портится погода, так и судьбы вдруг резко меняются, для этого достаточно любого повода.
И хотя пшеничное поле напоминало зелёное море с едва заметным плеском волн, обойдя его со всех сторон, Оразгелди, будучи прирождённым земледельцем, сразу же заметил, что в некоторых местах всходы были не такими яркими по цвету. А ведь семена по всему полю разбрасывали одни и те же. Видно, почва в тех местах была не такой здоровой, ей нужна подкормка и уход, как за больным. Надо бы туда пару телег навоза накидать, удобрить землю, тогда и всходы оживут и станут ярко-зелёными, как все остальные. А вообще-то пшеница не из тех культур, которая требуют особого ухода, она неприхотлива. Достаточно хорошо вспахать и удобрить землю, вовремя провести посевную, в случае необходимости пару раз оросить всходы, после чего можно готовить вилы и сита.
Разбросав деревянными вилами в нужных местах привезённый навоз, Оразгелди подумал: «Однако ещё пару телег навоза не помешало бы». Он вдруг вспомнил про старый колхозный коровник. В прошлом году после обильных дождей река разлилась и унесла с собой часть колхозного коровника. Оразгелди тоже был тогда одним из тех, кто помогал колхозу переносить размытый коровник в другое место. А некоторое время назад он обратил внимание на то, что на том месте осталось много навоза. Он тогда подумал: «Надо бы забрать навоз отсюда и разбросать по полям, он вон уже в перегной превратился». К тому же, это место было намного ближе, легче навоз взять здесь, чем ехать за ним в село. Оразгелди решил, что наберёт там две-три телеги навоза. Он пошёл вдоль берега реки, обходя стороной небольшие лужицы, поросшие камышом и тамариском.
У реки паслись коровы, которых только что подоили и отпустили на волю. Разбредясь по лужайке, они щипали высохшую травку. Кажется, снова пойдёт дождь. Весенний ветерок гнал по небу тучи в сторону Мары. Временами из-за туч выглядывал кусочек светлого неба, похожего на тело не знавшей загара женщины. Тучки бросали на землю таинственные взгляды, словно говорящие: «Ну, вот, мы уходим!», будто желая, тобы и земля, разделившись на островки, последовала за ними.
Временами вода реки, натыкаясь на преграду, образовывала небольшую запруду, на поверхности которой можно было видеть, как блестит чешуя выпрыгивающих из воды рыб. Это было время, когда рыба шла на нерест, и в азарте любовных игр совершала прыжки и выскакивала из воды.
Медленно катя телегу, Оразгелди заметил, как из брода в нижнем течении реки вышли три-четыре коровы, шедшая впереди них пожилая корова вдруг остановилась увидев его, опознала значит своего бывшего хозяина и посмотрела на него, вытянув шею, словно в ожидании чего-то. Животные всегда узнают своих хозяев, и Оразгелди тоже узнал свою корову. Сидя в телеге, он мысленно погладил её по спине, по шее. Услышав за спиной шаги, обернулся и увидел пастуха в накинутом на плечи халате и с посохом в руках. Обратив внимание на поведение жёлтой коровы, улыбнулся: «Бедное животное, узнало своего хозяина», – произнёс он и многозначительно улыбнулся.
– Похоже, это так, смотрит, не отрывая взгляда, бедняга, – отозвался Оразгелди.
– Ах, брат, к чему сомнения, уж кто-кто, а животное никогда не забывает доброты и ласки, хороших кормов. Это человек может забыть добро, а животное никогда не забывает. Ты разве не видишь, как ведёт себя кобель твоего дяди Гувандык бая? Уж сколько времени прошло, как бай, скрываясь от большевиков, бежал в Пырары7, а собака до сих пор сторожит его дом, в тени дома, положив голову на золу тамдыра, лежит. Всё ждёт своего хозяина.
